— Как дела, дружище? — крикнул Александров наклонясь.

Панюшкин не взглянул на него и не ответил. Александров повторил вопрос и опять не получил ответа. Первый пилот был явно в забытьи. Александров увеличил приток кислорода в его скафандр. Но и это не привело его в сознание. Он лишь громко застонал, когда Александров стал доставать голубой баллон, чтобы «занять» еще немного газа для себя, и чуть приподнял Панюшкина.

Тяжелое состояние первого пилота поколебало решение Александрова.

«Нет, парень не выдержит удара при раскрытии парашюта после затяжного прыжка. Что же делать?»

И все же воздухоплаватель не впал в отчаяние. Он упрямо, настойчиво стал опять искать способ, как спасти Панюшкина и себя.

«А что, если попробовать достать петлю с помощью какого-нибудь крюка, а себя привязать предварительно к стропе, как это делают монтеры, влезая на телеграфные столбы?»

Александров окинул взглядом гондолу в поисках подходящего предмета, которым можно было бы «забагрить» петлю клапанной веревки. На глаза ему попался металлический прутик, служивший багетом для одной из оконных занавесок. Сорвав прутик, он согнул его крючком и получил небольшой, но довольно прочный багор. Затем он взял шнур от телефонной трубки рации, опоясался им и снова вылез на крышу гондолы.

Бросив, по привычке каждого воздухоплавателя, взгляд прежде всего на баллон СЭС, Александров с радостью убедился, что оболочка несколько изменила свою форму — стала не такой туго надутой. Это показывало, что газ из нее вытекает довольно интенсивно и, следовательно, система снижается сравнительно быстро.

«Ну, наконец-то нам, кажется, начинает везти! Надо поскорее поймать клапанную веревку — тогда мы быстро спустимся в приземные слои воздуха и будем спасены!»

Гондола теперь раскачивалась сильнее, но Александров более уверенно и скорее добрался до ее носа, уцепился за крайние стропы, встал и привязал себя к одной из них шнуром. И тут Александров убедился, что петля веревки находится дальше от гондолы, чем раньше. Сначала он не понял, почему она маячит теперь на добрых полметра выше. Затем ему стала ясна причина: система быстрее шла вниз, и довольно сильный ток воздуха, идущий вверх, приподнимал шелковый шнур.

Достать до петли багром, держа его правой рукой, когда она обвивала стропу, оказалось невозможным. Тогда Александров решил рискнуть и ловить петлю вытянутой рукой, не придерживаясь за стропу. Поставив ноги так, чтобы они не соскользнули, он оперся спиной на одну из строп и быстро поднял руку с багром. В этот момент гондолу легонько качнуло, и воздухоплаватель почувствовал, что спина его теряет опору. Одно мгновение тело его держал в вертикальном положении лишь шнур от телефонной трубки. Непроизвольно вскрикнув, Александров схватился за стропу обеими руками и чуть было не выронил багор.

— Спокойно, спокойно! — прохрипел он.

И, не отнимая поврежденной руки от стропы, огромным усилием воли превозмогая боль, стал снова ловить петлю. На этот раз упорство и выдержка советского человека победили. Через полминуты красная шелковая змейка была в руках Александрова.

Сначала воздухоплавателю захотелось сразу же вскрыть клапан, но сил на это у него не хватило. Он сел и несколько минут отдыхал, испытывая необычайное блаженство. Даже картина одиноко несущейся в потоке ледяного стратосферного ветра СЭС показалась ему не такой уж мрачной.

«Какие яркие звезды здесь! Вот было бы раздолье работать на такой высоте астрономам! — подумал он. — Ведь можно построить и такую мощную систему, которая служила бы базой не только ветрогенераторам, но и астрономической обсерватории».

Отдохнув немного,. Александров распутал также вожжу разрывного приспособления и, крепко ухватив петлю рукой, пополз к люку гондолы. Только нащупав ногой трап, он резко рванул клапанную веревку.

Вначале, казалось, ничего не произошло. Затем воздухоплаватель услышал характерное шипенье вытекающего из оболочки газа, и пол гондолы стал уходить из-под его ног, создавая ощущение быстрого спуска на скоростном лифте.

Взглянув вверх, он увидел, как передняя часть аэростата СЭС съежилась и он потерял форму гигантской, головастой рыбы. Уже через несколько минут система вошла в тот переходный слой от стратосферы к тропосфере, где произошла авария. Снова вихревой поток подхватил и бросил гондолу в сторону, положил ее набок. Но Александров ждал этих неприятностей и сразу же потянул за клапанную веревку. И тогда, снова потеряв сразу большое количество несущего газа, система стала опускаться так стремительно, что в течение всего нескольких секунд миновала опасную зону.

После этого СЭС, почти не раскачиваясь, спокойно и быстро пошла вниз.

Тогда Александров лег на пол гондолы, расслабил все мускулы, чтобы сэкономить силы, и стал подсчитывать, скоро ли СЭС опустится на такую высоту, когда можно будет впустить в скафандр атмосферный воздух и дышать, дышать по-настоящему, полной грудью.

Из всех приборов после аварии в гондоле сохранились лишь обычный термометр и часы. Термометр показывал, что потепление воздуха идет стремительно. После выхода из зоны вечных бурь, то-есть на высоте, несколько меньшей 10 тысяч метров, температура воздуха была минус 45 градусов, а через пять минут минус тридцать! Следя за повышением температуры атмосферного воздуха, Александров примерно подсчитал скорость снижения. Он воспользовался известной закономерностью изменения температуры воздуха в тропосфере с высотой — на 0,6 градуса через каждые 100 метров.

Учитывая поправку на постепенное торможение спуска, Александров определил, что за пять минут СЭС приблизилась к земле по крайней мере на 1,5 километра и, следовательно, еще минут через десять он сможет открыть доступ в скафандр атмосферному воздуху.

Косвенным признаком того, что это скоро можно будет сделать, служило постепенное падение тургора высотной одежды: оболочка ее уже не походила на стальные латы. Теперь она была мягкой и морщилась, как ссыхающаяся кожа.

«А потом надо будет разглядеть на земле хотя бы какие-нибудь ориентиры и постараться определить, где мы находимся, решил Александров. — Вероятно, нас загнало далеко к востоку, в зауральские степи. Ну, да везде есть жилье и, следовательно, телефон или радио. За нами сразу же пришлют самолет с врачами. Вот только не было бы у поверхности сильного ветра… Тогда оболочка будет сильно парусить и поволочет по земле гондолу, даже если я во-время вскрою разрывное приспособление и выпущу весь газ. Если это случится, бедняге Панюшкину придется плохо — побьется. Ведь держаться он сам не сможет… Чем бы ему помочь? Разве привязать его покрепче в кресле?»

Александров еще некоторое время обдумывал, как ему лучше поступить, чтобы предохранить первого пилота от толчков при приземлении. Затем внимание его привлекло странное явление. Полосы лунного света, до того медленно колебавшиеся на полу и стенах гондолы, вдруг пришли в более быстрое движение. Они стали все быстрее и быстрее перемещаться и тускнеть.

«Гондола начала вращаться! — догадался Александров. — Неужели еще оборвались стропы? Но ведь я ничего не слышал…»

Он с тревогой взглянул вверх, в оставшийся открытым люк гондолы.

Такелаж был в том же состоянии, что и раньше. Да и баллон не изменил своего положения по отношению к гондоле.

И, только убедившись в этом, воздухоплаватель обругал себя дурнем. Объяснить вращение гондолы было просто: быстро поворачивалась вся система потому, что вошла в воздушный поток другого направления, чем на высотах.

Вскоре Александрову стало ясно, что СЭС понесло в обратном направлении, на запад, а лунный свет потускнел оттого, что в воздухе теперь были облака.

«Ну, это мне просто нравится! Мы, чего доброго, прилетим обратно на опытную станцию… — Александров даже улыбнулся при этой мысли. — А сейчас, пожалуй, можно уже соединиться с атмосферой. Иначе как бы меня не схватил приступ удушья что-то уж очень тяжело стало дышать и голова опять заболела…»