А совсем недавно все изменилось. Незаметно, без каких-либо предварительных симптомов и звоночков, подползла и завладела всем его существом болезнь, против которой, как ему казалось, у него много лет назад выработался устойчивый иммунитет.

…Митя ехал на своем «Опеле» за «Мерседесом» Гольцмана и с ужасом понимал, что его слежка даст именно тот результат, которого он опасался больше всего.

Как и предполагал Митя, машина Гольцана остановилась возле дома, где теперь жила Стадникова.

Борис Дмитриевич шагнул на тротуар, что-то сказал шоферу и скрылся в подъезде.

Митя вошел во двор и, сев на лавочку в небольшом скверике, принялся наблюдать за окнами квартиры, в которой сейчас находились Ольга и Гольцман.

«Что ему надо, старому козлу? — думал Митя, куря одну сигарету за другой. — А ей-то, ей на что сдался этот урод? Что она в нем нашла?»

Свет в квартире Стадниковой не выключался, но для Мити это было еще болезненнее, чем если бы он дождался кинематографического момента, когда окна любимой вдруг погружаются в темноту и герой вместе со зрителями понимает, что теперь любимая падает в постель с удачливым соперником. Недвусмысленный и незамысловатый режиссерский ход.

«Она любит, гадина, при свете трахаться… — Митя сплюнул. — Ну, как же так? Как же так? Ведь тогда, на кухне… и потом, всю ночь… что она мне говорила? Любимый мой, говорила. Единственный мой, родной мой, говорила. Это же не галлюцинации…»

Митя хотел спать, ему нужно было ехать домой, срочно связываться с Москвой, Рябой ждал его звонков, но Митя продолжал сидеть на лавочке, не в силах отвести глаза от окон Стадниковой.

Гольцман, кажется, не собирался уходить.

Матвеев встал, пересек двор, вошел в подъезд, помедлив, поднялся по лестнице и остановился возле двери в квартиру Ольги.

Закурил новую сигарету.

Зачем он здесь? Если сейчас откроется дверь и Борис Дмитриевич выйдет на лестницу — что он ему скажет? Или если выйдет Ольга? Что говорить? Как себя вести?

Митя щелчком отправил окурок вниз по лестнице и прижался ухом к двери.

В квартире звучала тихая музыка, потом он услышал женский голос. Ольга. Тяжелый, монотонный бубнеж. Гольцман. Снова Ольга. Смеется.

«Сука! Блядь… Недавно мужа похоронила… С ним, с Матвеевым, трахалась так, что едва весь дом не разнесла. А теперь с этим старым пердуном якшается. Что Гольцману от нее надо? Ну, разводиться он собрался, это все знают. Так что, новую жену решил завести? Закодировал Стадникову. Не сам, конечно, но инициатива-то его. Теперь она не пьет. Выглядеть стала — просто куколка. Сволочи… Какие сволочи!»

Митя глубоко вздохнул. Единственное, чего ему сейчас хотелось, — это ворваться в квартиру и как следует дать по роже Борису Дмитриевичу. Потом — ногой по яйцам. Размазать по полу, бить, пинать, втоптать в паркет. Гад, все ему мало! Гребет деньги лопатой. Сосет из всех, артистам не платит, всех динамит, теперь вот на городской уровень вышел, в мэрии сидит, переливает из бюджета в свои бездонные закрома. Солит он их, что ли, эти деньги гребаные? К губернатору в гости ездит, не просто на прием, а домой, запросто… На охоту вместе мотались, он еще Мите хвастался. Сволочь!

Матвеев заставил себя отойти от двери и начал спускаться по лестнице.

А Ольга-то, Ольга! Тоже хороша! Что она в нем, в Гольцмане, нашла? Выходит, кроме денег, ей ничего не нужно?

«Надо с ней поговорить, — думал Митя, садясь в свою машину. — Надо поговорить. Все выяснить наконец. А то — чушь какая-то, я, взрослый человек, как пацан, под окнами торчу… Пусть скажет — будет она со мной или нет… Я ей так прямо и предложу. Я холостой. Есть квартира, машина. Бабки, слава богу, пошли. Совершенно независимый человек. Что ей со старым евреем топтаться? Стыдно же. Выйдут в люди — журналисты сразу обсасывать начнут. А со мной другое дело… И ведь сама, сама говорила — Митя, Митя, дорогой…»

Матвеев ехал по ночному городу и все время возвращался к мысли, что все дело, конечно же, в деньгах.

«Когда человек резко бросает пить, он сразу западает на деньги, это все знают, — накручивая уверенность в правильности своих догадок, думал Митя. — Либо начинает вкалывать, как сумасшедший, зарабатывает, зарабатывает, все ему кажется мало, из кожи лезет, чтобы еще урвать, чтобы забить свой кошелек, свой сейф, свою квартиру под завязку. Синдром пропитых, прогулянных денег, времени и здоровья. Словно пытается нагнать, возместить утерянное, прожитое впустую. Либо — как Ольга. Сама не зарабатывает, не умеет, не может и не хочет, значит, надо присосаться к денежному мешку. Сначала я подвернулся. Посмотрела она — молодой человек упакован… Запала на меня. Появился Борис Дмитриевич — ах, он круче! Прыг на него. Ну, ничего, ничего. Этот вопрос решить можно. Тем более я давно хотел свое дело открывать. Пришла пора, что ли? А главное, есть варианты».

Митя ехал и думал, что «варианты», которые у него были уже давно и мысли о которых он старался отгонять, вполне реальны, но означают эти «варианты» шаг в совершенно новую жизнь, с другими, непривычными законами и реалиями.

В сорок лет резко все поменять, отказаться от одной жизни и начать другую — не так-то просто.

«Зато Ольга будет со мной. Ольга, деньги, власть. Чем плохо? Ну, нервы, конечно… А где без нервов? Хочешь зарабатывать — порти нервную систему. Иначе никак. По крайней мере, в наше время и в этой стране».

Митя вытащил телефонную трубку.

«Ладно, будь что будет. Как говорит народная мудрость — не фиг думать, трясти надо».

Удерживая руль одной рукой, Митя набрал нужный номер.

— Алло, Игнат? Это я, Митя. Встретиться бы надо. Если можно, то прямо сейчас. Где? В «Манчестере»? О'кей, через десять минут буду. Да, я из машины звоню…

— А не пролетишь? — спросил Игнат Митю, сидевшего напротив него за столиком в клубе «Манчестер». — Ничего, что я на «ты»?

— Нормально, — ответил Матвеев. — Мне так удобнее. Меня, честно говоря, все время ломало, когда мы с тобой на «вы» были.

— Мне тоже так удобнее. Короче, я задал вопрос.

— Знаешь, Игнат, если честно, то в нашей стране никто ни от чего не застрахован. Всякое может случиться. Форс-мажор. Дефолт какой-нибудь новый. Хотя как раз от дефолта мы застрахованы. На это дело дефолт не действует.