Я подобное место на двадцать третьем километре от нашего поселка видел. Там кто-то тайгу подпалил. Специально или нечаянно, — утверждать не буду, а что подпалил, это точно. Затрещала, заполыхала тайга, шугануло в небо высокое пламя, дым черной тучей завис над сопками. Гореть бы тайге долго — деревья вокруг стоят плотно, стланик укрыл сопки зеленой подушкой, долина тянется на все сто километров. Да, к счастью, в тот день наш бульдозерист Соснин перегонял бульдозер к галечникам. Он гальку для железобетонного завода заготавливал и оказался недалеко от пожара.

Увидел Соснин огонь, развернул бульдозер и пошел обрезать пожарище. Отвал у бульдозера широкий, двигатель стосильный. Два часа не прошло, а вокруг бушующего пламени легла кольцом темная полоса перепаханной земли. Ткнулся огонь в эту полосу, присел, зачадил и потух.

Через пять лет снова пошел я в эти края. Там, где пожар гулял, мертвый стланик ребра выставил, сухие лиственницы в небо пиками торчат. Ни птицы, ни мотылька, только одна мышь-пищуха в камнях возится. Где бульдозер, тоже приметная полоса на многие годы осталась. По верхней тракторной колее частый рядочек молодых лиственниц поднялся, по нижней ручеек журчит. Между лиственничками и ручейком по гребню грибов-маслят целые заросли, а следов — и не сосчитать. Здесь вот дикий олень грибами угощался, чуть дальше бурундук шляпки погрыз, возле поворота куропатки воду из ручья пили.

Я на камень у ручейка присел, а рядом на обгорелое дерево пеночка-зарничка опустилась, на меня глазком-бусинкой уставилась и спрашивает:

— Пить? Не пить?

— Пей! — говорю. — Всем хватит.

Она напилась и улетела. А я сидел и смотрел на отметины, что оставили после себя два человека.

Хороший человек и плохой человек…

Кончился подъем, и сразу же спуск. Батарейка уже подсела. Но новую ставить рановато. Хочется пить, а это значит, нужно разводить костер. Остатки костра могут лишний раз насторожить вездеходчиков. Если я сойду со следа, они насторожатся еще больше. Лучше буду идти как ни в чем не бывало. Где нужно, разожгу костер, присяду на отдых. А у скал, где дорога повернет к трассе, с километр пройду вдоль речки, уж потом заверну. Это создаст впечатление, что я ушел дальше берегом реки. Только нужно выбрать такое место, где они с вездеходом не проскочат.

В три часа ночи разжигаю второй костер и устраиваю получасовой отдых почти у самой Лакланды. Она шумит монотонно-успокаивающе. Пригревшись, засыпаю. Поднимаюсь с трудом.

Нужно дать ногам перемену. Снимаю лыжи, привязываю их на веревку и топаю пешком. Идти неудобно. Мешают гофры, отштампованные траками.

На дороге лежит лиственница. Сажусь передохнуть. Я в пути около десяти часов. Предрассветная синева уже заполнила все вокруг, и я начинаю угадывать сопки, недалекие деревья. Где-то хохотнул куропач, тенькнула синица. И сейчас же натуженный гул автомашины. Трасса!

Справа громады скал. Стараюсь удостовериться, те ли, что с острыми пиками. Кажется, они. Точно!

Прячу ненужный уже фонарик, надеваю лыжи и ищу глазами распадок. Никакого распадка нет, но след вездехода вдруг резко поворачивает влево и устремляется к воде. Теперь нам не совсем по пути. Выбираюсь на целину и, оставив вездеходную дорогу за спиной, направляюсь вдоль берега. Заберегов почти нет, за тальником темнеет высокоствольная тайга. Сейчас разведу последний костер. Интересно, как я выгляжу. То-то напугаю людей! Нужно хоть брюки в валенки заправить. А щетина-то!

Сейчас семь пятнадцать. Браконьеры только-только поднялись и выехали. Пока погрузят мясо, пока заметут следы, еще час. Дорога сюда займет часа два. Чай пью не торопясь, внимательно прислушиваюсь к шуму машин на трассе. Ровно в восемь утра переваливаю кювет и выхожу на накатанную полосу. Из-за сопки выкатывает длинный белый наливняк. Поднимаю руку. Машина проплывает мимо, но по ожившим стопсигналам вижу: тормозит. Проехав с полсотни метров, останавливается. Хлопает дверца кабины, и оттуда по пояс высовывается полный усатый мужчина. На лице и удивление и недовольство.

Подбегаю, здороваюсь, тычу ему удостоверение и прошу с первого же телефона позвонить на Атку и передать мою просьбу. Мужчина записывает телефон, обещает все сделать, но по тому, как это он без энтузиазма делает, я не уверен, что он выполнит обещание.

Минут пятнадцать на трассе пусто. Затем одна за другой проскакивают две «Татры». Я начинаю застывать. Бесшумно, словно паря, из-за поворота выплывает голубой «жигуленок». Этот останавливается как раз напротив меня. В машине двое: мужчина и женщина. Женщина очень красивая. Он худой и какой-то острый: острый нос, острые скулы, острый подбородок. Внимательно выслушивают меня, переглядываются. Женщина, не стесняясь меня, начинает выговаривать мужчине, чтобы он не связывался со всем этим.

Я начинаю закипать. На удостоверении записываю номер «Жигулей» и прошу у мужчины назвать их фамилии. Это действует. По тому, как уважительно заговорила женщина, а мужчина попросил повторить номер телефона, хотя уже записывал его, я понимаю, что они обязательно позвонят. Они уже считают, что влипли в историю, заискивают и, отъезжая, три раза оглядываются назад.

Холодно. Больше невмоготу. Застегиваюсь на все пуговицы, поднимаю воротник куртки и, засунув руки в карманы, направляюсь трассой к Магадану. Впереди два новехоньких ЗИЛа. Идут в сторону Сусумана, и меня они не интересуют. Но автомашины останавливаются сами и сигналят.

Через пару минут я уже сижу в кабине переднего ЗИЛа, ем бутерброд с колбасой, запиваю его кофе и рассказываю о браконьерах, о ночной дороге, о том, что мне срочно нужно вызвать охотинспектора Яворского из Атки. Парни сами останавливают встречные машины, растолковывают шоферам, что и как делать. Рядом со мною уже сидит какой-то усатый дядька и доказывает, что росомаха берет медведя… Засыпаю, все еще сжимая в руках крышечку от термоса…

Проснулся я от громких голосов. Возле нас еще две бортовые автомашины, рефрижератор и газик. В группе стоящих среди дороги людей размахивает руками низенький плотный мужчина. Я его знаю. Это Яворский. Он смотрит в сторону Лакланды, а оттуда, сверкая на солнце отполированными траками, катит вездеход. Он идет ходко, вздымая гусеницами фонтаны снежной пыли.

Не доехав до трассы метров триста, вездеход остановился и начал разворачиваться. С трассы наперерез ему срывается «Урал», переваливает кювет и ходко катит по целине. Снег здесь мелкий, и водитель даже не старается угадать на пробитую вездеходом колею. С противоположной стороны кабины прямо на подножке стоит Яворский.

…Уже в кабине вездехода проделываю весь путь от трассы до Витры. Карабинов в вездеходе не оказалось, но мясо было. Притом очень много. Его не выгружали, а просто осмотрели, составили акт, и Яворский потребовал гнать вездеход обратно. Я сидел рядом с водителем и смотрел на дорогу, которую прошел сегодня ночью. Доехав до того места, где вчера лежал брошенный браконьерами олень без губ и языка, я распрощался. С Яворским приехали еще два общественника, и они согласились обойтись без меня. Оленя уже не было. Наверное, все забрала Лакланда. Но на снегу алели сгустки крови и серебрилась россыпь длинной оленьей шерсти…

Перебираюсь через Лакланду, подхожу к избушке и вижу струйку дыма, поднимающегося над избушкой. Ура! Лёня приехал! Снимаю ружье, стреляю вверх. Лёня выскакивает из избушки, что-то орет. Он ужасно рад, я тоже.