Он с важным видом оглядел слушателей, чтобы убедиться в должном воздействии на них своего мощного выступления. И, получив, вероятно, удовлетворение, потянулся вдруг к своим пожиткам, сложенным на соседнем стуле, и взял в руки толстую книгу с отдельными, неподшитыми листами:

— Вот что меня кормит!

Мы берем из его рук альбом — мертвого и все-таки живого свидетеля его семнадцати скитальческих лет. Наклеенные открытки и фотографии, вырезки из газет, мелкие денежные знаки двадцати стран, а среди всего этого подписи, заметки, печати.

— Каким же образом вас… да, да, конечно, тебя… как может тебя прокормить эта книга?

— Тут требуется хитрость. Немножко пощекотать тщеславие— и деньжата посыплются, только подбирай. Вот, пожалуйста, прихожу я в Уругвай и на чистом листе каллиграфическим почерком пишу: «Уругвай — точка на карте Южной Америки, но это сияющий маяк культуры и свободы». Или, — и переворачиваемые страницы слегка зашуршат под его пальцами, — вот здесь, например: «Перу, славная колыбель инков…» Или еще: «Чили — страна доброго вина, солнца и страстных женщин». Ну и сую это под нос чилийцу: разумеется, надо знать кому, в этом-то и заключается все искусство! Я позволяю ему опубликовать свое сочинение, поставив под ним свою подпись в этой библии, но до этого, будь добр, деньги на бочку!

" Наверное, когда-то это был порядочный и трудолюбивый человек. Наверное…

— А вы знаете, что у вас тут есть конкуренты? — нежданно-негаданно спросил сеньор Дамасно, имевший в Гольфито роскошный титул и самую важную для нас должность jefe del puerto — начальника порта.

По нескольку раз в день мы узнавали у него в деревянной конторе около главного мола, не ждет ли он какого-нибудь парохода. На этот раз сеньор Дамасно попытался скрасить нам обычное «нет» интересной новостью.

— Они здесь уже третий день, приехали на «джипе» откуда-то с севера, не то из Мексики, не то из Гватемалы. Вам не мешало бы поговорить с ними, они придут сюда к четырем.

Дамасно оказался неплохим пророком.

Они выпрыгнули из своего «джипа» без дверок — и прямо к начальнику порта. Оба в поношенных полотняных брюках и протертых туфлях, один, что повыше, в рубашке с закатанными рукавами, другой, пониже, в тельняшке.

— Так нас гонят обратно. Мы отъехали на целых восемнадцать километров от Гольфито, но там чуть было не столкнулись с поездом. В самую последнюю минуту еле-еле скатились с насыпи в канаву.

— Познакомьтесь, — прервал человека в тельняшке сеньор Дамасио и обратился к нам: — Ну что, не говорил я вам? Вот они, ваши коллеги. И у каждой пары полпути за спиной. А наш Гольфито вы превратили в перекресток кругосветных путешествий, — и он хохочет так, что у нею на глазах выступают слезы.

Через четверть часа мы уже понимали друг друга, словно были знакомы год. У этих двух ребят полмира было в мечтах и полмира в колесах «джипа». Веснушчатый светловолосый Харт Глеесен оказался мексиканцем, хотя отец его родом из Дании, а мать из Франции. Штепан Галабук из Виргинии был сын словацких переселенцев. Свое имя Штепану не нужно было повторять дважды. Его большие серые глаза светились радостью.

— Я еще немножко понимаю по-словацки, — сказал он на английском языке. — Там, у вас, я никогда не бывал, родился уже в Соединенных Штатах. Exerviceman, — добавил он через минуту, — ветеран. Новая Гвинея, Гуадалканал, Япония. Дипломированный механик. А дома вот уже второй год слонялся без дела.

— А я поймал Штепана в Мексике, — поспешил вставить словечко Харт. — Мы едем в Панаму, может, там повезет. Вернее, сейчас не едем, а третий день топчемся на месте, никак не удается сдвинуться с мертвой точки.

Вскоре мы узнали всю историю предшествующего путешествия этой несходной пары. Карандашу и блокноту достается. Ведь ребята едут с севера и уже пробились через Центральную Америку по единственной дороге, которая ведет сюда. Мы можем получить от них драгоценные и на этот раз действительно достоверные сведения. И свежие! Дожди еще не смыли след их «джипа».

— Хуже всего было перед границей Гватемалы. Мексиканцы — он за это тоже в ответе, — засмеялся Штепан, похлопав по спине Харта, — провели свою дорогу к границе Гватемалы на севере, а Гватемала свое шоссе в Мексику подвела с юга. Хотя железная дорога там и есть, но у нас не было денег на поезд! Поэтому мы сотню миль отбарабанили прямо по шпалам.

— Что? По шпалам?

— Я же сказал ясно. Не верите — спросите у мексиканца! До самой Тапачулы мы гнали так, что рельсы были между колесами «джипа»; будто верхом на мустанге. Еще и сейчас, лишь только вспомню про это, голова раскалывается. А подлец «джип» выдержал. Вчера мы хотели опять попробовать таким же образом.

— В Панаму? По линии «Юнайтед фрут»?

— А что нам остается? Из управления нас выгнали, увидев, что с нас взятки гладки. А дожидаться тут какой-нибудь шхуны можно до судного дня. Вот только, знаете, ездить здесь по рельсам куда труднее, чем в Мексике. Там мы наизусть выучили расписание и, когда должен был проходить поезд, удирали с насыпи. А здесь? С этими бананами ездят как вздумается. Вчера мы чуть было не нарвались.

— А каким образом вы добрались до Гольфито?

Харт махнул рукой, достал карту и разложил ее на коленях.

— Примитивным. По шоссе выехали за Сан-Исидро, а там вдруг — бац! Конец света. Лес. К морю было ближе всего, если ехать на Доминикаль, но дорожка туда скорее для привидений, чем для нашего брата. В Доминикале снова сели в калошу. В конце концов нас выручил какой-то морской волк. На его скорлупку мы наезжали прямо с песка, с пляжа. Где уж там мол или даже кран, как здесь! С этим папашей мы пошлепали назад, на север, в Пуэрто-Кепос. И там над нами сжалился капитан бананового судна, земляк Штепана: он увидел, что мы сидим в луже. Так что мы бы не советовали вам следовать нашему примеру. Машина у вас на добрый центнер тяжелее, лотка впереди нет, и в том киселе за Доминикалем вы бы утопили ее, как щенка.

И вот началось.

Мы садились за завтрак в людской у старого Ромеро, когда к нам из порта прибежал Дамасио.

— Бросайте все и идемте со мной! — закричал он еще в дверях. — И поторопитесь, только что пристал старик Ботаси, завтра он возвращается в Пунтаренас.

Наконец-то! Настал долгожданный случай осуществить план, который три дня созревал в думах над картон. Чтобы насовсем покончить с водяным пленом и избавить «татру» от беспомощности, по-настоящему подходил лишь порт Пунтаренас в заливе Никоя. Только оттуда выбегала приморская ветка костариканского этапа панамериканской автострады. Попытка перескочить из Гольфито в один из ближайших портов на берегу открытого залива Коронадо означала бы бросок из огня да в полымя. Ни из Пуэрто-Кепоса, ни из Парриты дороги в — глубь материка не было. А в Доминикале, который мог стать в крайнем случае выходом из положения, не было даже дамбы для выгрузки.

Старик Ботаси все это хорошо знал. Ведь зарабатывая себе на существование, он полжизни проскитался в водах у костариканских и никарагуанских берегов.

— Ладно, отвезу, — медленно произнес он, пристальным взглядом измеряя нашу «татру».

По выражению его лица можно было — видеть, как с каждой секундой растет цепа, которую он собирался назвать.

— За это заплатите мне семьсот колонов, — вынес он приговор, уставившись на носки своих туфель.

Тишина, наступившая после этих слов, была красноречивее тысячи аргументов. Первым это понял Дамасно, хорошо знавший историю наших расистов с банановой компанией. Он взял Ботаси за локоть и некоторое время что-то шептал ему на ухо.

— A-а, тогда другое дело, — дружелюбно улыбнулся старик. — Я думал, они из тех, что наверху, — сказал он, кивнув в сторону изолированного квартала американских служащих «Юнайтед фрут». — В таком случае мы как-нибудь договоримся, не бойтесь!

И договорились. Двести колонов вместо семисот — это уже было достаточно веским доказательством того, насколько крепко встали поперек горла старику Ботаси «те, что наверху». Верно, жеваную английскую речь он «любил» слушать так же, как и всякий другой костариканец.