Мама спала. Настя смотрела на свои записи, проверяла себя, все ли она отметила, все ли важные детали запомнила, все ли фамилии записала разборчиво, так, чтобы мама смогла пользоваться этой... шпаргалкой? списком?

Настя вошла в спальню и посмотрела на мать. А сможет ли она вообще всем этим заниматься? Пустая бутылка водки стояла на полу рядом с кроватью, мама, видимо, просыпалась и прикладывалась несколько раз, пока Настя беседовала с доброй половиной города. Она подавила мгновенное раздражение, не до этого сейчас, мама имеет право, маме-то ведь тоже несладко. Еще неизвестно, кому хуже — ей, шестнадцатилетней, или маме, которая знала папу задолго до рождения Насти. Пусть уж.

Квартира сейчас, казалось ей, увеличилась как минимум вдвое. Огромное пустое пространство. Без папы она, точно, стала больше. Пустой кабинет. Настя больше не увидит его сгорбленную спину перед светящимся экраном монитора, не услышит его раздраженное, но привычное и родное: «Настюха, немедленно закрой дверь!» Опять потекли слезы, опять лицо стало как будто расклеиваться, растекаться в плаксивую детскую гримаску.

Телефон снова зазвонил. Настя тяжело вздохнула, отгоняя слабость, запрещая голосу дрожать, мазнула рукой по щекам и подняла трубку.

— Алло...

— Привет. Это Рома. Узнала?

Какой еще Рома? Настя пыталась сообразить, что это за Рома такой. Рома был явно из той, детской ее жизни, которая кончилась сегодня утром. Настя вдруг с удивлением поняла, что весь сегодняшний день напрочь забыла том, что у нее куча друзей, куча дел, что послезавтра начинаются занятия в школе. Еще вчера все это казалось страшно важным, а сейчас... Ерунда, детские игры.

— Рома?

— Ну, помнишь, ночью познакомились? Возле дома твоего.

— А-а... Ну да.

Это тот паренек в фирменной куртке. Ну, как же, как же...

— Ты что делаешь? — весело спросил Рома.

Настя секунду помедлила, потом ровным голосом сказала в трубку:

— Отца хороню.

Она с каким-то странным интересом ждала, что же ответит паренек на такое вот сообщение.

— Да... — пробормотал Рома. — Извини. Я перезвоню. Когда удобно?

— Не знаю. Да в общем-то, можешь и сейчас говорить.

— Неудобно как-то.

— Ничего. Что ты хотел?

— Я вообще-то встретиться с тобой хотел. Я же не знал, что у тебя такие дела.

— Обычные дела, — ответила Настя. — Давай встретимся.

— А когда? Когда ты можешь?

— Оставь телефон, я сама тебе позвоню, когда все закончится.

Веки снова начали набухать от слез, горло перехватило, но Рома быстро продиктовал свой номер, который она машинально записала на бумагу с длинным списком фамилий, попрощался и повесил трубку. И тут же исчез из памяти. До того ли сейчас.

Первым приехал Калмыков.

Мама еще спала, и Настя сама впустила его, решив, что отказать будет как-то неловко. Не просто так ведь пришел человек. Она давно знала Юрия Федоровича. Еще бы — главный партнер отца, чуть ли не друг детства. Все эти лесопилки, производство мебели, экспорт-импорт, все это они с отцом вместе подняли, начинали с нуля, занимали друг у друга по пятерке, выдумывали какие-то новые коммерческие ходы, голодали, ночи напролет курили на кухне за столом, уставленным пивными бутылками.

Никто не верил в эти их планы, ни Настина мама, ни родители Калмыкова — он так и остался холостяком, а тогда вообще был маменькин сынок. Однако они победили. Если, конечно, в сложившейся ситуации это можно назвать победой отца.

— Привет, Настенька, — осторожно сказал Калмыков, входя к ней в комнату. — Как себя чувствуешь?

— Юрий Федорович. Давайте без экивоков, — ответила Настя, — я уже взрослая. Истерики у меня не будет. Так что не волнуйтесь, пожалуйста.

— Ладно, не сердись.

— А я и не сержусь.

— Мать-то как?

— Мать... — Настя помолчала. — Плохо мать. Боюсь, пить будет сильно. Ей нельзя пить-то.

— Да. Ну, дело такое, Настюха... Тут уж ничего...

— Юрий Федорович, я вас очень люблю, только не называйте меня Настюхой.

И опять слезы побежали по лицу. Не удается ей все-таки пока быть взрослой.

Калмыков обнял Настю за плечи.

— Ничего, девочка, ничего. Прорвемся. Я вас не оставлю. Все будем с вами, все вам поможем. Предприятие на Раису оформим, справится она, как думаешь?

Настя встрепенулась:

— Что вы сказали?

— Я говорю, как считаешь, мама твоя сможет у нас работать? Ну, не на месте Аркадия, конечно, но...

— Ой, ну не до того сейчас, Юрий Федорович. Давайте потом, а?

Калмыков внимательно посмотрел на нее:

— А ты взрослеешь, Настенька. Я ведь привык считать тебя ребенком. А ты уже не ребенок. Совсем не ребенок.

Какие-то странные интонации прозвучали в его голосе. Слишком неопределенно говорил Калмыков, слишком осторожно. Чего-то недоговаривал, Настя это чувствовала.

— Слушай, Настенька, — продолжил он после неловкой паузы. — Там Раиса все спит. Могу я в машину Аркашину заглянуть? Работа ведь, сама понимаешь. Никуда от этой работы проклятой не денешься. Даже в такой день. Ну, ты скоро с этим столкнешься. Если идешь в бизнес, то все, пиши пропало. Ни выходных тебе, ни отпусков, рабочий день — двадцать четыре часа в сутки.

— Да я все знаю, что вы мне объясняете. Папа-то мой так же точно жил. Все время — работа, работа. И вот, на работе...

— Все, все. — Калмыков снова потрепал ее по спине. — Все, Настенька. Не будем об этом. Так могу я посмотреть?

— Пожалуйста, — она встала и кивнула в сторону отцовского кабинета, — пойдемте.

Калмыков сел на вертящееся кресло у письменного стола Аркадия Волкова, включил монитор и начал открывать файл за файлом, быстро просматривая содержание и переходя к следующему. Все пароли, как Настя убедилась, он знал, ну, конечно, какие между Калмыковым и отцом могли быть секреты? А если и были, теперь это не имело никакого значения.

— Я пойду кофе сварю, — сказала Настя.

— Конечно, конечно, иди, иди, — пробормотал Юрий Федорович, не отрывая глаз от экрана монитора.

Настя побрела на кухню. Навстречу ей из спальни вышла мама.

— Привет, ма, — бросила Настя. — Кофе будешь?

— Кофе? Наверное... Не знаю...

— Выпивки все равно больше нет. И хватит уже, а?

— Наверное, — пробормотала мама. — К тебе кто-то пришел? Я голоса слышала.

— Это не ко мне. Это к нам. Калмыков Юрий Федорович.

— Калмыков? А что ему надо? — неожиданная злоба зазвенела в мамином голосе, такая отчетливая, что Настя даже удивилась. — Зачем ты его пустила?

— Как — зачем? Пришел, вот и пустила. Поговорили мы с ним. И не ори на меня, пожалуйста. И так, знаешь ли, неважно мне. А если у вас с ним контры, то предупреждать надо. И вообще, не время, по-моему, сейчас ссориться. Да и не место здесь для разборок.

— Ты права. Прости. Но он пусть уходит. Скажи ему, что я плохо себя чувствую. Что я сама ему позвоню. Еще увидимся. К сожалению. Что он делает-то?

— В кабинете сидит, смотрит отцовские файлы. Работа, говорит, не ждет.

— Работа... Гори она огнем, эта их работа.

— Ты чего, ма?

— Да так, ничего. Неважно. Просто плохо мне, деточка моя, плохо.

— Ладно, сейчас выпровожу его. Только кофе пусть выпьет, а то неудобно, я обещала.

Скрипнула дверь, и в коридор вышел Калмыков.

— Здравствуй, Раиса. Извини, что я так неожиданно. Мне с тобой нужно поговорить, но сейчас, наверное, неудобно.

— Да, Юра, поговорить надо. Но ты прав, не сейчас. Как твои дела?

Настя видела, что мама изо всех сил пытается подавить в себе неприязнь к Калмыкову, которая нет-нет да и прорывалась в чересчур звенящих согласных, в резких поворотах головы, во всем ее облике.

— Какие теперь дела. Не знаю. Надо определиться, как дальше быть. Всем нам вместе.

Настя, к своему удивлению, заметила, что Юрий Федорович как-то приободрился после посещения папиного кабинета. Исчезла напряженность, скованность, он не подыскивал больше нужных слов, которые с трудом находил еще несколько минут назад. И хотя всем своим видом по-прежнему изображал печаль и смущение, но внутри у него, казалось, все пело от какой-то тайной радости. И еще Настя видела, что ему не терпится уйти.