По мере того, как Ветлицкий все глубже вникал в невеселые дела участка, его понимание практической штамповки претерпевало серьезные изменения. Поставив диагноз десятку застарелых болезней немочного участка «грохачей», он не нашел в патентованных средствах, из тех, что рекомендовал НИИ, ничего, что исцелило бы производство от хронических недугов. Никаких действенных лекарств не существовало, оставалось одно: рано или поздно приступать к болезненным «хирургическим» вмешательствам. И все же Ветлицкий не думал, что эта пора наступила так скоро.

А сегодня обстоятельства вынудили его пойти на рйсж, поставить на карту все, что было приобретено с таким трудом, что было достигнуто в течение прошлых месяцев.

Вызов был принят не лично от Зяблина, а от всех носителей консерватизма и рутинерства, от поощрявшейся на заводе нравственной инертности.

Опасность поражения обостряет восприятие. Не сорваться, не повторить судьбу предшественников, начальников–эфемерид, кончавших плачевно свое кратковременное правление. Но что делать, если нет ни малейших проблесков успеха? И вдруг, явь это или сон? Козлякин отштамповал деталь, годную по всем параметрам! После того, что уже было и что пришлось пережить, Ветлицкий не поверил в такую удачу, схватил сепаратор, бросился к приборам. Проверил раз, второй и подпрыгнул от радости — все правильно!

Оставив Козлякина доналаживать автоматическую грейферную подачу, — дело, не требующее мозговых усилий, — Ветлицкий направился сообщить диспетчеру по телефону о том, что лихорадившие завод детали часа через полтора–два начнут поступать в ОТК.

— К утру засыплем сборку, — не удержался он, чтобы не похвастать, и возвратился в пролет в отменном настроении.

Козлякин все еще ковырялся в грейфере, подгонял и привинчивал подающие щечки. Слева за проходом рассыпались мелким стрекотом прессы–скороходы, справа тяжело бухали стотонные «Лоренцы», но Ветлицкий в эти минуты был глух и безразличен к ним. Другое дело, когда к металлическому грому, потрясавшему здание, прибавился барабанный стук «Кирхайса», ползун которого с восемью штампами мерно заходил вверх-вниз, он встрепенулся и посмотрел на часы.

«Итак, порядок. «Король» Зяблин развенчан навсегда и будет посрамлен перед народом».

В это время девушка–контролер ОТК подошла к Козлякину и что‑то прокричала ему на ухо. Тот остановил пресс, подошел недоверчиво к прибору, почесал затылок, развел руками и кивнул в сторону Ветлицкого. Девушка направилась к нему.

— Что случилось? — спросил он.

— Все то же… Брак.

— Не может быть! — воскликнул он. — Я только что сам проверял, детали годные. Вот! — вытащил он из кармана деталь и бросил на Козлякина короткий злой взгляд.

Подошел к прессу, отстранил рукой наладчика, присел на стульчак, потряс головой. Все в нем кипело. Вздохнул с досадой. «Опять на этом же месте…» Взял штангу управления, подергал короткими рывками, поднял ползун в верхнее положение, пощупал деталь в подающих щечках. Нет, не корежит, обжим нормальный. А может, деталь уродует толкач сбрасывателя? Проверил, медленно опуская ползун, толкачи и ролики. Все правильно. Отштамповал сепаратор, оглядел со всех сторон, как ювелир драгоценность, установил на приборе для проверки.

— Деталь отличная, — заявила девушка–контролер.

— Долби! — благословил Ветлицкий Козлякина.

— Брак… — сказала через минуту девушка–контролер.

— Тьфу! — выругался Ветлицкий.

И действительно творилось что‑то невероятное, необъяснимое. Одна деталь хорошая, вторая — хорошая, третья — плохая, четвертая опять нормальная, затем опять брак.

Когда до конца второй смены оставалось меньше часа, из сборочного цеха явился на разведку мастер. Ветлицкий отвернулся, сделав вид, что очень занят. И то сказать, наобещал диспетчеру сорок коробов. «Засыплем сборку!»

Козлякин вздыхал с убитым видом:

— Подкузьмил, что надо, дорогой учитель, черт бы тебя подрал!

— При чем тут Зяблин! Я тоже грешил на него, потому и заставил тебя наладить новый комплект штампов, — огрызнулся Ветлицкий раздраженно. — Видать по всему, здесь что‑то другое… Могли инструментальщики подсунуть нам халтуру?

— Еще как могли!

— Ну, значит, нам хана… Вряд ли удастся скоро обнаружить, где собака зарыта… И все же надо искать. Снимай пятый штамп, проверим все его потроха по чертежам.

Грохот в пролете утихал. Закончив смену, рабочие спешили по домам. Погас свет, только в передней половине пролета тускло мерцали дежурные лампы, да у «Кирхайса» продолжали возиться, ища зарытую где‑то разгильдяями–инструменталыциками собаку… Время от времени раскатывались по пролету пробные удары пресса и тут же прекращались. К четырем часам утра сделано было все, чего могли достигнуть своими силами и разумом два упорных человека, а продукция по–прежнему шла вразнобой. Оставалось лишь поднять руки и признать свое поражение. Но Ветлицкий руку не поднимал и попыток не прекращал, словно ждал тот миг, когда в голову его, утомленную бессонной ночью, придет наконец озарение и он найдет ответ на измучившую задачу.

— Станислав Егорыч, разрешите постучать немного, авось пуансоны притрутся к матрицам, и — пойдет? — попросил Козлякин неуверенно.

Ветлицкий хотел было ответить, что от притирки толку не будет и что незачем зря переводить дорогой металл, но решил поддержать упавшего духом наладчика и махнул рукой:

— Долбай!

Прислонившись устало плечом к опоре, он минуту–другую созерцал мерное движение грейферных планок, лоснящиеся детали, передвигаемые по подушкам штампов, затем скользнул бесцельно взглядом вверх по вздрагивающей от напряжения станине, и тут внезапно будто варом его обдали. Это было, как мгновенное прозрение, как счастливейшая догадка. Он подался резко вперед, схватил лампу местного освещения и направил луч на клин, прижимающий ползун пресса.

— Проклятье! — закричал он громко. — Смотри!

Козлякин вскочил, опрокинул стульчик, уткнулся носом в станину, не веря своим глазам: гайки прижимных клиньев были чуть отпущены. Глазом не заметишь, а ползун болтается. Где уж микроны ловить! Тут сто лет возись — точности не добьешься.

Козлякин остановил пресс, уронил с угрюмым восхищеньем:

— Вот это заковычка! Истинно по–королевски… По-сволочному!

— Считаешь, Зяблин? — усомнился Ветлицкий.

— А кто ж еще додумается до таких тонкостей?

«Пожалуй, Козлякин прав. Расчет абсолютно точный. Наладчик отдает все внимание подгонке штампов, а не оборудования, ему и в голову не придет искать причины неисправности там, где их быть не должно.

Козлякин быстро подтянул гайки, проверил щупом правильность зазоров, сцентрировал заново штампы и пустил пресс на ход. Раз, другой, третий… десятый проверяли они напеременку сепараторы — странные колебания больше не появлялись. Когда ящик наполнился деталями доверху, Ветлицкий остался следить за прессом, наладчик потащил продукцию в галтовочный барабан, чтобы к приходу утренней смены сепараторы сняли чистотой.

Как только напряжение ослабло, начала сказываться усталость. Ни минуты сна за сутки, ни крошки во рту. От голода подташнивало, тело разламывалось.

Вернулся Козлякин, на круглой физиономии довольная улыбка. Поставил пустой ящик под лоток. Детали продолжали скатываться, мелькая с размеренностью часового маятника, гулкие удары уносились высоко под крышу к фрамуге, подсиненной наступающим утром.

— Утро Аустерлица!.. — усмехнулся Ветлицкий с грустью.

— Чего? — не понял Козлякин.

В пролете показалась заспанная уборщица Ися, посмотрела с испугом на начальника и помчалась к электрочасам проверить, не поздно ли явилась на работу. Вернулась успокоенная, включила верхний свет и принялась подметать. Потянулись первые рабочие. Подходили к Ветлицкому, здоровались за руку, кивали взъерошенному Козлякину и, понаблюдав некоторое время за серебристым ручейком деталей, струившимся из‑под пресса, переводили речь на пришедший новогодний праздник, принесший с собой непривычную для середины зимы слякотную погоду. Далекие, казалось бы, от заводских дел разговоры, но за ними угадывалось скрытое восхищение двумя измотанными мужчинами, молчаливая похвала их воле и упорству.