Когда-то, еще будучи послушником, Джордано выбросил из кельи иконы, но оставил распятие. Годы, проведенные в монастыре, запретные книги и вести о кровавых событиях навсегда избавили его от всякой веры в Спасителя. Под сутаной бьется сердце, полное ненависти к христианству.

Занятия в богословской школе идут своим чередом. Джордано исправно сдает экзамены, удивляя наставников своими познаниями. Студенты-теологи пользуются рядом преимуществ. Приор может иногда освобождать их от церковных служб. Им по ночам разрешается жечь в кельях свет и читать. Да и доступ к книгам свободней, чем для остальных монахов. Сокровища богатейшей библиотеки в какой-то степени примиряют Джордано с бессмысленностью монастырской жизни.

Он все глубже уходит в философию. Дни открытий сменяются днями сомнений. Одно время ему кажется, что в учении Гераклита он нашел ключ ко всему. Он чувствует себя прозревшим. Прозревшим? Но разве не слепец тот, кто видит только изменение вещей и не замечает их постоянства?

Прозрел он на какое-то мгновение и снова погрузился в темноту. То, что было ясным, становилось при дальнейшем рассмотрении сомнительным. Проблемы, почти решенные, поражали своей сложностью. Мысли, которые, как он думал, помогли ему доискаться истины, обращались против него самого. Они лишали покоя, преследовали, словно гончие.

Он мыслил образами и часто вспоминал миф об охотнике Актеоне. Тот однажды увидел Диану купающейся в источнике. Разгневанная богиня превратила его в оленя, и собственные же псы разорвали Актеона на части. Не походит ли он, Джордано, на Актеона, когда в погоне за истиной сам из охотника становится дичью? Аллегория была навязчивой, и Джордано писал:

О донна Моргана! Джордано счастлив. Он, наконец, встретил женщину, которой мог поверять свои сокровенные мысли. Она надолго вошла в его жизнь. Бруно читал ей написанное, приносил стихи.

Мало к кому испытывал он такое чувство признательности, как к синьоре Моргане. Ее тонкий вкус, широкие и разнообразные интересы удивляли и радовали его. Многим он был обязан ей. Никто не мог, как она, охладить трезвым замечанием его излишне жаркую речь, отметить ненужную грубость стиля, укорить за легкость, с которой он, увлекшись, перескакивал с одного на другое.

Он очень дорожил ее помощью. Как терпеливо преодолевала она его резкость, как заботливо и любовно возделывала поле его души! Бруно восторгался донной Морганой, мудрой, прекрасной и щедрой.

Она боялась за него. Его нечестивые речи звучали слишком воинственно. Но Бруно не хотел слушать никаких предостережений. Откуда в нем берется такая дерзость? Он смеялся. Истинная философия не только просветляет ум, но и возвышает дух! У него много могущественных врагов? Что значат эти враги? Время возьмет свое! Да, он прекрасно понимает, что сейчас не ему улыбается солнце. Однако, донна Моргана, людей, что ныне наслаждаются светом дня, ждет закат, а Ноланец, несмотря на окружающую тьму, уже различает вдалеке зарю!

Его уверенность граничит с безрассудством. Но кто знает, что больше всего привлекает синьору Моргану в этом необычном человеке, чьи слова и поступки так не вяжутся с белой монашеской рясой? Но она благодарная слушательница.

О донна Моргана, так же любите Ноланца, как он любит вас!

Глава четвертая Счастье страсти

С братом Джордано происходило что-то непонятное.

Он, так любивший сутолоку неаполитанских улиц, задорную перебранку женщин, подмостки комедиантов и сочные реплики зрителей, превратился в сосредоточенного и молчаливого затворника. Что на него нашло? Может быть, спохватившись, он решил, пока не поздно, подумать о своей духовной карьере и в порыве расчетливого благочестия отвернуться от греховной жизни? Но он пренебрегал обязанностями, пропускал службы и постоянно вызывал нарекания начальства. Отказывался от полных соблазна вылазок в город и без всякого интереса выслушивал рассказы о чужих похождениях. С каких это пор фра Джордано совершенно остыл к красоткам, потерял вкус к аспринии, забыл манящую полутьму харчевен и аромат жаркого?

На окружающих он производил странное впечатление: жадный ко всему неизведанному, порывистый и неугомонный, Бруно, казалось, совсем о себе не думал и ничего не боялся, словно для него не существовало будущего, настоящее же принимал с крайней бесстрастностью. Он не стремился к похвалам наставника, был глух к попрекам аббата, захворав, не жаловался на боль, не замечал холода в келье, не просил новой рясы, хотя износилась старая, забывал о трапезах, мало спал. Неужто он и впрямь, узрев бездну непостижимого, тронулся умом?

Но он не впал в недуг и не потерял рассудка. Все свои силы и помыслы Джордано отдавал философии. Молва о его способностях давно вышла за пределы монастыря, его посылали в Рим напоказ папе, его ученость ввергает в изумление собратьев доминиканцев. Но может ли он быть собой доволен? Чего он достиг за эти годы? Сотни изученных книг, а в итоге? Вместо одних сомнений – другие. Он корил Аристотеля за воздушные замки. А в чем преуспел он сам? Много ли у него мыслей, о которых можно с уверенностью сказать, что они не воздвигнуты на песке ложных посылок? Что стоящее знает он о вселенной?

Его увлечение греческими атомистами продолжалось долго. Он ценил их куда выше, чем Аристотеля. Однако с годами Джордано стал замечать, что они подчас упрощенно понимали многообразие и сложность природы. Форма это только случайное расположение материи? А не заключена ли в ней активная потенция? Что хотел сказать Гераклит, когда утверждал, что все вещи суть единое, благодаря изменчивости все в себе заключающее? Как взаимосвязаны форма и материя?

Его окружают тысячи нерешенных вопросов. Но разве в этом главная беда? Знать хотя бы, что движешься в верном направлении и не ловишь сетью ускользающие призраки? Или он, как Актеон, чем стремительней бежит, тем дальше от цели? Все глубже и глубже в дебри непроходимого леса уводит его Диана. Временами кажется, что богиня уже близко, а потом вдруг она совсем теряется из виду. Теперь он понимает еще меньше, чем прежде!

В глубокой пещере царит полутьма. Люди в оковах. Перед их глазами только стена. Они не могут повернуться и посмотреть, что позади. А за их спиной длинной вереницей идут носильщики, которые несут различные сосуды, изображения, статуи. Но люди видят не их, а только отбрасываемые ими тени. Эту игру теней и принимают они за реальную жизнь…

Бруно очень любил Платона, зачитывался его глубокими и поэтичными диалогами, жил в мире его образов. Человек, учил Платон, подобен пленнику в пещере: то, что он способен воспринимать чувствами, не больше, чем тени идей, идей вечных, неизменных, созданных богом. Кажущаяся реальность лишь тени, воспринятые глазами скованного узника.

Неужели и он, Бруно, обречен всю жизнь пребывать в подземной пещере и видеть одни только обманчивые, колышущиеся силуэты, одни только тени идей?