Мы гурьбой окружили мотор.

Прислушиваюсь к разговору учлётов и вновь невольно поддаюсь тревожным мыслям: удастся ли мне изучить самолёт, догнать группу?

Рядом со мной стоит Петраков — крепыш с круглой, румяной физиономией. У него такой вид, словно ему хочется спать; двигается и говорит медленно. Заявляет:

— Летать буду, а вот теорией заниматься не хочу, ну её!

Лёша Коломиец, высокий, живой, с серьёзным, открытым лицом и чёрными вдумчивыми глазами, возмущается:

— Чего ты сюда пришёл тогда, если теорией не желаешь заниматься? Сам ведь просился. Всё кричал: «Хочу летать!» Стало быть, только место занимать будешь, форму носить: «Вот, мол, какой я! Летать учусь!»

Ребята засмеялись и зашумели. Все были согласны с Коломийцем.

— Хватит спорить! Там видно будет, кто научится летать, а кто нет, — говорит Панченко, обводит широким жестом мотор, чертежи на стене и добавляет: — Скажу только одно: нужно большое упорство, чтобы освоить авиационную технику.

В этот вечер я твёрдо решил учиться лётному делу, учиться во что бы то ни стало. Правда, в этот же вечер убедился, что трудностей мне предстоит много, но это уже не смущало.

Ребята условились собраться на другой день пораньше и позаниматься со мной.

В общежитии меня уже ждали с нетерпением. Я долго рассказывал приятелям обо всём, что видел и слышал, о своих новых товарищах.

— Но смотри, ведь к дипломной готовиться надо, — предостерегали меня друзья-студенты.

— Попытаюсь справиться, — отвечал я.

И правда, совмещать было нелегко. С девяти часов до трёх — в техникуме, а после обеда — пять часов занятий в аэроклубе. Для домашней подготовки оставались поздний вечер, раннее утро и выходные дни. Я не пропустил ни одного занятия в аэроклубе, ни одной лекции в техникуме. По-прежнему много занимался спортом.

Мне и в голову не приходило тогда, какую огромную роль в моей будущей работе лётчика-истребителя сыграют занятия лёгкой атлетикой и гимнастика.

Нагнать группу мне удалось сравнительно быстро. Товарищи мне помогали — они хорошо учились. Мы стали соревноваться друг с другом.

Я очень волновался, когда, месяц спустя после поступления в аэроклуб, впервые стоял у доски. Отвечал долго — преподаватели знакомились с моими знаниями. Получил хорошую оценку и был бесконечно рад, что иду в ногу с ребятами.

9. УТРАТА.

Мне хотелось поделиться своей радостью с Мацуем. Я давно уже не видел его.

Зашёл в комитет комсомола, чтобы поговорить с ним. За столом на обычном месте Мацуя сидел член комитета.

— А где Мацуй?

— В больнице. Обострение туберкулёзного процесса.

Только сейчас я понял, как тяжело болен наш секретарь.

Несмотря на уговоры товарищей, Мацуй никогда не обращал внимания на своё здоровье. У него была большая выдержка, огромная трудоспособность, та глубокая любовь к делу, которая даёт силы. Осенью он простудился, перенёс болезнь на ногах, и это, очевидно, дало обострение туберкулёза.

В воскресенье я отправился в больницу.

Медицинская сестра сказала:

— Проходите, только не надолго. Он очень слаб. Сердится на нас, когда мы выпроваживаем его друзей, и я теперь уговариваюсь с посетителями: если войду в палату под каким-нибудь предлогом, значит пора уходить. Уж извините, но вас, ребят, много к нему ходит. В приёмный день столько набьётся, что иногда совсем не пускаем.

Она провела меня в палату.

Мацуй лежал с закрытыми глазами. Дышал тяжело и часто. Его похудевшая, пожелтевшая рука бессильно свесилась с кровати, зажав газету.

На сердце стало так тяжело, что я готов был убежать.

— Может, лучше завтра зайти? — спросил я шёпотом сестру.

Но Мацуй открыл глаза, повернул голову и увидел нас. Лицо его оживилось. Он приподнялся:

— А, пришёл! Рад тебе, давно не виделись! Что нового? Руку тебе, Иван, не жму: у меня обострение туберкулёза. Думаю, в санатории поправлюсь. Я не мнителен, но дело моё, брат, плохо… Сядь вон там на стул и рассказывай об успехах. Как дела в аэроклубе?

Я стал рассказывать. Сестра взглянула на меня и вышла. Мацуй слушал, как всегда, внимательно. Ему было приятно, что я догнал группу, и он сказал:

— Я ведь тебе говорил — трудностей бояться нельзя…

Он хотел что-то добавить, но вдруг закашлялся и долго не мог отдышаться.

Я замолчал.

— Не обращай внимания, рассказывай… Скверно, брат, болеть. Я думал — обойдётся. Врачей и товарищей не слушал… Ну, а как газета?

— Сегодня вывесили. Ничего, интересная вышла… Я как. узнал, что ты здесь, всё хотел до выходного зайти, но, понимаешь, всё некогда…

— Слышал, ребята говорили — даже в спортзал не каждый день ходишь. А это — показатель!

Вошла сестра, взяла что-то со стола и молча вышла.

Я встал:

— Извини, друг, мне пора.

Мацуй проговорил с досадой:

— Сестра хитрит и думает, что я не замечаю. — Он улыбнулся. — Только она появится — товарищи уходят. Сговор… Может, посидишь? Я не устал.

— Нет, право, спешу — дел очень много. Зайду завтра.

Он вздохнул:

— Ну, передай всем привет да спасибо, что не забываете… Так бы и пошёл сейчас с тобой… Желаю успехов!

Мне хотелось сказать Мацую что-нибудь тёплое, поблагодарить, подбодрить его, но я молчал. Только с порога крикнул:

— К твоему выздоровлению, Мацуй, постараюсь научиться летать!

Он улыбнулся и помахал мне рукой.

Прошло две недели. Поздно вечером, вернувшись из аэроклуба, я зашёл в одну из комнат — надо было дорисовать заголовок стенгазеты. Рисуя, я по привычке что-то напевал. В аудиторию вошёл мой приятель-однокурсник.

— Здравствуй, друг! — весело приветствовал я его. — Что скажешь?

Он не ответил.

Я взглянул на него, и меня поразило странное выражение его лица.

— Что с тобой?

— Давно тебя разыскиваю, Иван. Мацуй умер.

Кисть выпала у меня из руки.

— Я знал, тебе тяжело будет. Пойдём в комитет. Бюро постановило к завтрашнему утру выпустить листок, посвящённый его памяти.

…Много лет прошло с того вечера. Много замечательных людей — стойких большевиков — в тылу и на фронте помогли мне расти.

Но когда я вспоминаю юность, передо мной всегда встаёт светлый образ Мацуя — моего первого комсомольского вожака, горячего патриота, простого, хорошего человека.

10. ПЕРВЫЕ НАСТАВНИКИ

Подошла весна. Началась подготовка к экзаменам в аэроклубе. Я старательно учусь, занимаюсь упорно, с увлечением. Мне очень помогает запас знаний, полученных в техникуме.

Лекции в техникуме ещё не кончились, но уже идут зачёты, а в мае начнутся экзамены.

На дворе совсем подсохло. В аэроклубе начались занятия по парашютизму. Наш инструктор высок, ловок. Движения у него точны, быстры — ни одного лишнего. На его груди значок парашютиста с цифрой «100» — он сделал сто прыжков. Инструктор увлекательно рассказывает об истории развития парашютизма, о замечательном изобретателе Котельникове, о том, что русский человек первый в мире позаботился о сохранении жизни лётчика при аварии и создал парашют; учит, как нужно обращаться с парашютом.

Во дворе натягивается батут — сетка на прочных резиновых шнурах.

В первый по-настоящему тёплый день староста группы объявляет:

— Сегодня занятия по парашютизму будут проходить на воздухе.

Мы строем выходим во двор. Там, у батута, нас уже ждёт инструктор. Ответив на наше приветствие, он говорит:

— Сегодня начинаем подготовительную тренировку к прыжкам с парашютом. Будем тренировать вестибулярный аппарат. Я уже вам объяснил его роль. Напоминаю: он помещается в области внутреннего уха, позволяет соблюдать равновесие и определять правильное положение тела. А это для лётчика и парашютиста крайне важно. Сетка пружинит и облегчает подскоки. Сейчас я проделаю ряд упражнений.