Так что в конце концов я угодил на «Свалку», как ее называли, потому что это было гиблое место, да, именно гиблое. Там учились пятьсот отпетых головорезов, на целые две сотни больше против положенного, и им с ходу внушали, что они «безнадежные». Подонки, одним словом. Директором был один тип по фамилии Трёп — можете себе представить, как мы его звали за спиной. И действительно, он поневоле был жестоким. Голос у него скрежетал, как напильник. Некоторые из ребят были чуть не вдвое выше его ростом, но он этим не смущался. Из него вышел бы лихой гангстер или укротитель львов — взгляд отлично заменял ему хлыст. Помощником у него был Кэрразерс-Смит, долговязый, седой, неуклюжий, как плюшевый медведь, истеричный, как баба, гад в замшевых ботинках.

Старый Кэрразерс-Смит обычно носился по классам и орал как полоумный, а рассвирепев всерьез, разбивал нам в кровь носы. Но всего страшнее он бывал, когда прикидывался тихим. Этот старый К.-С. больше всех изводил меня всякими способами, и из-за него мой последний день в школе превратился, можно сказать, в эпопею.

Про учителей и говорить не стоит; мало кому из них удавалось удержаться в школе и показать себя — наши мальчики об этом заботились. Учителя приходили бодрые, во всеоружии психологии, педагогики и всяких идей, а уходили на костылях. И я видел, как здоровые, сильные мужчины плакали навзрыд. Мы были подонками и поступали, как подонки, только железная рука безжалостного Трёпа удерживала нас в повиновении.

Больше всего неприятностей было из-за курения. В школе выкуривали в день тысяч пять сигарет. Ярый курильщик, у которого нет денег на сигареты, — жалкое зрелище. Он психует, злится и не может сосредоточиться ни на чем, думает только, как бы добыть курева; если он не может добыть пачку сигарет честным путем, то нанесет ночной визит в какой-нибудь магазин или на склад, прихватив приятеля и стальной ломик. Кроме того, мы играли в тотализатор, и в школе был свой букмекер, а у него на побегушках шесть или семь ребят. Он так и не заработал себе на мотоцикл, не говоря уж про автомобиль, но в накладе не оставался, уж это будьте покойны.

Редкую неделю легавые не заходили в школу, и в таком случае уже с четверга старый Трёп начинал беспокоиться; говорили, он даже звонил в полицию, удостоверялся, что он им действительно не нужен. Денег и сигарет вечно не хватало, и для многих единственным способом их добывать было взламывать лавки или обшаривать чужие автомобили. Инструмент делали в школьной мастерской; стоило старику Джонсу отвернуться, как ребята расхватывали дюймовую сталь; а к горну и наковальне и не подступиться было. Мастерская стала главным центром по производству ломиков, на которые был большой спрос, потому что таким ломиком пользовались только один раз. Были и другие способы. Ездить без билета на трамвае и в поезде стало обычным делом; и даже самый толстый из наших ребят ловко пролезал в кино через любую дыру. Скупщику железного лома продавали железо, у него же украденное, свободно определяли на глазок, сколько дадут за моток провода, медь или латунь, и хотя у слепых мы никогда не крали, зато находили поживу получше, таская спелые груши с тележек у мальчишек-фруктовщиков, а для этого надо действовать дружно.

Носарь, младший брат Краба Кэррона, раз потехи ради подхватил велосипед какого-то полисмена, по-быстрому сгонял в город, а вернувшись, спокойно поставил велосипед на место и с невинным видом ушел.

Я не участвовал во всех этих делах — может, потому, что не курил всерьез и всегда мог выпросить денег на пачку сигарет у своей старухи или у Гарри. Честное слово, если б не голубиный пикник, я бы, наверно, кончил школу с отличием; я уже был старостой класса и мог бы стать старостой школы, увенчанным лавровым венком и с похвальной грамотой под мышкой.

Старик Трёп питал ко мне слабость, и, так как плохие отметки я получал только за невнимание и дерзости, он решил привлечь меня на сторону закона и порядка. Мне всегда было жаль этого Трёпа, но теперь я его ни капли не жалею. Он стал жертвой своих заблуждений — сам воспитывался в те времена, когда шахтеры становились министрами, пахари — поэтами, а мусорщики — миллионерами, вот и думал, что это возможно и сейчас. Иногда мне хочется прийти на «Свалку», швырнуть ему в рожу свой аттестат, которого я не заслужил, и объяснить, много ли пользы от этой бумажки. Я знал нескольких ребят, которые всегда носили аттестат при себе, но очень скоро поняли, что от этой бумажонки один только вред. И забросили ее куда подальше. Если нужно таскать кирпичи или мешки, то интересуются мускулами, а не образованностью. Да, братцы, если человек, скажем, нанимается заваривать чай и предъявляет аттестат с отличием, его гонят в три шеи — раз, два, три — и готово, как Лон Рейнджер говорит Тонто[4]. Потому что у него не хватит ума хорошо заварить чай, если он думает, будто аттестат имеет какое-то значение. Понимаете?

Но, говорю вам, теперь я оставил бы старика Трёпа в покое. Он старался как мог, хоть и зазря. Я ему нравился, и он мне тоже, поэтому, повстречайся мы с ним завтра, я поставил бы ему пинту пива, чтоб поменьше было скрежета в его голосе. Подумайте только: я ему, а не он мне.

По правде говоря, это я придумал устроить голубиный пикник. Но не моя вина, что Носарь захотел еще и выпивон соорудить. Дело было так — раз вечером зашли мы в кино и увидели в цветном фильме традиционный английский пикник: бифштексы, отбивные, колбасы — в общем все, что только душе угодно. Я сказал — давайте и мы устроим такой пикник. Трое ребят, которые были со мной, согласились, и не успели мы оглянуться, как у нас уже была сумка с луком, которую кто-то увел с овощного рынка, а число желающих возросло до двух десятков, но бифштексами, отбивными и колбасами даже не пахло.

Не знаю, как мне в голову влетела эта шальная мысль, — наверно, прямо с неба, как большой жирный голубь.

— Голуби! У нас будет голубиный пикник!

В нашем городе без малого четверть миллиона жителей, и на каждого приходится не меньше десятка голубей. На месте старых кладбищ теперь разбиты скверики, где чувствительные старички и старушки часами кормят голубей. Голуби жиреют. Но поймать их не так-то просто.

Мы решили, что склад у нас будет в одном из пустующих домов, запасли проволоки, чтобы подвешивать птиц к потолку, сговорились, что сын третьего шефа из местного ресторанчика за ночь ощиплет и выпотрошит голубей. И, наконец, назначили вечер для пикника.

Оставалось только наловить голубей. Мы решили, что нужно по крайней мере по две штуки на брата; выходило штук шестьдесят с запасом на случай неожиданных гостей. Голубей не было, зато всяких предложений было до черта. Предлагали сети, духовые ружья, птичий клей, электрические силки, соколиную охоту — словом, чего только не предлагали. В конце концов договорились, кому где ловить, и решили действовать по двое, кто во что горазд.

Мне на пару с Носарем Кэрроном досталась стройплощадка за одним из кладбищ. Мы стали держать военный совет. Во-первых, мы решили прийти туда к пяти утра. В это время на улицах ни души, разве только пройдут шоферы автобусов или железнодорожники, а им некогда останавливаться, даже если они что заметят спросонок, но и это вряд ли. Конечно, полисмен будет делать обход, но стройплощадка в низине, так что опять же риск невелик.

Во-вторых, мы решили ловить голубей двумя способами, чтоб не спорить. Носарь хотел ловить на клей — ладно. Это был способ номер один. Способ номер два — силки из подручных материалов.

Мне нужно было решить еще одну задачу — как уйти из дому в половине пятого утра, но я помалкивал. Заикнись я об этом, Носарь засмеял бы меня. Насколько я знал, у них в доме была целая армия, и все промышляли именно в ту пору, когда магазины заперты. Но моя старуха, ясное дело, не пустила бы меня — у нее, наверно, во лбу фотоэлемент и, даже когда она спит, один глаз все равно не дремлет. В конце концов я придумал, что ей соврать. Моя старуха была тщеславна и клюнула на удочку.