— Не надо. Слушай меня внимательно. Ты можешь искупить свою вину.

— Что? Что я должен сделать?

— Сегодня же пойдешь в полицию. Скажешь, что у тебя был человек от подпольщиков.

— В полицию? Зачем? Я не пойду.

— Не перебивай. Пойдешь. И скажешь: на тридцатое число тебя пригласили для встречи с представителем подпольного обкома. Место встречи — поселок Краснополье, в доме Пелагеи Ивановны.

Ничего не понимая, Крюков пытался возразить, но гость снова резко перебил:

— Это приказ! А приказ, как тебе известно, не обсуждается. Это тебе задание. Выполнишь — уйдешь в лес, к нашим. Подведешь — достанем из-под земли!

Когда Шерстнев ушел, Крюков вытер полотенцем взмокший лоб.

Что-то было в этом полицейском такое, что заставило Крюкова поверить: это не провокация, ему действительно дано задание. Подпольщики вспомнили о нем и протянули руку спасения. И теперь все зависит от его мужества. Но как пойдешь в полицию? А вдруг этого черномазого полицая подослало гестапо?

7. Где твои приятели?

— Ну а где же твои приятели? — спросил Федор, протягивая Обуховичу руку.

— Опасаются, — ответил тот, озабоченно сдвигая брови. — Ты, говорят, ступай сначала сам, разведай, что и как, а уж мы потом…

— Гм, — промычал Федор. — Осторожные люди. Ну что ж, это хорошо. Нам такие нужны.

Разговор Обуховича с Федором происходил на поляне, возле сторожки лесника. Партизан пришел не один: с ним были еще двое бородатых людей, обвешанных гранатами, с немецкими автоматами на груди.

— Ты передай своим друзьям, — сказал один из спутников Федора, невысокого роста человек с короткой окладистой бородой, — передай им, что если хотят бить врага, то пусть идут к нам без опаски. У нас всем дело найдется.

«Должно быть, этот из начальства», — подумал Обухович.

Он обещал в следующий раз обязательно привести двоих знакомых, подчеркивая, что у «военнопленных кое-что при себе имеется, не с пустыми руками придут».

Уговорились встретиться на том же месте через два дня.

Штроп узнал от Обуховича о его разговоре с партизанами и распорядился, чтобы все сведения, добытые у партизан, тот передавал старушке, жившей в деревне Большая Выгода, километрах в пятнадцати от Витебского шоссе на пути к месту расположения отряда народных мстителей. К этой старушке раз в пять дней должен был приходить агент полиции. Эта старушка лечила своих земляков травами, и поэтому посещение ее избы не могло привлечь особого внимания.

В назначенный для встречи с партизанами день Обухович долго молился, долго стоял на коленях, выпрашивая у божьей матери защиты для раба божьего Альберта.

Связной встретил Обуховича и еще двух агентов полиции, назвавших себя военнопленными, и провел в партизанский лагерь. Новичков долго и придирчиво расспрашивали и, видимо, не заподозрив ничего дурного, оставили в отряде. «Плотнику» поручили чинить телеги, Обуховичу и «электрику» — рыть землянки.

Обухович внимательно присматривался к тому, что делают партизаны, и старался все запоминать. Иногда провокатор отмечал, что кто-то из партизан исчезал из лагеря и снова возвращался. «На задание ходили», — догадывался Обухович.

Новых партизан никуда не посылали: проверяли. Обухович ночами спал плохо. Все боялся, что дознаются о его предательстве и поставят к сосне… Молитвы его стали жарче прежнего.

Вскоре он убедился, что дела его не так уж плохи. Как-то вечером к нему подсел Федор, расспросил, как ему живется, привык ли в лесу, и, хитровато щуря светлые глаза, сказал:

— А ты мужик вроде ничего… старательный. Признаться, сразу ты мне не очень понравился. А теперь я вижу — все в порядке.

У Обуховича против его воли вырвался деревянный смешок…

С тех пор Федор стал относиться к Обуховичу теплее, как-то показал фотографию жены и двух испуганно глядящих с глянцевитой бумаги девочек лет семи — девяти.

Обухович решил отплатить откровенностью за откровенность.

— А у меня жену и сына того… гитлеровцы расстреляли, — вздохнул он, отворачиваясь. — Жена-то еврейка была… Ну а меня в тюрьму посадили — за укрытие…

Федор прикусил нижнюю губу, сузил глаза.

— Ничего, ничего, брат, теперь ты расквитаешься за них. — Он вдруг схватил Обуховича за плечо: — Послушай, ты поселок Краснополье знаешь? Ну под городом?

— Приходилось бывать…

— Так вот… Я решил взять тебя в свою группу… — Федор перешел на шепот: — Дней через пять пойдем на задание. Устроим засаду в поселке. Там собираются схватить одного нашего человека…

Обухович почувствовал, как по спине у него поползли мурашки.

— Только… ты никому ни звука, — предупредил его Федор. — Понял?

— Да нешто я…

— Смотри! Чтоб ни одна живая душа… — Федор угрожающе поднял палец.

Всю ночь Обухович ломал голову, как пробраться в село Большая Выгода и предупредить гестапо. Тайком смыться? Могут поймать, да и операцию отложат. К тому же и Штроп за бегство из отряда не погладит по головке. Ведь столько трудов стоило внедриться… Нет, этот вариант не пройдет. Нужно найти какой-то повод.

Провокатор снова не спал всю ночь, все искал, под каким бы предлогом выпросить разрешение на отлучку. И наконец придумал. Наутро он явился к комиссару отряда, тому самому невысокому человеку с окладистой бородой, которого он впервые встретил на месте партизанской явки. Шпион Штропа предложил послать нескольких партизан, чтобы помочь местным жителям убрать урожай.

— Время теперь горячее, пшеница поспела, — с жаром доказывал он комиссару, — а в селе одни бабы, мужские руки сгодились бы…

Комиссар сгреб в ладонь свою бороду и задумался. Конечно, уборка урожая — дело существенное, да ведь у партизан есть задачи поважнее. Готовится ответственная операция.

Однако он не отказал наотрез:

— Хорошо. Посоветуюсь с командиром.

Командир отряда, Петр Кузьмич Скобцев, узнав о предложении Обуховича, почему-то насторожился.

— Здесь что-то не так просто. Вам не кажется, Матвей Иванович, странным: человек без году неделя в отряде, еще ничем себя не проявил, а приходит с такими идеями?

— Ну что же здесь подозрительного, — возразил комиссар, — возможно, хозяйственный мужик. Душа болит за урожай. Не вижу в этом ничего странного…

В первые дни войны Скобцев, или Кузьмич, как его звали в отряде, был штабным офицером. Когда часть попала в окружение и потеряла в боях почти весь командный состав, Кузьмич возглавил горстку оставшихся людей и увел их в глухие леса. Постепенно отряд стал пополняться бежавшими из окрестных городов и деревень жителями и сильно вырос. Теперь на счету партизан Скобцева уже числилось немало взорванных поездов, разгромленных полицейских пунктов, наказанных предателей. Но был штабист по старой привычке осторожен, хорошо наладил разведку, и это помогало ему, как говорили тогда, вести войну «малой кровью».

Осторожность помогла Скобцеву и теперь. В тот же день он действительно назначил на уборку урожая двадцать человек, но Михаила Терентьева (под таким именем знали Обуховича в отряде) в списке не оказалось.

— Как же так! — возмущался Обухович в землянке командира. — Я подал это предложение, а меня отшили! Несправедливо, товарищ командир! У меня, может, руки истосковались по работе.

Скобцев не стал спорить. Тут же приказал включить Терентьева в список.

Группа партизан отправилась на работу в ближайшие села — Мокрое и Малый Пилец. Большая Выгода отстояла от Мокрого километрах в трех, и Обухович решил, что найти повод сбегать к старухе и передать ей сведения будет нетрудно. Помогали косить пшеницу в первую очередь старикам, у которых дети служили в Красной Армии или ушли в партизаны.

Обухович старался за двоих.

— Эх, — повторял он, — руки стосковались по работе…

Ему приходилось нелегко: бывший завскладом к крестьянской работе не привык. Он очень боялся обнаружить свою неловкость, да и уставал.

Вечером, когда партизаны собрались в избах, где хозяева угощали их молоком и молодой картошкой, Обухович, охнув, вылез из-за стола.