Заблуждения! Оксфордцы горячатся. На их стороне не только Аристотель и Птолемей, но и другие ученейшие философы. Вечный довод защитников вульгарной философии! Многое, что делается под знаменем Аристотеля, не имеет к нему отношения. Бруно, как и Телезио, всю жизнь ведет почетнейшую войну со взглядами Стагирита, но он всегда помнит, что самые ревностные перипатетики часто совершенно не знают сильных сторон Аристотеля, и не понимают толком даже заглавия его книг. Они разделяют лишь его ошибки.

Да и в самом деле, неужели оксфордцы не выскажутся по существу? Преисполненный августейшего величия доктор с орденом вопрошает:

– Где находится апогей Солнца?

Почему его об этом спрашивают? Опять та же манера: не приводить фактов, а только с важным видом спрашивать и спрашивать! Так легко производить впечатление на простаков. Джордано пародирует его вопросы. Их можно задавать без конца. Бывает ли противостояние над колокольней святого Павла? Сколько таинств церкви? Почему бы Ноланцу не знать, сколько звезд четвертой величины?

Его словно нарочно не желают понимать. Весь вечер Бруно доказывал, что не Солнце движется вокруг Земли, – наоборот, Земля вокруг Солнца. А ему твердят: где высшая точка подъема Солнца? Это все равно, что человеку, убежденному в неподвижности Земли и движении Солнца, задавать вопрос, где апогей Земли!

Ведь даже новичок, только еще начинающий постигать искусство аргументации, знает, что вопросы надо ставить, исходя не из собственных предпосылок, а из положений, выдвинутых противником.

Ему не возражают. Как бы убедительно он ни говорил, оксфордцы всем своим поведением показывают, что не придают веса его речам. Вот и сейчас они о чем-то совещаются. Бруно сидит тут же, за одним столом с ними. Они прекрасно знают, что гость не понимает по-английски, и нарочно, оставив латынь, говорят между собой на своем языке. И подобные люди еще гордятся хорошим воспитанием! Но что это? Слуга принес чернильницу и бумагу. Один из докторов чертит окружности, рисует планеты, делает поясняющие надписи: «Солнце», «Восьмая подвижная сфера», «Птолемей». Он продолжает чертить и хочет изобразить на бумаге схему Коперника. Почему он так старается?

– Молчите, – обрывают Бруно, – и учитесь доктринам Птолемея и Коперника!

Ноланец вспылил. Выводят буквы и берутся обучать грамоте того, кто знает ее лучше их! Люди, которые видят в теории Коперника только отвлеченную гипотезу, удобную для упрощения расчетов и не имеющую под собой реальных оснований, желают по-своему толковать Коперниковы идеи. Да Коперник дал бы скорее перерезать себе горло, чем согласился с подобными комментаторами! Разглядывать в книге Коперника рисунок – это еще не значит понимать его учение.

Спор снова становится острым. Раздаются взаимные попреки, резкости, насмешки. Оксфордцы лезут в сочинение Коперника, читают отдельные фразы и опять, не обращая внимания на Бруно, что-то обсуждают по-английски. Потом они поднимаются, важно раскланиваются со всеми присутствующими – со всеми, кроме Ноланца! – и идут к дверям.

Это ли не публичное оскорбление? Джордано находит в себе силы обуздать гнев. Он обращается к одному из знакомых, просит нагнать почтеннейших докторов и передать им от его имени привет.

Испытывая неловкость из-за неучтивой выходки оксфордцев, несколько человек хотят успокоить Бруно. Пусть он не волнуется из-за этих дерзких невежд и будет снисходителен к Англии, которая овдовела во многих науках и особенно в философии. Ему не легче от этих утешений. Слепые ослы, выдавая себя за зрячих, лезут в философию и тащат туда вместо фонарей мочевые пузыри!

Джентльмены, прощаясь с Ноланцем, расходятся. Внизу Бруно ждет новое унижение. На дворе глубокая ночь. Слуги с факелами встречают своих господ. Одним подают лошадей, другие идут пешком в окружении целой свиты.

Сэр Фулк не находит нужным позаботиться о своем беспокойном госте и дать ему провожатого. Его, видимо, совсем не тревожит мысль, как Джордано, плутая в потемках, будет разыскивать Мясницкий ряд в бесконечном лабиринте лондонских улиц.

Он тут же, не откладывая, взялся за перо. Терпение его истощилось! Он десять месяцев живет в Англии, пытается, как только может, будить спящие души, а ему вместо благодарности лишь норовят размозжить голову! Все время он держал себя в руках и не раз, когда его так и подмывало хлестнуть обидчика бичом сарказма, ограничивался вполне вежливыми фразами. Даже на диспуте в Оксфорде он не дал воли своему гневу и на грубости свиньи Андерхилла отвечал излишне корректно. А ведь он сразу предупреждал оксфордцев, что никому не позволит безнаказанно поносить его учение. Он слишком долго терпел. Не за славой приехал Ноланец в Англию. С большей бы радостью он учился, чем учил, Никому не навязывал своих мыслей, никого не призывал принимать на веру его теорий. Он хотел только одного: чтобы люди, отказавшись от предубеждений, взглянули на мир открытыми глазами. Многое он высказывал предположительно, в виде догадок, которые казались ему вероятней существующих ошибочных мнений. Обоснованные возражения ему куда дороже пустой похвалы. Может быть, он упустил из виду какие-нибудь важные доводы и в его взглядах есть изъян?

Месяц за месяцем искал он ученых, которые пожелали бы серьезно разобраться в сути его воззрений. Да, у него есть теперь несколько друзей, убежденных в истинности ноланской философии. Но как их мало по сравнению с тьмой недоброжелателей! Всякий спесивый неуч, рассчитывая на безнаказанность, позволяет себе потешаться над его взглядами и унижать любимую им мать философию! Больше этого он не будет сносить. Он отобьет у педантов охоту зубоскалить и заставит их на собственной шкуре почувствовать, что Ноланец отвечает ударом на удар и платит за каждый смешок отменной издевкой.

Достанется и Фулку! Он ведь его предупреждал, что соглашается участвовать в диспуте только при условии, если будут приглашены настоящие ученые. А как тот поступил? Фулк прекрасно знал о конфликте в Оксфорде и тем не менее противопоставил ему именно оксфордских докторов. Хорош, нечего сказать, хозяин, который не держит обещаний, зовет на пир мысли не сведущих людей, а набитых чванством кукол, и позволяет им в своем доме грубо обходиться с гостем!

Сейчас Бруно не собирается в строгой последовательности излагать свои взгляды на мир. Он просто под свежим впечатлением поведает читателям о том, что в день пепла происходило в апартаментах Фулка Гривелла. Это будет, разумеется, не трактат и не послание. Он напишет диалоги, в которых один из собеседников будет рассказывать трем другим о недавнем диспуте. Ноланец не станет писать сейчас по-латыни, он оставит ее оксфордским педантам: в Лондоне достаточно много людей, знающих итальянский. Да и что больше под стать его цели, если не хлесткий язык «Подсвечника»?

Пир мысли? Ужин в день пепла? «Пир пепла»! Название имело явный привкус кощунства, но это не смущало Бруно. Он готовит не благочестивую проповедь! Диалоги начинались стремительно, точно разыгрывались на подмостках:

– Хорошо говорят по-латыни?

– Да.

– Джентльмены?

– Да.

– С хорошей репутацией?

– Да.

– Ученые?

– Довольно компетентные.

Благовоспитанные, вежливые, культурные?

– В известной степени.

– Доктора?

– Да, сударь. Да, господи, да, матерь божия. Да, да. Я думаю, что они из Оксфордского университета.

– Квалифицированные?

– Ну как же нет? Избранные люди, в длинных мантиях, облаченные в бархат. У одного – две блестящие золотые цепи вокруг шеи, у другого – боже ты мой! – драгоценная рука с дюжиной колец на двух пальцах, которые ослепляют глаза и душу, если любуешься ими. Похож на богатейшего ювелира.

– Высказывают познания и в греческом языке?

– И к тому же еще и в пиве.

Бруно не особенно стеснялся в выражениях, когда набрасывал портреты своих противников, этих экзаменаторов ноланской полноценности. Он дал им вымышленные имена: доктора с цепью назвал Торквато, а того, что сверкал перстнями, – Нундинием. Но чтобы не было сомнений, кого он имеет в виду, Бруно точно указал, где за столом кто сидел.