А Маринка по закону: «непонятное — скучно слушать» — пропускала вес технические объяснения мимо ушей и следила за Розовеньким. Он сидел напротив, в четвёртом ряду. Его лицо становилось всё более озабоченным и всё больше розовело.

Журавленко кончил объяснять и сказал:

— Сейчас мы продемонстрируем кладку кирпича без рук.

Зал загудел. Верящие заспорили с неверящими. Но верящих уже стало явно больше.

Председатель спросил у собрания:

— Вопросы желаете задавать сейчас или после демонстрации модели?

Все ответили, что после демонстрации. Всем интересно было увидеть, как машина заменит руки каменщика.

С площадки быстро сняли стол. Сошли вниз председатель и стенографистка. У модели заняли свои места Шевелёв и Кудрявцев.

Журавленко отошёл назад, за модель, и совершенно спокойно сказал:

— Включайте.

Сергей Кудрявцев улыбнулся ему, показал большим пальцем: мол, говорили вы замечательно! И воткнул вилку в штепсель на электрощитке площадки.

Когда в зале увидели, как брызнул раствор, как точно начали ложиться кирпичи, многие подошли ближе. Седенький старичок в ермолке обогнал всех и очутился у самой площадки.

Модель двигалась из стороны в сторону.

Уложен ряд, другой, укладывается третий… И начинается непонятное, непредвиденное…

Модель напрягается, дрожит. Тяжёлыми, мутными слезищами капает раствор… и не вылетает, не ложится больше ни один кирпич.

Модель дрожит всё сильнее. Она хрипит. Словно из последних сил старается сделать то, что должна делать… и не может.

Журавленко бросается к модели, выключает.

Полминуты в зале стоит тишина. Затем слышится издёвка:

— А вы хотите дом за двенадцать дней!

И многие уже подхватывают, уже уверяют, что это фантастика.

Шевелёв с Кудрявцевым, подавленные и растерянные, осматривают модель.

В чём дело? Всё же было проверено. Каждая мелочь…

Журавленко, с трудом выталкивая слова, как рыбью кость из горла, громко говорит:

— Модель не могла отказать. Это что-то случайное.

И обращается к председателю:

— Прошу сделать пятнадцатиминутный перерыв.

Председатель сидит в первом ряду и пожимает плечами. Его борода от этого ещё больше раздваивается.

Одни его уговаривают, что надо дать хоть час. Другие кричат, что жалко времени: и так ясна картина.

Лёва давно вскочил с места и пробирается к площадке. Это не так легко. Перед ним толпа.

Но вдруг весь зал слышит его срывающийся голос:

— С другой стороны смотрите! Он на ступеньках, вон на тех стоял!

И перед Лёвой расступаются, и он уже с тех самых ступенек, где, как он был уверен, стоял Розовенький, показывает:

— Вот здесь, дядя Миша, здесь!

Шевелёв заглядывает в трубу сверху, сбоку… Нет, всё нормально, всё как должно быть.

— Я же помню! — кричит Лёва. — В руке у него был карандаш!

Журавленко, что-то сообразив, говорит:

— Надо смотреть там, у регулятора.

Он развинчивает трубу снизу и вытаскивает из неё не карандаш, а два намертво скреплённых затвердевшим раствором кирпичика.

Эти сросшиеся кирпичики и устроили пробку. Из-за них и дрожала и хрипела модель.

Лёва шепчет:

— Я хорошо вытирал, досуха!

А Маринка сидит с полными слёз глазами. Это дядя Серёжа виноват. Он выхватил у неё из рук необтёртый кирпич; он бросил его в контейнер и начал с нею танцевать… А она? Она ведь не сказала: «Нет, подождите, он ещё мокрый».

Маринка сидит одна в последнем ряду. Никто на неё не смотрит. Все смотрят на два сросшихся кирпичика и смеются, но уже не язвительно, без всякой иронии. А папа вытирает лоб и говорит собранию:

— Не надо перерыва. Виноваты. Садитесь.

Глава тридцать четвёртая. Собрание постановило

На демонстрационной площадке стоял двухэтажный домик с проёмами для окон.

Все в зале аплодировали.

Журавленко попросил слово. Он перечислил всех, кто ему помогал, кто отдавал этой, не оплачиваемой деньгами работе часы своего отдыха.

Он показал, что двое из них здесь, вот они на площадке у модели, а троим не дали билетов, как он ни настаивал.

Потом Журавленко сказал, что начал он работу в одиночестве, а кончил в коллективе, который назвал себя Общественной мастерской изобретателя, — и это куда больше, чем просто мастерская. Это самый бескорыстный труд; за ним будущее.

В зале зааплодировали ещё громче.

Но Журавленко попросил ещё минуту тишины. И для чего бы вы думали? Для того, чтобы сказать о Лёве и Маринке.

Он не показал в их сторону, не устроил им смотрин, хотя отлично знал, где они сидят. Он без всякой улыбки, очень серьёзно назвал собранию двоих ребят и коротко, как всё, что он говорил, отметил, что их участие было нужным для него и важным.

Этому сообщению Журавленко многие в зале удивились. Не приходилось им, солидным людям, слышать, чтобы на таком высоком деловом собрании упоминали о каких-то ребятах.

А некоторые оживились, заулыбались, — им это очень понравилось.

Лёва сидел широко раскрыв глаза, подняв брови, слушал и думал: что он там помог! Не так бы хотел, да не давали!

Если б не два злополучных кирпичика, Маринка ждала бы, что на неё покажут. Она бы косы взяла наперёд и банты расправила. Но сейчас она ещё сидела ни жива ни мертва. Она повторяла про себя слова Журавленко: «Их участие было нужным и важным». Только сейчас она как следует поняла, что, если прийти к человеку, когда он один и ему трудно, — это же тоже помогать. Ведь если ты за него переживаешь, — так он уже не совсем один. «Ничего, всё-таки я была нужна, — думала Маринка, — и буду нужна, вот буду!»

А в зале уже слышалось в одном конце и в другом слово «Общественная». Вот встал и вышел на середину, к площадке, человек, тот самый, на руки которому упали пальто ребят. Это крупный учёный Дмитрий Евгеньевич Корсак. Он много нового внёс в строительное дело, и его здесь знали все.

Он сказал:

— Во-первых, товарищи, надо подхватить это прекрасное начинание. Надо добиться, чтобы у нас, не в чьей-нибудь комнате, а в специально отведенном для этого помещении была организована Общественная мастерская изобретателя. Я надеюсь, что многие творческие люди и Иван Григорьевич Журавленко будут создавать в ней новое и вдохновлять своих помощников.

— Правильно! — подтвердило большинство собравшихся.

— Во-вторых, — продолжал Дмитрий Евгеньевич Корсак, — поздравляю строителей с ценнейшим изобретением. Скоро смеяться будем, вспоминая, как по кирпичику руками строили дома.

Корсак спросил о чём-то председателя, затем институтского профессора Журавленко и предложил собранию записать в своём постановлении, что инженеры-строители и учёные Ленинграда считают необходимым в кратчайший срок построить машину, действующая модель которой сегодня демонстрировалась.

Председатель спросил:

— Кто с таким предложением согласен?

Поднялся целый лес рук.

— Кто против?

Не поднялось ни одной.

— Кто воздержался?

Лениво поднялись четыре руки.

Лёва заметил, что Розовенький не голосовал ни за, ни против, что он хотел было поднять руку с теми, кто воздержался, но передумал и тоже не поднял.

Как только кончилось собрание, Дмитрий Евгеньевич Корсак подвёл его к Журавленко и представил:

— Знакомьтесь. Это Пётр Петрович Липялин — начальник большого конструкторского бюро при заводе строительных машин.

Розовенький широко улыбнулся:

— Да мы более чем знакомы! Мы вместе с ним, Дмитрий Евгеньевич, в школе учились, в одном классе! Я его ещё просто Ваней помню. Он, бывало, и тогда нас своими способностями удивлял.

Тут Розовенький заметил, что Журавленко хочет что-то сказать совсем не в тон ему, и поспешно похлопал своего одноклассника по плечу:

— Поздравляю! Рад за тебя. Нет, брат, ну кто бы мог подумать?