Это обстоятельство успокоило Марка. Теперь все ясно. И, главное, ясно, что самое страшное уже позади. Он встал, покряхтывая от боли в ребрах и странной тяжести в области печени, проковылял мимо синелицего пострадавшего и постучал в такую же серую, как и стены, запертую дверь. Прошаркали чьи-то шаги, ручка дернулась, повернулась, и в открывшемся проеме появилась очень миленькая розовощекая и улыбчивая старушка в белом халате и чепчике.

— А, очнулся? Как сам-то?

Старушка смотрела на Марка с очевидным состраданием.

— Спасибо, ничего. Это больница?

— Больница, больница. Ох, мужички, как же вы себя так не бережете? Идти-то можешь? — Она оглядела Куза с ног до головы. — Голова не кружится?

— Что там, Светлана Степановна?

Грубый мужской голос помешал Марку ответить симпатичной нянечке. Дверь открылась шире, и за спиной Светланы Степановны вырос высоченный мужик в милицейской форме с капитанскими погонами.

— Что случилось? — капитан смотрел на Марка безо всякого выражения. — Очухались? — спросил он наконец. — Эх, интеллигенция... Ну, пошли.

Он повернулся и исчез за дверью. Светлана Степановна вздохнула и поманила Марка рукой:

— Пойдемте, господин хороший. Эх-эх... — она покачала головой. — Кто ж вас так отделал-то?

— Не помню, — ответил Марк, — не знаю.

«Все-таки в капиталистических отношениях есть своя прелесть, пусть даже они и с совдеповской закваской», — думал Марк, получая через маленькое окошечко в стене из рук медсестры несколько визитных карточек, пустой бумажник, отдельно — брелок и записную книжку. Выдан был ему также несвежий носовой платок, горка мятых автобусных талонов, жетон на метро и сложенный вчетверо лист бумаги с набросками какой-то статьи, которую он начал вчера в редакции. Ни денег, ни паспорта не было.

— Распишитесь, — сказала медсестра. — Чувствуете себя нормально? Может быть, вас отвезти? Правда, у нас это платное.

— Нет, спасибо, — ответил Куз, расписываясь на нескольких бумагах. На одной из них он увидел слово «штраф». — А за что штраф? — спросил он, даже не заметив сумму, которую он теперь должен государству.

— Ну, как же, — улыбаясь, ответил капитан, стоящий рядом. — За появление в нетрезвом...

— Понятно, спасибо, — Куз знал, что спорить здесь бесполезно. А то, что капиталистические отношения проникли и сюда, так все равно, даже несмотря на штраф, это приятно. Не побили, не обматерили. Доставить даже вот могут. Может быть, у них тут и пиво холодненькое есть?..

— Что же это вы, Марк Аронович, неаккуратно так ведете себя? — сказал капитан, провожая его до дверей. — Кстати, пива не хотите?

«Ну, дает, мент, — подумал Марк. — На ходу подметки режет...»

— Нет, спасибо, — ответил он. — Мне сегодня уже достаточно.

— Ну, будьте здоровы. Кстати, привет Гурецкому передавайте. И штраф мы вам на работу посылать не будем, оплатите в сберкассе сами, да?

— Конечно, конечно.

Марк вышел на улицу, прошел мимо одинокой милицейской машины, желто-синей своей расцветкой приятно оживлявшей серый, унылый пейзаж питерских новостроек в предрассветных сумерках.

«А откуда он меня знает? — вдруг подумал Марк. — Паспорта-то ведь не было при мне. Или я уже такая звезда журналистики, что менты меня в лицо признают?»

Сжимая в кулаке жетон, он, покачиваясь, побрел в сторону метро. Город Марк Куз знал хорошо, сориентировался быстро и, взяв нужное направление, подумал о том, что пива бы сейчас действительно выпить неплохо. Однако вчерашние бандиты оставили его и без легкого гонорара, и без возможности опохмелиться. Надо было добраться до дома, а там... видно будет.

Глава 3

— Настя! Настя!

Да что такое в самом деле?! Почему мама ее будит? В школу, слава Богу, сегодня еще не нужно, осталась еще пара дней полной свободы, почему бы ей не поспать лишний час?

— Настя, просыпайся!

— Ну что? — протянула она капризно, по-детски, приподняла голову и так же по-детски стала тереть глаза кулачками. — Мама, в чем дело?

От мамы пахло духами и хорошим вкусным вином. Запах этот Насте нравился. Не то что пивная вонь, которую распространяли вокруг себя ее дружки-одноклассники. Судя по всему, мама только что вернулась из гостей.

— Настя, папа не приходил?

— Не зна-аю. Дай поспать, а?

— Пора вставать, Настя, второй час.

— Ну и что? — Настя попыталась выскользнуть из маминых рук, крепко державших ее за плечи. — Какая разница?

— Разница такая, что нужно входить в рабочий режим. Послезавтра в школу. Как ты думаешь просыпаться-то? Привыкла к ночной жизни.

— На себя посмотри. Кто из нас привык?

Она уже поняла, что придется вставать. Сон ушел, мама все-таки растрясла ее, но хотелось еще немножко посопротивляться. Покапризничать. Почему она должна вскакивать неизвестно зачем? Если бы мама не разбудила ее, она вполне могла еще час-полтора поваляться. Когда еще выпадет такое удовольствие? Начнется школа, тогда — все, прощай, отдых! И не в том дело, что придется каждый день рано вставать. А в том, что ложиться она будет все равно часа в три. Пойдут разные дискотеки, концерты, тусовки, не сидеть же ей дома! Отсыпаться придется по выходным, как в прошлом году, раз в неделю сутки нормального сна, а потом снова шесть дней безумия.

— Знаешь, ты себя со мной не равняй! Я имею право!

— Да-а, конечно.

— Конечно! — мама наконец отпустила Настины плечи, и она, воспользовавшись случаем, мгновенно рухнула на спину, натягивая на себя одеяло. Просто так, из вредности. — Ты опять?

— Да встаю, встаю. Господи, какое-то гестапо на дому.

— Гестапо... — мама рассмеялась. — Сама ты — гестапо. Замучила меня, до сумасшедшего дома скоро доведешь, ну, что это такое?

— Что?

— Да твой образ жизни. Что дальше-то с тобой будет?

— В каком смысле? — Настя отбросила одеяло и начала медленно выбираться из постели, хмуря лоб, всем своим видом выказывая матери недовольство несправедливо обиженного человека.

— В том смысле, что у тебя впереди институт, потом работа. Или сразу работа, с твоим подходом к жизни я очень сомневаюсь, что ты куда-то там поступишь.

— Ну, конечно. Ты-то лучше знаешь, поступлю я или нет.

— Представь себе, да.

— Ну-ну.

— Не нукай, не нукай. У меня, слава Богу, как тебе это не смешно, имеется жизненный опыт, который стоит дороже, чем все советы твоих дружков-приятелей из ночных клубов. Жизнь, девочка моя, идет днем. Может быть, для тебя это новость, но так оно и есть. А ты свою жизнь, извини за выражение, просираешь пока что. Просыпаешь.

— Ладно, ма, кончай. Что ты в самом деле с утра пораньше...

— С утра! Два часа дня — для нее это «с утра»! Ты послушай себя-то, послушай!

Мать что-то завелась не на шутку. Настя натянула наконец джинсы, спросонья долго не могла попасть ногой в штанину, майку с огромным трилистником на груди — изображением кустика конопли, не вызывающим, впрочем, никакой негативной реакции ни у непросвещенных обывателей, ни у милиции, такой же темной, как и большинство населения.

Чистя зубы, она услышала, как из кухни мать крикнула свое всегдашнее «Иди поешь!». И не надоест ей изо дня в день одно и то же?.. Захочет Настя — поест, не захочет — не станет, как ее не уговаривай. Уж с этим-то в ее годы она наверняка может самостоятельно разобраться.

Она вышла из ванной, не заходя на кухню скользнула в гостиную и, секунду подумав, стала нажимать на клавиши маленького простенького телефонного аппарата, младшего брата того чудовища, что стояло в кабинете отца — с факсом, автоответчиком, какими-то таймерами и прочими прибамбасами, которыми, надо сказать, никто в их семействе почти никогда не пользовался. По делам отцу звонили на трубку мобильного, факсы принимал компьютер, который отец никогда не выключал, и вообще он старался оградить дом от деловых звонков, развивая бешеную активность на фирме, а в собственной квартире старался поддерживать покой, как говорится, тишь, гладь да Божью благодать.