Но дела шли плохо. Давно и как-то очень уж быстро кончилась главная его надежда: глубокие скважины.

Одну за другой он вычеркнул из списка скважины, пробуренные на новых площадях. Остались наименее перспективные.

Он просыпался ночью и лежал, мучительно тасуя в памяти номера скважин. Ему чудилось, что сеть, которую он забросил — частая, прочная сеть, порвалась, и та, проклятая, скважина, ушла, выскользнула, как рыба. Он зажигал настольную лампу, брал до боли знакомые книги.

Но нет, ошибки не было. Рыба не могла уйти. И все-таки — Валерий чувствовал — она ушла…

Он освободился рано и решил съездить к Женьке. Последнее время они почти не виделись. Он попадал в институт поздно, когда лаборатория уже не работала, и оставлял бутылку у старика-сторожа. Старику было скучно. Растягивая беседу, он смотрел бутылку на свет, нюхал и, весело качая головой, говорил одно и то же:

— Опять «Юбилейный»?

Уже садясь в трамвай, он вспоминал, что вчерашние пробы остались в прокуратуре. Делать крюк не хотелось, но в этом деле он с несколько даже суеверным чувством избегал малейшей небрежности. Бутылок было всего восемь, и в сумке они чувствовали себя слишком свободно. Когда он влезал в троллейбус, бутылки так дребезжали, что на него стали оглядываться.

— Привет паукам-эксплуататорам! — встретил его Женька. — Баста! Сегодня кончаю в четыре, домой и в кино. Присоединяешься?

— А то в остальные дни трудишься до восьми…

— По крайней мере до пяти, иногда и до шести.

— Что-то не наблюдал.

— Ясно. Эксплуататорам не доставляет удовольствия видеть, как на них гнут спины. Что принес? Нефть с горизонтов моей бабушки?

— Совсем наоборот.

— Ну — ну! — Женька заинтересовался.

Три дня назад на своем столе в прокуратуре Валерий нашел записку: номер телефона и короткая просьба: «Позвоните в объединение Рустамову».

Он удивился: что-нибудь случилось? Позвонил.

— Товарищ Крымов? Да — да… — мягкий, почти не искаженный телефоном голос показался давно знакомым, хотя Валерий слышал его лишь однажды. Ну, как дела? Ничего нового? Расскажите, пожалуйста, подробно. — И еще несколько раз, пока он рассказывал: — Подробнее… Подробнее…

Потом трубка надолго замолкла: на той стороне провода думали, а, может быть, и советовались.

— Ход рассуждений верный, — услышал он наконец. — Если основная мысль правильна и такая скважина есть, вы должны ее найти. Только одно уточнение. Вы брали скважины, которые вышли из строя 17-го? Правильнее было бы с 10-го. Ведь проходят дни, прежде чем нефть попадает в резервуар. Скважина может выйти из строя, но нефть — то будет идти. Согласны?

— Да, — сказал Валерий. — Снова десятки промыслов, а где взять время?..

Но Рустамов учитывал, кажется, все.

— Вам одному будет трудно. Поэтому сделаем так. Поручим собрать данные. А завтра… нет, послезавтра… возьмете машину и объедете промысла. Договорились?

И вот эти бутылки.

— Неплохо придумано, — заметил Женька. — Эти самые? Давай поставлю отдельно. Мой шеф, кстати, опять в командировке. Часа два есть. Хочешь попробую? А вдруг…

— Пробуй, — вяло сказал Валерий. Он не притворялся. Все это уже было: и новые идеи, и надежды, и вечный Женькин оптимизм.

— Ого! С глубины в 6 километров, — Женька взял бутылку и довольно долго возился около установки. Вернулся, сел поудобнее.

— Что с аспирантурой?

Валерий махнул рукой.

— Скоро придется подавать в индустриальный…

— Идея неплохая. Специальность у тебя, прямо скажем, вымирающая. Вроде кучера. Только индустриальный не то. Надо на физический. Я сижу над анализами, а у Мишки Громова уже пара статей в «Успехах». Статья в «Успехах физических наук» это, знаешь, поважнее диссертации. А что ты решил с делом? Если, конечно, не сверхсекретно.

— Не знаю. Факт, что обвинительного я не подпишу.

— Выгонят.

— Буду драться. В общем, увидим. Я… Погоди! Что-то щелкнуло! Может, предохранитель?

Женька прислушался.

— Чепуха, показалось. А предохранители, запомни, не щелкают. Они перегорают — тихо и мирно.

Все-таки он слез со стула и подошел к установке.

— Черт!

— Испортилось?

— Ничего подобного… Все нормально. Я скоро. Да возьми ты там что-нибудь, почитай.

Валерий лениво полистал книгу. Что — то очень специальное — по природе катализа. От нечего делать стал следить за Женькой. Тот возился с приборами: щелкал по крышке, смотрел на свет длинную зеленоватую ленту. Отложил, взял новую. Валерий встал, прошелся по лаборатории.

— Чего ходишь? — сказал Женька нервно. — Садись.

— А что, мешаю?

— Нет, — Женька поморщился. — Сбиваюсь, когда смотрят.

— Ладно, закругляйся. Скоро четыре.

— Это почему?

— Ты же в кино…

— Ради бога, не мешай! — зашипел Женька. — Без тебя собьюсь.

Он взял бутылку («Ту же самую» — удивился Валерий) и залил в установку остаток нефти.

— Вот и все, — сказал он с облегчением. — А ты здорово похудел. И почернел. Целый день на солнце?

— Хватает.

— Ты «Иваново детство» видел? Технично сделано. Бабочка летит, садится — все слышно. Интересно, как это они… — Он вскочил и бросился к установке.

Валерий остался сидеть. Щелчок, как в первый раз. Может, чуть громче. Словно пробка вылетела из бутылки.

— Что случилось? Чего ты молчишь? Женька!

— Случилось, — сказал Женька. — Взрыв.

— Это взрыв?

— А ты что, хотел, чтобы пол-лаборатории разнесло? К опытам, опасным для жизни, посторонние граждане не допускаются.

— Скажи по — человечески…

— Да. Да. Да. Ясно? Пойдем, уже пять.

— Домой?

Женька презрительно фыркнул.

— Я, например, в лабораторию.

Зачем это нужно, Валерий не понял. Сейчас он вообще плохо соображал. Они спустились на первый этаж к сторожу. Женька взял ключи, поговорил о коньяке.

— Значит, «Юбилейного» не будет? — старик почему — то вздохнул. Женька рассмеялся. Они поднялись опять на второй этаж. Вошли в лабораторию.

Женька зажег горелку, что — то поставил. Хотел снять и обжегся. Ругался, дул на пальцы. Белая жидкость бурлила, пенилась. Женька улыбался глупо и счастливо. «Перекись, — бормотал он. — Ацетилен… Аммиак…»

Он сел и вытер платком пот.

— Неудача? Сначала ты ошибся? Да?

Женька дернулся в его сторону, бережно положил пробирку на стол. Бледно — розовые капли сочились из нее и падали на пол.

— Наоборот, удача, — сказал Женька глухо. — Большая, невероятная удача.

— Значит, она не виновата?

— Боже мой, о чем он думает! Я тебе говорю — успех. Не понимаешь? К этой нефти примешан сильнейший катализатор. Он ускорил реакцию крекинга в сотни, может быть, в тысячи раз. Сделал ее взрывной. Главное, он действует на самые различные вещества. Я проверил: аммиак, ацетилен, перекись…

— Подожди. Ты можешь доказать?

— Даже тебе… Разумеется, я могу доказать.

— И дать заключение?

— Конечно, институт даст заключение. Ты можешь ее выпустить, или взять на поруки, или порвать дело. Как угодно — она не виновата. А это природный катализатор очень сильного и широкого действия. Вероятно, вызовет переворот в современной… Ладно, скажем скромнее: ускорит многие процессы. Понимаешь значение?

— Чего ты привязался с этим дурацким: «Понижаешь?» Что я, идиот?!

— Уже лучше. Гораздо лучше. Сейчас пойду и позвоню, чтобы перекрыли скважину. А теперь… — он церемонно поклонился. — Теперь, коллега Крымов, позвольте поздравить вас с открытием.

Валентина Журавлева

Буря

Барометр показывал бурю.

Это был старый морской барометр с массивной медной оправой и толстым, выпуклым, потускневшим от времени стеклом. Ирина случайно купила барометр шесть лет назад. Узкая, покрытая потрескавшимся лаком, стрелка уже тогда стояла на слове «Буря». В любую погоду, даже в самые тихие и безветренные дни барометр упрямо предрекал бурю. Это казалось Ирине отголоском жесточайшего урагана, заставившего стрелку навсегда остановиться на слове «Буря», подобно тому, как человек, переживший страшное потрясение, навсегда остается седым.