— Очень занятно, — сказал Дональд Фишер. — Это, конечно, весьма субъективная оценка ситуации. Но мне было интересно познакомиться с вашей точкой зрения. Она, безусловно, проливает свет на ваши действия.

— Как это понять?

— Да очень просто, — с расстановкой произнес Дональд Фишер. — Это дает объяснение вашим поступкам за последнее время. Если вы решили, что вся эта кельтская шумиха имеет большое будущее, понятно, почему вы приехали сюда изучать валлийский язык. И понятно также, каким образом вам удалось уговорить жену Джеральда Туайфорда перебежать к вам.

Роджер встал. Ему совсем не хотелось ввязываться в драку, но в то же время он отлично понимал, что, если продолжать сидеть здесь и слушать, как Фишер рисует картину мира и жизни в своем понимании, да еще втискивает в нее не кого-нибудь, а Дженни, удержаться и не съездить ему по роже будет выше его сил.

— Признайтесь, что я прав, — сказал Фишер осклабясь. — Вы не думайте, я вас не осуждаю. Каждый имеет право плыть в собственной лодке.

— Но в вашу лодку я бы теперь не сел, — сказал Роджер, выходя из-за стола. — Она дала течь.

Когда он проходил мимо Фишера, тот поймал его за рукав.

— Вы что-то очень уж довольны собой. Знай вы то, что знаю я, ваша спесь поубавилась бы.

— Не думаю. Отпустите мой рукав или я…

— Когда Джеральд Туайфорд разделается с вами, ваша лодка пойдет прямехонько ко дну.

Роджер перестал выдергивать свой рукав. Он придвинулся к Фишеру, близко наклонился к его лицу.

— Если вы угрожаете мне от его имени, то не трудитесь понапрасну, — сказал он. — Я от него жду любой гадости.

— Это вы так думаете. — Фишер ухмыльнулся. — Подождите, вы еще не знаете, что он для вас приготовил. Он ведь может нанять очень хороших адвокатов, да будет вам известно. Он связан с такими крупными корпорациями…

— Послушайте, Фишер, — сказал Роджер. — Было время, когда меня можно было до смерти напугать, натравив свору ловких адвокатов. Но теперь я уже не так пуглив. Я стал много сильнее за последние месяцы.

— Вот как? — насмешливо протянул Фишер. — Принимали участие в соревновании штангистов?

— Да, что-то в этом роде, — сказал Роджер. Он рывком высвободил рукав и вернулся к себе в купе.

Дженни купала ребятишек в ванне, а он рассказывал ей об этой встрече.

— Я уже давно это предчувствовала, — сказала она. — Значит, он хочет натравить на меня адвокатов. Недаром у меня все дрожало внутри.

— Мамочка, мне мыло попало в глаза, — сказал Робин.

— Не трогай, я сейчас промою.

— Я вылезу, я уже чистая, мамочка, — сказала Мэри.

— Обожди минутку, детка. Посиди пока, намылься еще разок. Я помогу тебе выйти.

Дженни прошла из ванной комнаты к себе в спальню и поманила Роджера за собой.

— Я не хочу разговаривать в их присутствии. Робин считает, что отец уехал путешествовать и мы живем здесь потому, что я помогаю Мэдогу. Но этот чертенок Мэри абсолютно уверена, что между нами что-то есть. Она все время пристает ко мне, спрашивает, люблю ли я тебя. А сегодня задала вопрос, которого я уже давно ждала и страшилась.

— Попробую угадать — сказал Роджер. — Она спросила, любишь ли ты меня больше, чем папочку.

— Слово в слово, — сказала Дженни. Она достала из шкафа бутылку джина, налила в стакан. — Хочешь выпить? На подоконнике есть содовая вода.

Они откупорили бутылочки с содовой водой и выпили.

— Да, скандал приближается, — вздохнула Дженни. — А вчера у меня чуть не остановилось сердце. Я везла их домой на машине из школы, и на этот раз мы выехали чуточку раньше обычного. Я приехала в школу как всегда, но, должно быть, у них там часы спешат, потому что вдруг зазвенел звонок, и они выбежали из школы, а было всего двадцать пять минут четвертого, в то время как урок кончается в половине четвертого. Ну, словом, я усадила их в машину, мы тронулись, но не проехали и пятидесяти ярдов, как я гляжу — Джеральд шагает по тротуару.

— По направлению к школе?

— По направлению к школе. Не думаю, чтобы это было случайным совпадением. Мне кажется, он хотел появиться как бы невзначай и встретить меня с детьми у ворот школы, когда я буду связана их присутствием по рукам и ногам. Если бы ему удалось довести их до истерики в присутствии всех, кто там был — их школьных товарищей, других мам и пап, да еще, пожалуй, кое-кого из учителей, — он получил бы отличное оружие против меня. Я бросила семью. Если дети страдают, то исключительно по моей вине. — Она сделала несколько быстрых нервных глотков. — Мне, конечно, тысячу раз наплевать, по чьей это вине. Я просто хочу, чтобы они не страдали или хотя бы страдали как можно меньше, если уж это неизбежно.

Роджер не успел ничего ответить — появилась Мэри. Она завернулась в полотенце, из которого торчала только ее головенка с мокрыми волосами, прилипшими к черепу, и босые ноги.

— Я знаю, о чем вы тут говорите, мама, — спокойно сказала она.

— Вот как! — сказала Дженни.

— Да, — сказала Мэри. — Ты хочешь, чтобы Роджер был нашим новым папочкой. Но папа очень умный и всегда зарабатывал много денег, и мы жили в очень красивом доме. — Она повернулась к Роджеру. — А вы ведь не можете заработать очень много денег, не можете?

— Могу, — сказал Роджер.

— Но вы же работаете на автобусе. Умный человек не станет там работать. Мой папочка не стал бы работать на автобусе.

— О да, он не стал бы.

— А вы работаете, и у вас нет красивого дома. Я же видела, где вы живете. Мне там очень понравилось, но для семейной жизни это не годится.

— Да, я действительно работал последнее время на автобусе, — сказал Роджер. — Но я не только это умею делать. — Он посадил Мэри к себе на колени; она не сопротивлялась. — Я могу заработать много денег, и у меня будет красивый дом. Ты захочешь тогда жить со мной?

— Да, — сказала Мэри. — Если у вас все это будет.

— Будет. Подожди, увидишь.

— А как же папа? — спросила Дженни, подливая себе еще джина.

— Я об этом тоже думала, — сказала Мэри. — Он может навещать нас по воскресеньям. Я все равно больше люблю его по воскресеньям. Он тогда надевает свою красивую меховую шапку, и мы ходим гулять.

Она спокойно, не спеша, соскользнула с колен Роджера.

— Надо пойти поглядеть, как там Робин, — сказала она. — Он пускает свой пластмассовый кораблик. — И она вернулась в ванную.

Роджер поглядел на Дженни. Дженни отхлебнула джина, потом, шмыгнув носом, поставила стакан, и Роджер увидел, что она плачет.

— Не плачь, любимая, — сказал он, подходя к ней. — Похоже, что все будет хорошо.

— Да, — сказала она, пряча лицо у него на груди, — я потому и плачу. Кажется, мы сумеем все наладить, Роджер, кажется, сумеем.

— А тогда…

— Тогда я умру от счастья, — сказала она, — и снова рожусь на свет и буду жить вечно…

Январь ушел, пришел февраль с талым снегом. Море было похоже на свинцовую фольгу, стены замка исходили паром, впитав в себя всю влагу шумных плескучих ливней, возвещавших приход весны. И вопреки враждебной непогоде народившийся год расправлял крылья. А сердце Роджера было как ваза с крокусами на залитом солнцем подоконнике.

И все же воздух был полон угроз. Джеральд Туайфорд не появлялся больше ни у школьных ворот, ни где-либо еще, но его злой, растревоженный дух витал над menage[58] в отеле. Однажды утром Дженни, поборов свой страх, отправилась на машине в Нантвич, чтобы обсудить положение вещей с родителями. Она вернулась далеко за полночь, и Роджер, дожидавшийся ее в номере, видел, помогая ей лечь в постель, что она совершенно обессилена и близка к нервному расстройству. По счастью, была пятница, и она могла не вскакивать спозаранок и отоспаться. За субботу и понедельник она мало-помалу оправилась и снова повеселела. Роджер старался не задавать ей вопросов, и она не стала ничего ему рассказывать — заметила только, что испытание оказалось ничуть не менее тяжелым, чем она предполагала.