А вот что думал по этому поводу маршал К. К. Рокоссовский. Заметим, во всех первых изданиях его воспоминаний материал этот не проходил. Лишь спустя годы майор К. Рокоссовский, внук полководца, представил Воениздату ранее запрещенные рукописи.

«Приходилось слышать и читать во многих трудах военного характера, издаваемых у нас в послевоенный период, острую критику русского генералитета, в том числе и русского Генерального штаба, обвинявшихся в тупоумии, бездарности, самодурстве и пр., — пишет маршал. — Но, вспоминая начало первой мировой войны и изучая план русского Генерального штаба, составленный до ее начала, я убедился в обратном.

Этот план был составлен именно с учетом всех реальных особенностей, могущих оказать то или иное влияние на сроки готовности, сосредоточения и развертывания главных сил. Им предусматривались сравнительные возможности России и Германии быстро отмобилизоваться и сосредоточить на границе свои главные силы. Из этого исходили при определении рубежа развертывания и его удаления от границы. В соответствии с этим определялись также силы и состав войск прикрытия развертывания. По тем временам рубежом развертывания являлся преимущественно рубеж крепостей. Вот такой план для меня был понятен.

Какой же план разработки представил правительству наш Генеральный штаб? Да и имелся ли он вообще?..

Мне остро захотелось узнать, где намечался рубеж развертывания. Предположим, что раньше он совпадал с рубежом наших УРов, отнесенных на соответствующее расстояние от старой границы. Это было реально. Но мог ли этот рубеж сохранить свое назначение и в 1941 году? Да, мог, поскольку соседом стала фашистская Германия. Она уже вела захватническую войну, имея полностью отмобилизованными свои вооруженные силы.

Кроме того, необходимость заставляла учитывать такой важный фактор, как оснащение вооруженных сил новой техникой и вообще новыми средствами, чего не было в прежних армиях. Ведь он обусловил и новый характер ведения войны. К примеру, значительно увеличилась подвижность, а стало быть, и маневренность войск на театре военных действий.

Не прибегая к мобилизации, мы обязаны были сохранять и усиливать, а не разрушать наши УРы по старой границе. Неуместной, думаю, явилась затея строительства новых УРов на самой границе на глазах у немцев. Кроме того, что допускалось грубейшее нарушение существующих по этому вопросу инструкций, сама по себе общая обстановка к весне 1941 года подсказывала, что мы не успеем построить эти укрепления. Только слепой мог этого не видеть. Священным долгом Генерального штаба было доказать такую очевидность правительству и отстоять свои предложения».

В самом деле, к каким соображениям отнести разрушение полосы укрепленных районов в системе обороны наших границ? По этому поводу генерал-полковник Хаджи Мамсуров, долгие годы работавший в Генеральном штабе, точно заметил: «Трудно себе представить большую глупость в государственной военной политике, когда система укрепленных районов, хорошо освоенная, вооруженная и подготовленная вдоль старой границы с прибалтийскими странами, Польшей и Румынией, стоившая советскому народу огромных средств, была разрушена в связи с выходом наших войск западнее прежней границы (после присоединения Западной Украины и Западной Белоруссии) в среднем на 100–300 километров. Не построив новой линии оборонительных рубежей, разрушали надежную и прочную «старую» систему обороны. И что было совершенно непонятно — на разрушение также были затрачены большие средства, но ни одна взорванная железобетонная глыба не использовалась на новой линии предполагаемых укрепленных районов, а тем более вооружение, снятое с нее».

Крепко будет жалеть об этом своем детище освобожденный с поста наркома обороны Климент Ефремович Ворошилов. В конце июня 1941-го, сопровождая его в качестве порученца — разматывалось дело командующего Западным фронтом генерала армии Д. Г. Павлова, — Хаджи Мамсуров будет свидетелем гнева и возмущений бывшего наркома: «В этой поездке он, воочию видя многие наши ошибки и просчеты, не переставал возмущаться, давая понять, что виноват в них кто-то другой, и в частности сменивший его на посту наркома маршал

С. К. Тимошенко…»

Наркому — наркомово. Надо полагать, Ворошилов знал, о чем судил и на что намекал.

А вот из жанра приказов и директив, если не столь грандиозных, как «Барбаросса», то уж не менее популярных среди пилотов РККА, стал приказ, рожденный кабинетом нового наркома в январе сорок первого. Возможно, мероприятие сие входило в план мобилизации и строительства Вооруженных Сил на текущий год, как целесообразное и необходимое, но аналогов ему в истории современных армий, прямо скажем, не было. Разве что в Древней Спарте или в отрядах гладиаторов могло приключиться нечто подобное?.. Во всяком случае, старым воздушным бойцам приказ тот до сих пор по ночам снится…

Суть его куда как проста: приказом наркома Тимошенко личный состав Военно-воздушных сил враз переводился на… казарменное положение. Во всех войс ках — жизнь как жизнь, с ее армейской спецификой. А в авиации тех, кто прослужил в РККА менее четырех лет, приравнивали к срочнослужащим и, по существу, переводили на солдатский режим.

— Большинство летчиков и техников, прослуживших уже по два-три года, были женаты, имели детей, — вспоминает Герой Советского Союза генерал-лейтенант авиации Б. Н. Еремин. — Но пришлось и их отрывать от семей, переводить в казармы. Все тяжело переживали столь резкую смену привычного образа жизни.

Борис Николаевич в то время был помощником командира эскадрильи и рассказывает, как в связи с приказом Тимошенко на него свалилась куча каких-то бестолковых хозяйственных забот. Дело в том, что наркомовское решение велено было претворять в жизнь с некой душевностью. Красным командирам и политрукам предстояло навести в казармах не просто порядок, а уют, заимствованный из памятных еще домов призрения и богаделен.

И вот в казармы потащили дорогостоящую мебель, ковровые дорожки, плюшевые да бархатные шторы, фикусы в огромных ящиках. Но казарма оставалась казармой.

— У нас, — припомнил Герой Советского Союза штурман А. Царьгородский, — у стола дневального был приставлен специально для отлавливания нарушителей надзиратель. Помню, этот сержант, по фамилии Ковбаскин, отлавливал всех, кто только оказывался между выходом из казармы и дневальным. Пойманному тут же засчитывалась самоволка, и начинались соответствующие выводы и мероприятия по моральному воспитанию нарушителя.

А по вечерам у заборов, которыми огораживались казармы, собирались жены, дети этих самых нарушителей. Многие семьи вообще безоговорочно отправляли подальше от военных городков. Разъяснительная же работа при этом сводилась по существу к бездумной административной отговорке: «Вы — люди военные, а приказ есть приказ. Велено — выполняй!»

Выпускникам училищ присваивали не звание лейтенантов, а сержантов. Определяя в казарму как срочнослужащих, тут же всех стригли под «нулевку». И слонялись лысые короли неба по казармам с плюшевыми шторами, кляня потихоньку неразумный приказ наркома и его самого!..

После совещания высшего командного состава армии, созванного в декабре 1940 года, всех командующих ВВС военных округов и командиров дальнебомбардировочных авиакорпусов пригласили в Кремль.

— В зале, где мы собрались, — вспоминал маршал авиации Н. С. Скрипко, — были стенографистки, которым вменялось записывать все выступления. Они приготовились к работе, но вошел Сталин и, прежде чем начать с нами разговор, дал сигнал всем стенографисткам удалиться. Потом стал говорить. Свое выступление он начал с характеристики международной обстановки. Речь шла о Германии. Негромко, неторопливо Сталин говорил, что немцы вышли непосредственно к западным границам Советского Союза, что возникла угроза прямого военного нападения на нашу страну и поэтому он собрал нас — чтобы обменяться мнениями о состоянии Военно-воздушных сил, боеготовности авиации…