— Война не страшной не бывает, — ответил Лемеж, — но человек ко всему привыкает.

— А вы, когда шли в первый бой, боялись? — спросил Василь.

Лемеж долго молчал, затем так же глуховато ответил:

— Не помню уже. Кажется, бояться было некогда. Не до боязни было…

— А я вот по себе знаю, — заговорил Любин, — да и от других слышал, что страх охватывает не во время боя, не перед ним, а уже после, когда начинаешь вспоминать, как да что там было… Особенно запомнился мне один случай. Правда, он не очень типичный, и причин для страха у нас вроде не было. Поначалу, конечно… — Любин замолчал, как бы припоминая, вздохнул. — Первый день войны застал нас на Днестровском лимане, в Аккермане. Вскоре пришел приказ, что весь флот, который там был, остается в распоряжении Южного фронта. Мы возили из Овидиополя в Аккерман боеприпасы, раненых. Их на ту пору было уже много… Однажды комендант приказал немедленно отбуксировать из порта две баржи. «Куда?» — спросил капитан. «Подальше за горизонт», — ответил комендант. «А какой груз?» — спрашивает наш капитан. «Какой, какой, приказано, исполняй!» — даже накричал на капитана комендант. А потом говорит: «Только ты того, поосторожней с грузом этим, очень ценный груз, золото». Ну что ж, золото так золото. Никогда нам еще не приходилось его баржами возить. Но чего во время войны не бывает… Только мы отчалили, а тут «юнкерсы» на город прут. «Может, оставить здесь? — кричит капитан с борта коменданту. — Потопят, так в гавани легче достать со дна такое богатство, а там дальше глубина, трудновато придется!» А комендант в ответ: «Пошел, сякой-такой, на всех парах, чтоб твоего и духу тут не было!» Ну мы и пошли на всех парах. В городе уже разрывы грохочут, пожары полыхают. Пара «юнкерсов» пошла на нас. Завыли бомбы, а потом как бабахнет, как бабахнет. Вылетели все стекла в каютах, а команду, как щепки, по всем углам разметало. Меня так швырнуло, что спиной выбил дверь в каюте. Поднялся и вижу, как прямо передо мною на причале поднимается с земли комендант. Его тоже волной шарахнуло, и вместо того, чтобы бежать в укрытие, он стоит на самом видном месте и все машет руками, будто камни швыряет, быстрее, мол, отходите, быстрее. Еще пару раз шарахнуло. Коменданта кинуло на кучу угля. А он опять поднялся, весь черный, а лицо белое, с выпученными глазами. И опять кричит и машет. Но не потопили нас, не знали, видно, фрицы, что везем мы. Отбомбились и улетели. А мы, как и было приказано, баржу отбуксовали за горизонт, вернулись, а комендант все еще ждет нас. Только теперь лицо у него было уже не бледное, а красное, как после бани, и улыбка до ушей. Обнял он нашего капитана и говорит: «Ну, спасибо вам, братцы-герои, спасибо, родные, всех будем к награде представлять, вывезти такой груз из порта. Вы спасли город». — «Как это — спасли город?» — не поняли мы. — «А очень просто, — говорит комендант, — в трюмах барж было такое золото, что если бы шарахнуло, то от нашего города и щепки бы не осталось». — «Что же там было?» — спрашивает капитан. «Фугасные бомбы», — пояснил комендант. Вот тогда-то у всех нас и пошли, как говорится, мурашки по телу. Да какие там мурашки, трясло всех черной лихорадкой.

Любин взглянул на светящийся циферблат часов и, словно спохватившись, сказал строго:

— Э, братцы, да что это мы как на посиделках, уже третий час! Пора спать!

Расходились все неторопливо, неохотно. За маслянисто-черной водой реки, на берегу, дотлевал потухающий костер.

Бомба

Ночью Саше снился неизвестный ему город Аккерман, комендант с бледным лицом и черные немецкие самолеты в ярком южном небе, то, о чем рассказывал Любин. Самолеты сбрасывали бомбы, они зависали в воздухе и никак не могли упасть на землю. «Бомбы, бомбы!» — кричал кто-то. Саша видел одну из них — огромную, как дирижабль, черную, повисшую над пароходом. А на берегу стоял не комендант, а Иришка — бледная, с широко раскрытыми от страха глазами и махала Саше рукой, почти умоляла, чтобы он прыгал в воду, спасался. И Сашу охватил такой панический страх, что он даже проснулся. И уже не во сне, а наяву услышал он это слово — «бомба». Но произнесла его не Иришка, а боцман Божко. И он не кричал, а говорил быстро, деловито:

— Бомба, всем на берег.

— Какая бомба? — проворчал сквозь сон Василь.

Василь уже сидел на койке, сонно и непонимающе смотрел на боцмана. Саша тоже спросонья ничего не мог понять. Гула самолетов не было слышно, кругом — тишина, в иллюминаторы каюты струился ранний рассвет, а Валерий Божко, стоя в дверях каюты, повторял:

— Живее, живее, хлопцы! Все в шлюпку и на берег.

И, только выбежав на палубу, Саша все понял. При подъеме якоря обнаружилось, что к нему прицепился какой-то тяжелый предмет. Божко, хотя и был еще не очень опытным боцманом, но по тому, как работала подъемная лебедка, сразу понял, что на якоре что-то зависло. Он приостановил подъем и доложил капитану.

В таких случаях всегда следовало докладывать, — таков был приказ. На дне реки часто попадались мины и бомбы. Федя и Петька, у которых была первая вахта, с любопытством поглядывали на капитана с Любиным.

Первый помощник и капитан некоторое время полушепотом совещались, решая, что предпринять. Пароход теперь держался только на одном якоре. Сильное течение уже стало разворачивать его в сторону. Опускать якорь обратно было опасно. Окажись там действительно мина или бомба, мог бы произойти взрыв от детонации. Поднимать якорь тоже не безопасно, хотя другого выхода не было. В таком случае следовало немедленно высадить пассажиров и экипаж на берег. А может, тревога оказалась напрасной, может, якорь подцепил какой-то контейнер или топляк?

— Что будем делать? — тихо спросил капитан.

— Время не ждет, — ответил Любин и стал раздеваться. Затем, осторожно и цепко держась за якорную цепь, спустился к воде, скользнул в нее. Капитан на миг, увидел расширенные и, казалось, еще более выпуклые от ледяной воды глаза своего помощника. Потом некоторое время напряженно следил за легкими кругами, разошедшимися над головой Любина.

— Фугаска, — едва вынырнув, прошептал Любин непослушными от холода губами.

Когда Саша и Василь вышли из своей каюты, Любин уже был в кожухе и валенках. Притопывая ногами, как зимой в мороз, он смотрел на возвращающиеся от берега две шлюпки, на которых перевозили пассажиров.

На палубе уже стояла вся команда.

— Со мной останутся Любин, Чубарь и Лемеж, — сказал капитан, — остальные все в шлюпки.

— А я? — в голосе боцмана Божко слышалась обида. — Я же боцман и первый ее обнаружил, я отвечаю за якоря…

— Выполняйте приказ, — строго сказал капитан.

Команда уселась в шлюпки. Обида боцмана как-то сразу же передалась и Саше, и Василю. И когда плыли к берегу, ребята грустно думали о том, что все же, хотя они и являются равными членами экипажа, им еще не доверяют опасной и ответственной работы. Выполнять ее остались бывшие фронтовики, люди израненные, но опытные.

Едва они высадились на мягком, уже покрытом первой травой берегу, с парохода донеслось:

— Шлюпку обратно!

И вновь у ребят загорелись надеждой глаза. Трое — боцман, Саша, Василь — бросились к шлюпке.

— Вы останетесь, — сказал боцман.

— Почему? — вызывающе набычился Василь.

А Саша в короткий миг, пока те спорили, успел сесть за весла. Вероятно, поняв, что происходит на берегу, или по какой-то иной причине Любин вновь крикнул:

— Давайте две шлюпки!

Василь прыгнул к Саше в шлюпку, боцман сел в другую, и вот наперегонки обе шлюпки наискось течению пошли к пароходу.

— Без нас им не обойтись, — гребя изо всех сил, говорил боцман Божко.

Его слова наполнили сердца хлопцев тревожной радостью.

Только шлюпки пристали к пароходу, в ту, в которой был боцман, спрыгнул Любин и бросил коротко:

— Пересаживайся к ребятам и мигом на берег!

И снова все трое поняли, что их не хотят оставлять на пароходе, что здесь понадобилась только одна шлюпка, а вторую потребовали лишь для того, чтобы отправить на ней ребят обратно.