На залп наших батарей откликнулись батареи противника. Теперь тяжелые снаряды летели уже через нас. Капитан решил не остаться в долгу. Он засекал стреляющие батареи и направлял на них огонь наших орудий. Отсюда, с возвышенности, хорошо были видны результаты. Каждое попадание он сопровождал одобрительным смачным замечанием. Одна за другой замолкали вражеские пушки. А тут еще обнаружилась целая группа замаскированных танков. По ним капитан приказал дать залп всему дивизиону.
Но вот смолкла артиллерийская дуэль и в наступившей тишине подземелья мы вдруг отчетливо услышали слабый голос, взывавший о помощи:
— Хильфе!
Голос доносился из-за разделяющей нас перегородки. Только теперь мы увидели, что в ней образовались сквозные трещины, через которые почему-то пробивался дневной свет. Стали разбирать перегородку, держа наготове оружие. Первое, что увидели сквозь образовавшееся отверстие — было голубое небо и погнутые стальные балки разрушенного перекрытия. Из-под обломков снова послышался призыв о помощи. Общими усилиями разобрали обломки и обнаружили троих гитлеровцев. Двое сверху были мертвы, а третий под ними оказался навредим. Ефрейтор, похоже, был даже рад пленению.
Капитан обратился ко мне:
— Спроси, знали они, что мы находились за стенкой?
— Да, — сразу ответил ефрейтор, — мы догадывались, но считали, что это защитит нас от огня ваших пушек, и решили ничего не предпринимать.
— А что он думает теперь? — Пленный ответил, что трудно поверить в такую ювелирную точность и хотелось бы взглянуть на того, кто управлял огнем русских батарей.
— Он перед тобой! — я указал на капитана.
Пленный ефрейтор заявил, что ему очень лестно иметь дело с таким опытным русским артиллеристом-гауптманом.
— Пусть не свистит, — сказал капитан. — Объясни этому хмырю, что он имеет дело с кованным на все четыре копыта одесским евреем!
Теперь, при дневном свете, я мог хорошо рассмотреть капитана и, честно говоря, был удивлен не меньше ефрейтора: светловолосый, с серо-голубыми глазами, он скорее бы подошел под категорию «истинного арийца» а немецкий ефрейтор явно смахивал на местечкового еврея.
Я с большим трудом перевел слова капитана, особенно в отношение «свиста» и «кованых копыт».
Отослав пленного в тыл, мы продвинулись вперед вместе с пехотой.
Я пробыл на наблюдательном пункте у капитана весь день и только к вечеру вернулся обратно в штаб полка.
Заканчивались кратковременные «каникулы». Надо было возвращаться в штаб армии для продолжения учебы.
Утром на штабном «газике» вместе с водителем мы отправились в путь.
Покидая полк в момент, когда наше наступление приостановилось, я считал, что это всего-навсего временная передышка и что после перегруппировки сил наступление возобновится. Так считали и в штабе полка, не подозревая еще о назревающей катастрофе.
Уже в пути мы узнали, что пока наши армии так «успешно» наступали, гитлеровцы нанесли сокрушительные удары по флангам и сомкнули кольцо.
Все наши войска как участвующие в наступлении, так и удерживающие обширные фланги, оказались в плотном окружении, а точнее — в капкане.
Верить этому не хотелось, но все же пришлось, когда прибыли в штаб армии и застали там суматоху и растерянность. Нам предложили вернуться обратно в свой полк. Заправив машину горючим, забрали почту и отправились в обратный путь. Погода была пасмурной, но неожиданно сквозь тучи прорвался «мессер» и на бреющем полете пулеметной очередью пробил радиатор и мотор. Мы решили добраться до своей части на попутных машинах, но вскоре убедились в безнадежности этого намерения. Никто не двигался в сторону передовой, зато оттуда уже проследовало несколько колонн и отдельных машин. Это были в основном тыловые подразделения. Все они спешили на восток в надежде вырваться из окружения.
Что делать дальше, мы не знали и решили заночевать в полуразрушенном здании недалеко от дороги. Внутри помещения, с тремя сохранившимися стенами, имелись стол и два топчана. Мы находились где-то в центре окруженного врагом пространства. Бой сюда пока не докатился. Водитель Петро и я расположились в нашем трехстенном убежище. Через проем отсутствующей стены была видна беспредельность неба. Отсветы пожарищ, разрывов снарядов и мин играли на обрывках мчащихся облаков. Сумерки начали затушевывать очертания предметов. Серый занавес туч к вечеру слегка приподнялся на западе и открыл удивительное сочетание синевы неба и пурпурных тонов заката. Эти естественные, чистые краски совсем не подходили к палитре войны с ее мрачными цветами копоти пожарищ, вывороченной взрывами земли и запекшейся крови. Война не только убивала и калечила все живое, корежила, разрушала, созданное природой и людьми, она калечила души, путала и искажала привычные представления, весь жизненный уклад. Многие понятия приобрели противоположный смысл. Вот и теперь само представление о ясном дне, предвещаемом этим закатом, было нам ненавистно. При полном господстве в воздухе немецкой авиации Для многих из нас ясный день грозил стать днем последним. Может быть, именно поэтому в предвечернем затишье так остро и неповторимо ощущалась весна. Она напоминала о непреодолимой силе молодости, о радужных, но теперь уже несбыточных мечтах. Эти воспоминания, взбудораженные пьянящим весенним воздухом, промытым дождем, отодвигали на задний план действительность, похожую на кошмарный сон. Тучи уходили на восток, открывая синее вечернее небо. Мир, несмотря ни на что, продолжал оставаться прекрасным. Умирать не хотелось.
Я еще не совсем ясно представлял себе, какая смерть может ждать меня. Воспоминания о боях в первые месяцы войны, при постоянной угрозе окружения, позволяли представить положение, людей во вражеском кольце в открытом степном пространстве. Эти воспоминания дополнялись рассказами тех, кому посчастливилось уцелеть и вернуться к своим из окружения или из плена. Но таких было немного. Гитлеровцы, используя свое преимущество в технике, особенно в авиации, обрушивали на головы обреченных град бомб, снарядов и мин. А когда у еще живых не оставалось ни снарядов, ни патронов — бросали на них танки и бронетранспортеры. И все же не хотелось верить, что это конец, Удручало сознание бесполезности такой смерти и было обидно ставить точку, так мало успев и мало изведав.
До сих пор фронтовая судьба была ко мне благосклонна. Будто чья-то невидимая добрая рука (а может быть, молитва матери) берегла и хранила меня.
Мне исполнился двадцать один год. За спиной остались школа, первые лекции в институте... Они были прерваны внеочередным призывом в армию. Был фронт, ранение, госпиталь, а теперь еще и явная безнадежность окружения... Было о чем подумать... В башку влетела шальная мысль: «А не устроить ли торжественную отходную, хоть раз в жизни напиться, восполнив хотя бы этот пробел в биографии».
Спирт был. Наполнили черные пластмассовые стаканчики от трофейных фляжек и только спохватились, что нет воды для запивания, как свершилось чудо: рядом с проемом двигалась настоящая живая и вполне привлекательная девушка. Она шла с ведрами мимо нас. Подошла к колодцу и стала доставать воду. Мы бросились помогать ей.
Девушка спокойно приняла нашу помощь и на вопрос — откуда она здесь появилась? — ответила, что неподалеку находится надежный подвал, а там ее ждет сестра...
В подвале под разрушенным зданием укрылись несколько женщин с детьми. Они уже знали о немецком окружении и негромко сокрушались не за себя, а за нас, и выражали свое сдержанное сочувствие. Они обсуждали обреченность нашего положения: кто советовал переодеться в гражданскую одежду и переждать, пока вражеские войска продвинутся подальше, а там, мол, видно будет; кто предлагал пробиваться к своим или уйти в партизаны.
Наша новая знакомая согласилась даже укрыть нас в своем доме, а потом, дескать, все вместе уйдем в партизаны (сестра ее что-то делала в закутке и не появлялась).
Сначала это предложение показалось мне подходящим. Оно упрощало выполнение первого этапа задачи, к которой меня готовили в разведгруппе. Отпадала необходимость в переходе линии фронта. Требовалось лишь немного переждать где-то в укрытии, а потом искать связь с конспиративной базой. Но едва представил себя отсиживающимся в подвале в то время, когда другие ведут бой, стараясь вырваться из кольца, тут же отбросил эту мысль. К тому же я не успел получить задание для действий в тылу немцев и не знал ни пароля, ни явки для связи с конспиративной базой. Оставался один выход: завтра с утра любыми средствами добраться до своей части и вместе с ней пробиваться из окружения.