Эта перемена происходила так медленно, что большинство рыб приспособилось. Существа, некогда бывшие морскими, сегодня погибли бы в соленой воде, хотя во всем остальном они ничуть не отличаются от своих тихоокеанских предков.

До столицы остается еще сто километров. Но будь тут и тысяча, мы легко примирились бы с этим. Ведь здесь, на прочном шоссе, расстояние — это только вопрос времени. Еще утром мы стояли перед клочком земли, таким маленьким, что его впору камнем перебросить, однако сегодняшний ливень запер бы нас там, как в тюрьме, на целые месяцы. А сейчас, хотя «дворники» и разгребают на стекле потоки воды, хотя из-под колес и летят фонтаны грязи, мы едем. Через каждую речку перекинуты мосты, глубокие канавы отводят воду с шоссе на окрестные пастбища. А через несколько километров колеса весело побежали по мокрому асфальту. Одного здесь не хватает — людей. Человеческие жилища тут можно сосчитать на пальцах одной руки. От необжитых равнин, скрытых под завесой тропического дождя, веет печалью ничьей земли.

На последней трети пути к столице Манагуа шоссе пошло змеей взбираться на седловину вулканической гряды. На высоте в тысячу метров оно пробежало через очаровательные эвкалиптовые леса и пальмовые рощи, прорезало плантации сахарного тростника и сады цитрусовых и снова спустилось почти до уровня морской глади.

В предвечерних сумерках на воде озера Манагуа заплясали огни столицы. Манагуа раскрыла объятья улиц:

— Добро пожаловать!

От склона над южной окраиной Манагуа тянется к северу скучная картина железных крыш, изредка нарушаемая цветными пятнами черепицы. Лишь кое-где возвышаются двухэтажные здания да колокольни церквей. В остальном же весь город приник к земле, словно пытаясь зарыться в нее.

Страх — вот что не позволило Манагуа вырасти.

Страх перед землетрясением не пускает ее выше второго этажа. От легкого маленького домика меньше обломков, а под ним больше шансов на спасение.

Но у Манагуа есть и другие мучители.

За исключением Панамы, Манагуа — самая низкорасположенная столица в Центральной Америке. Из всех них она вдобавок самая жаркая и самая сырая. Ни обширной поверхности озера Никарагуа, ни просторов Тихого океана недостаточно, чтобы охладить парник над городом. Днем и ночью насыщает он его изнурительной сыростью.

В большинстве столиц резиденция главы государства, как правило, расположена в сердце города, в его исторической части. Но даже и в этом Манагуа не как все — но вкусу своего долголетнего диктатора.

Сердцем города является площадь, несущая имя крупнейшего поэта Никарагуа Рубена Дарио. Только здесь, прямо на берегу озера Манагуа, вокруг памятника поэту город расцвел красотой сооружений, обновив скудные цветы своей архитектуры после недавней катастрофы. Кафедральный собор, правительственный дворец, где помещаются все министерства, дворец «Rotary club» и недалеко отсюда современное здание отеля — вот, пожалуй, и все. Остальное — под невзрачной, одинаковой, как солдатская форма, гладью железных крыш — растеклось по обеим сторонам главной авениды от озера к учебному плацу, крепости и казармам.

А прямо оттуда, из-за военного шлагбаума, тянется обширный, поросший травой склон, доходящий до самой вершины крутой горы, где на фоне неба в совершенном одиночестве стоят два здания. Президентский дворец и массивное сооружение, не отличающееся своими зубчатыми стенами от средневековых замков. Это резиденция единственного правителя и главного пайщика Никарагуа диктатора Сомосы. Ни его приверженцы, ни он сам не скрывают, что в Латинской Америке нет более жестокой диктатуры. Укрепленный замок Сомосы, до отказа набитый солдатами и оружием, окружен с трех сторон завалами и проволочными заграждениями, а с четвертой — гора под его стенами обрывается пропастью, на дне которой блестит кратерное озерцо. Эта крепость как бы олицетворяет положение Сомосы в республике Никарагуа, являясь символом методов его правления.

«Наш потоп, вероятно, уже кончился», — писал д-р Ар-гуэльо Гил. Никарагуа действительно начала прокладывать себе путь в XX век и, быть может, уже достигла бы цели, если бы на ее пути не встал средневековый замок Сомосы.

Новый горячий день вступает на улицы. Манагуа, Город еще спит: люди, измученные жарой, используют для сна позднюю ночь и раннее утро. Одно любопытство гонит нас на улицы.

Только восемь часов, а рубашки уже прилипают к плечам и спинам. Солнце выметает тротуары, все живое жмется в тень. Лишь тощие лошаденки городских извозчиков выбивают подковами на мостовых неровный ритм своей рысцы. Никто еще, наверное, не видел, чтобы эти лошадки ходили шагом, даже в полдень, когда температура в тени лезет за сорок градусов и когда вода в радиаторе автомобиля закипает и при медленной езде. Видимо, потому исхудалая лошадка, запряженная в пролетку, и выигрывает в состязании с сотней напоенных бензином лошадиных сил под капотом американского лимузина. Это костлявое животное не загорится, а в коляске позади него есть и тень, и прохлада, и покой.

Люди, которым нужно на работу и которые не могут позволить себе поспать утром, медленно бредут в тени домов, с утра толпятся вокруг продавцов фруктов и лимонада, задыхаются и вытирают потные шеи за столиками маленьких открытых кофеен. Как лее отличаются эти люди от жителей Сан-Хосе, этого оазиса весны в горах Коста-Рики! За целый день на улицах Манагуа не увидеть ни одного привычного европейского костюма. Мужчины тут растут, живут и стареют в полотняных брюках и тонких майках; те, кто побогаче, надевают поверх майки светлую рубашку и потеют немного больше. Самые состоятельные меняют брючное полотно на дорогую ткань «тропико» и надевают сандалии или матерчатые туфли. Остальной Манагуа — город босых.

Вскоре привыкаешь к этому тихому шлепанью ступней по камню мостовых и просто перестаешь замечать его, пока не увидишь, как мимо неслышно, какой-то странной утиной походкой идет прохожий с лицом, выражающим тупую покорность. Невольно бросаешь взгляд на его ноги — и тут же с ужасом отворачиваешься. Вот, значит, отчего этот прохожий шел с таким трудом и так неслышно. Ноги его вплоть до щиколоток имеют вполне нормальный вид.

Не одного его постигло здесь проклятье cлоновой болезни.

По лбу маленького чистильщика обуви ручьями течет пот. Сжавшись в комочек, сидит он в нише у подъезда дома и тяжело дышит. Малярия. Самая распространенная в Манагуа болезнь. Есть здесь люди, которые сопротивляются ей. Каждый вечер они затягивают окна, опрыскивают все комнаты специальным раствором и засыпают под противомоскитными сетками. Только все это стоит денег. А вообще-то малярия не так уж страшна. Ею здесь болеет каждый, но все-таки мы живем. А вот грипп, должно быть, ужасная вещь…

Ну, конечно, и в Манагуа человек боится больше всего того, о чем меньше всего знает.

Рассматриваем окружающие нас дома. Одни откровенно признаются, что целиком построены из дерева, другие делают вид, будто у них каменные стены. Но под штукатуркой гулко звучат доски.

Городской базар в Манагуа легко обнаружить, не имея плана города и никого не спрашивая. Только по запаху. Далеко вокруг несет оттуда залежалым мясом, сыром и гнилыми фруктами. Края улиц возле базарного квартала и зеленных лавок устланы отбросами и остатками овощей. Лишь редкая красота изделии народных умельцев и ремесленников способна отвлечь на минуту внимание от смердящей мусорной ямы перед лавками. А тут есть на что посмотреть! Глаза разбегаются, не знаешь, чем любоваться раньше. Взгляд перескакивает с пестрых орнаментов народной керамики на расшитые ткани, платки и скатерти, на корзинки и шляпы, сплетенные из ярко раскрашенной соломки, на рогожки и покрывала. Но больше всего всюду выделяются гамаки. Эти гамаки из Никарагуа известны далеко за рубежами, по всей тропической и субтропической Америке. Никто на материке не умеет с таким совершенством вязать их, как никарагуанские индейцы. Их гамаки есть в каждом доме, начиная с замка Сомосы и кончая самой последней хижиной, затерянной в лесах. В городах гамак — ежедневное ложе для полуденной сьесты, в деревнях он служит семье большую часть дня и целую ночь. В гамаке тут рождаются дети, в гамаке вырастают. В гамаке обеспечена автоматическая вентиляция со всех сторон.