Мне, пионеру, не полагалось надеяться на небо. Но я растерялся: отец тяжело болен, врач ушел, старый провизор, которому все у нас верили, показывает на небо…

Вернувшись домой, я незаметно взял чистый эмалированный тазик, еще раз вымыл его и поставил во дворе. Если бы в этот момент мама или сестренка спросили меня, что я делаю, я бы, наверное, сгорел от стыда. Но все были заняты отцом, мне никто не мешал.

Я с надеждой смотрел на небо. Оно по-прежнему было серым, однако, дождя не предвиделось. В полдень задул ветер. С севера двигались тучи. Одна, особенно низкая, мутно-свинцовая от воды, задержалась над нашим селом. «Ну же… Ну, пожалуйста», — шептал я. Но туча постояла и медленно двинулась дальше, в сторону гор.

И тут… тут я увидел самолеты. Их было всего два — не такая уж редкость для меня, который на параде в Баку видел целые стаи самолетов. Однако эти вели себя странно: они бросались на тучу, исчезали, снова ныряли…

«Тук… Тук…» — редкие крупные капли дождя били по дороге, поднимая узкие фонтанчики пыли. Еще и еще… Дождь стал чаще, стремительнее. Наконец, превратился в настоящий ливень. Лужи разрастались, кипели, как вода в кастрюле на горячей плите…

Прыгая от радости, я помчался к калитке и спрятался под навесом. Сюда же в панике прибежали куры с цыплятами. Мокрые, они сердито хлопали крыльями и досадливо щурились на меня: «Подглядывает, а потом будет дразнить сестру: «Эх ты, мокрая курица!..»

Высунувшись из-под навеса, я с удовольствием ловил ртом крупные капли. Странно, дождь был как-будто солоноватым… Впрочем, мне было не до него. Тазик во дворе наполнялся водой, и сердце мое наполнялось радостью.

Нужно было все приготовить. Я сбегал домой, нашел литровую бутылку, воронку. Труднее всего оказалось достать марлю: марля лежала в комоде, а комод стоял в комнате отца. Пришлось ждать, пока мама выйдет в кухню… В общем, все это затянулось, наверное, на час.

Наконец, я выскочил во двор и замер. Туч нет и в помине, небо, насколько хватал глаз, чистое-чистое. Горячие солнечные зайчики прыгают в лужах…

Но не это потрясло меня. Посреди двора, прямо над тазом, стояла пегая корова и лениво облизывала губы. Я кинулся к ней! Таз был пуст. Проклятое животное выпило нашу последнюю надежду до дна…

И снова я услышал шум мотора. Только шел он теперь не с неба, а с улицы. Я выглянул. Прямо у нашей калитки стояла легковая машина сельской больницы. Из окошка выглянул дядя Фаррух и, заметив меня, крикнул:

— Ну-ка сынок, быстро! Неси рецепт, я приготовлю лекарство.

Лекарство помогло, скоро отец был совершенно здоров. У нас дома все успокоились. Все, кроме меня. Дядя Фаррух, я знал, не верил в бога. Зачем же он послал меня собирать воду? Хотел успокоить? Или в этот страшный момент у него осталась одна надежда — на аллаха?..

Дядя Фаррух выслушал меня внимательно. Не отвечая, полез в стол, достал газету.

— Узнаешь? — он хитро прищурился.

— Н… нет, — растеряно сказал я.

— Газета, которую я читал в тот самый день, — торжественно провозгласил старый провизор.

— А-а-а, — вежливо протянул я, хотя ничего не понимал.

— Неясно? — дядя Фаррух подмигнул. — А ведь так просто. В статье — видишь, отчеркнуто красным — говорится, что сегодня (то есть в тот день) над селом пройдет искусственный экспериментальный дождь. Ну, опыт такой, понимаешь?

— Понимаю, — неуверенно подтвердил я.

— Слушай дальше. Самолеты, летая над облаками, распыляли раствор соли хлористого кальция. А хлористый кальций, как известно, вызывает охлаждение. Водяная пыль уже не может держаться в воздухе, собирается в капли именно так начинается дождь… Ясно?

Он спрятал газету.

Тут я уже не мог молчать.

— Ах, дядя Фаррух, это замечательно! Дождь несет радость садам, полям и лугам. Но при чем тут болезнь моего…

— Имей терпение. У меня голова на плечах, я в здравом уме. Искусственный дождь несет в себе частицы хлористого кальция. А ведь это и есть лекарство! Наблюдательный человек, как видишь, умеет извлечь пользу даже из неба. Если, конечно, он думает, а не бегает целыми днями по улицам босиком… Впрочем, зачем я это тебе говорю? — он ласково подмигнул мне. — Ты теперь взрослый и все понимаешь лучше старого дядя Фарруха…

Прошло уже несколько месяцев с того дня. Газету он мне не дал, так что я не знаю: говорил он серьезно или, как всегда, шутил. Спрашивать, вы понимаете, неудобно. Мне кажется, он был прав. По крайней мере наша пегая корова раньше покашливала, а теперь чувствует себя превосходно.

Я — тоже. Хотя, скажу по секрету, мечта осталась. Если старый провизор шутил, если ничего такого пока нет, я сам это сделаю: приготовлю из облака лекарство.

Эмин Махмудов

Феномен

Ей не было восемнадцати лет, когда она появилась у нас в редакции. Это была смуглая девушка среднего роста — самая обыкновенная.

Я хорошо помню, как она вошла и, окинув меня беглым взглядом, застенчиво спросила:

— Вы будете здесь секретарь?

— Да, я.

— Я прочла объявление в газете. Кажется, вам нужна машинистка?

Прежде, чем ответить, я оглядел ее. Новое, но старомодное платье. Короткие косы, небрежно заброшенные за спину. Опускает глаза, стараясь избежать моего взгляда. Словом, — типичная девушка из райцентра, недавно попавшая в большой город. Выйдет ли из нее редакционная машинистка быстрая, грамотная, понятливая?

Сознаюсь, первое впечатление было не в ее пользу.

— Вы работали раньше где-нибудь?

Она несмело ответила:

— Всего несколько месяцев… Я окончила курсы машинописи, работала в редакции… в нашей районной газете. Потом заболела, меня перевезли сюда. Здесь я теперь и живу, учусь в вечернем отделении университета, на биологическом…

Она разговорилась, и это мне понравилось, Я попросил заведующего отделом информации Мамедхана провести девушку для пробы в машинбюро и продиктовать ей пару страничек.

По правде говоря, я даже не опросил ее имени. Я был уверен, что Мамедхан, покачивая головой, объявит недовольным тоном: «Она даже расположения букв не знает. Пусть поступает куда угодно, лишь бы не к нам».

Но оказалось, что Наргиз, как ее звали, прекрасная машинистка. Она работала десятью пальцами, слепым способом, — не глядя на клавиши.

Вскоре эта внешне неприметная девушка стала полноправным членом редакционного коллектива и завоевала всеобщее уважение. В этом немалую роль играла ее замечательная память.

Иногда, не отрывая пальцев от клавиш, она говорила диктовавшему сотруднику:

— Четыре дня назад вы употребили эту же фразу в передовой статье. Лучше бы немного изменить.

Или, печатая письмо внештатного корреспондента, замечала:

— Такую же информацию мы публиковали на прошлой неделе за подписью «Зоркий». Об одном и том же писали двое.

Она никогда не ошибалась. У этой девушки из райцентра была феноменальная память. Стоило прочесть при ней целую поэму, как она запоминала ее навсегда.

И ученье давалось ей легко. Когда Наргиз появилась у нас, она плохо говорила по-русски. А теперь она не боялась даже латыни. Честное слово, я видел сам, как она, в ожидании материала, читала в подлиннике «О природе вещей» Лукреция и улыбалась от удовольствия.

Она не вела конспектов и не делала выписок — при ее памяти в этом не было нужды.

Скажу прямо: нас, газетчиков, не удивишь хорошей памятью: специфика, сами понимаете. Но память этой девушки далеко выходила за рамки понимания.

И еще скажу: я не был бы газетчиком, если бы оставил это без внимания. Я решил во что бы то ни стало понять: что это, необыкновенная одаренность от природы или результат тренировки…

Я знал, что есть несколько видов памяти. Сильнейшая форма — двигательная или моторная память. Человек не может, например, разучиться плавать или ездить на велосипеде. Не может — и все.

Есть память эмоциональная, есть образная, сохраняющая звуковые, зрительные и тому подобные ощущения А главная форма памяти у людей словесно-логическая. Она и была особенно развита у Наргиз — об остальных формах я не мог судить.