Гильда и я делали цветные копии украшений, найденных на балках одного из домов. Приятное занятие, будь у нас побольше времени. Но нас словно кто-то подгонял, стоя за спиной.

Мои нерадостные размышления были прерваны. Пришел Ральф. С минуту он тщетно старался открыть аптечку, затем опустился на стул.

— Она заперта, — сказала я. — Что случилось? Он уставился на меня. Лицо его было посеревшим и грязным.

— Решил, что лучше умереть здесь, — сказал он устало. — Право же, мне очень плохо.

Я поставила ему градусник. Было неприятно видеть, как темная полоска ртути ползет далеко за красную черту.

— Слегка повышена, — сказала я осторожно. — Вам нужно лечь.

— Ну-ка, покажите, — попросил он. — Я вижу по вашему лицу, что температура высокая.

Я протянула ему термометр. Секунду он неумело вертел его в руках, затем нахмурился.

— Тридцать восемь и один, — пробормотал он. — Так я и думал. Ну что ж, нечего и пытаться работать. Я почти ослеп от головной боли и уже день или два неспособен начертить прямую линию. Пойду посижу в столовой, там прохладнее.

— В постель, — сказала я. — Мы навестим вас во время чая. Марш в корзину, Бертран![27]

Он улыбнулся, с трудом встал и пошел к себе. Когда мы с Гильдой пришли к нему, его била дрожь, но он твердил, что после ужина встанет и закончит срочный план дома Т.36.36. Мы посоветовали ему не валять дурака.

— Надеюсь, он поправится, если немного отдохнет, — неуверенно сказала Гильда, когда мы вышли из его комнаты. — Джон очень расстроится. Мы срываем план. Утром он говорил, что нам до зарезу нужен еще один человек для наблюдения за раскопками. А вместо этого у нас один выбывает.

Она пошла за аспирином и ячменным отваром, а я налила бутылку горячей воды и отнесла Ральфу.

Я вернулась в канцелярию. Вечерело. Вид за окном не вселял бодрости. Яростные порывы ветра обрушивались на дом; горячая песчаная пелена скрывала от глаз небо; пальмы, покрытые толстым слоем пыли, сердито качались. Из облака пыли медленно выплыли Джон, Томми и Хилэри. Мне показалось, что Джон слегка хромает. Что еще стряслось?!

Через несколько секунд он тихо вошел в комнату, положил фотоаппарат и блокноты и, не говоря ни слова, вышел. Я пошла в чертежную, где Хилэри укладывал планшет и рулетку.

— Как Ральф? — спросил он.

— Он вряд ли сможет работать в ближайшие дни.

— Ну, а я не смогу взять на себя ничего больше, кроме чертежей, — сказал Хилэри с отчаянием, — Джон же намерен завтра приступить к новому дому и усадьбе.

— Что с ним произошло?

Он удивленно посмотрел на меня.

— Джон утверждает, что чувствует себя прекрасно, но как вы умудрились узнать?

— Он хромает и ходит мрачный, — ответила я. — Что случилось?

— В полдень, осматривая стенную нишу, он придавил коленом большого скорпиона, — сказал Хилэри. — Видимо, тот здорово его укусил. Сначала ему было очень скверно, но потом он заявил, что чувствует себя лучше, хотя, по-моему, опухоль еще не спала. Он не хотел говорить всем об этом.

Мы отправились в столовую пить чай. Джон уже сидел за столом, но к еде не прикасался. Я знала, что сильный укус скорпиона чреват очень серьезными последствиями. От него даже может умереть ребенок. Джон был очень бледен, но спокоен. Гильда, конечно, узнала обо всем, а Джон только что услышал о Ральфе. Я от души надеялась, что в этот злосчастный вечер мне не придется говорить с ним еще и о наших финансовых затруднениях.

— Ты думаешь, ему до завтра не станет лучше? — взволнованно спросил Джон Гильду.

— Очень жаль, Джон, но об этом и говорить нечего, — ответила она. — Даже с нормальной температурой после такого приступа он не сможет работать на участке. Я думаю, что дня три или четыре вам придется обойтись без него; и потом мы даже толком не знаем, что с ним. Тебе самому с твоим коленом стоит передохнуть денек.

— Невозможно, — сказал он упрямо. — Завтра я буду совершенно здоров. Если нам придется замедлить темп сейчас, мы сможем наверстать после, останемся здесь немного дольше намеченного срока, ну, предположим, еще недель на восемь, начиная с сегодняшнего дня.

Вот оно, приближается!

— Я полагаю, мы осилим это, не так ли? — продолжал он, обращаясь ко мне. — Я имею в виду деньги.

Ну что мне оставалось делать?

— Я занималась сегодня подсчетами, Джон. Боюсь, что наше положение не очень хорошее. С тех пор, как мы наняли еще двадцать пять рабочих, одна заработная плата составляет примерно шестьдесят фунтов в неделю. Насколько я понимаю, денег хватит от силы на пять недель. Чтобы продержаться восемь, нам нужно, по меньшей мере, еще двести фунтов.

Наступило тягостное молчание. Когда капитану не везет — не везет всей команде. Я видела, как он попробовал прикинуть, можно ли в пятинедельный срок закончить раскопки Северного предместья при плохой погоде и с уставшими людьми, и понял, что это нереально. К физической боли, от которой он еще не оправился, прибавилось чувство разочарования.

— Так, все ясно, — тихо сказал наконец Джон. — Что ж, ничего не поделаешь. Раскопаем сейчас все, что в наших силах, и будем надеяться, что возвратимся сюда будущей зимой и с большими средствами.

Мы наблюдали, как он мучительно старался вновь обрести почву под ногами.

— Нам необходимо теперь же подумать, как за лето раздобыть деньги. Надо постараться сделать нашу выставку особенно привлекательной для широкой публики, а до тех пор, — он довольно грустно улыбнулся, — остается надеяться лишь на клад в двести фунтов.

Явился Хуссейн со свежей почтой. Дрожащим голосом он рассказал об огромных волнах на реке и о том, как мальчишки целый час переправлялись на фелюге, не решаясь поднять парус.

Томми понес Ральфу письмо и вернулся, сообщив, что он спит.

— Я думаю, нам не удастся уговорить маленького сирийского доктора из Мэллави переправиться через реку в такую погоду, — сказала Гильда. — Надеюсь, Ральфу не станет хуже до завтра.

Джон роздал письма. Несколько минут не было слышно ничего, кроме шелеста бумаги да воя разгулявшегося за окном ветра.

Немного погодя он сказал:

— Тут есть кое-что. Забавно, что это подворачивается именно сейчас.

Оторвавшись от чтения, мы взглянули на него.

— Молодой американец просит разрешения приехать сюда и помочь нам. Оплаты он не требует — мы должны только кормить его, «он интересуется археологическими раскопками». Джордж такой-то, из Луксора, турист, я полагаю.

— Похоже, что наши молитвы услышаны, — сонным голосом сказал Хилэри.

Стали обсуждать это предложение. Американец мог оказаться как совершенно никчемным, так и неоценимым. Наконец, Джон сказал, что в такой момент мы не имеем права отказываться ни от какой помощи.

— А как же быть с жильем? — спросила Гильда. Томми, вы не будете возражать, если Хилэри поселится в одной комнате с вами?

Оба согласились.

— Хорошо, в таком случае напишите ему, что он может приехать, — сказал Джон, передавая мне письмо. — И чем скорее, тем лучше. Объясните ему — и так, чтобы он понял, — что он попадет не на пикник. Пусть не рассчитывает найти здесь нечто вроде американского дома для экспедиций в Луксоре. Как много могли бы мы сделать даже на сотую долю тех денег, которые они тратят там на шеф-поваров из Швейцарии и ванные комнаты!

Перед ужином я набросала ответ. При обычных обстоятельствах Джон, вероятно, никогда не рискнул бы ввести в наш узкий круг совершенно постороннего человека. Слишком велика была уверенность, что новичок придется не ко двору. Каждый, кто жил месяцами в обособленном маленьком коллективе, знает, какие психологические бури нередко разражаются даже среди тщательно подобранных, сдружившихся людей, если у них начинают пошаливать нервы. Раздоры угрожают нормальной жизни всей экспедиции. Но случилось так, что письмо пришло в момент, когда нам была необходима помощь, и это все решило. По-видимому, в Амарне мы стали более суеверными, чем в Англии. Американец мог оказаться очень полезным, нетребовательным, сообразительным и работоспособным, и при всем том наш бюджет не уменьшался ни на один пенс. А вдруг нам удастся закончить раскопки всего Северного предместья в этом сезоне!