— Как же вы представляете себе работу без команды?

— Очень просто. Вы нанимаете людей. На фиксированную ставку. Не очень большую. Вообще-то чем меньше, тем лучше, но с вашим размахом вы все равно станете хорошо платить, так что тут уж ваше дело. И никого к себе не приближаете. Вообще никого. Кто-то допустил ошибку — немедленное увольнение. Кто-то опоздал на работу — уволен. Кто-то пришел с похмелья — до свиданья. И, уверяю вас, такого начальника они будут ненавидеть. Но никогда, никогда не сунут нос в его дела. Не подсидят, не объегорят, не уведут из-под носа приличный контракт. К работе у них выработается устойчивое отвращение, и они совершенно перестанут ею интересоваться. Так что ни о какой конкуренции внутренней, ни о какой утечке информации просто речи быть не может. Потому что никто никакой информацией владеть просто не будет. Их всех тошнить будет от этой информации. Она им будет не нужна.

— Это очень как-то по-советски у вас получается, Сергей Анатольевич.

— А что такого? Советская бюрократия была великой силой. До сих пор весь народ продолжает жить по ее законам. Отвращение к работе. Презрение к начальству. И страх. Вот три кита, на которых держится нормально функционирующее учреждение. Наши граждане ведь до сих пор стремятся прийти на работу попозже. Уйти пораньше. И выходных побольше.

— Так что же хорошего в этом? Все и разваливается от такой работы.

— Э-хе-хе, вот главного-то вы и не понимаете. Эх вы, романтики, молодые реформаторы… Ладно, может быть, когда-нибудь мы еще вернемся с вами к этому разговору. А теперь и вправду мне пора к носорогу.

— Вам что-нибудь нужно?

— Да. Всю основную работу я, конечно, буду делать в Москве. Сейчас нужно просто подготовить тело (Бернштейн так и сказал — не «тушу», не «животное» — «тело») к транспортировке. Так что давайте мне человек пять крепких мужиков, которых не стошнит от говна, которое будем вынимать из вашего носорога. И помещение. Все. Больше мне пока ничего не нужно.

Бернштейн управился на удивление быстро.

Через два дня Вавилов уже махал руками на раскрывшего было рот Якунина, пришедшего доложить о работах с носорогом.

— Молчи, молчи! Слушать ничего не хочу! Заплати ему, и в самолет!

— С самолетом проблема, Владимир Владимирович…

— Знать ничего не знаю, ведать не ведаю! Сказано тебе — действуй на свое усмотрение. Вот и действуй!

Якунин хмыкнул и исчез из поля зрения Вавилова еще на три дня.

Вавилов почти перестал выходить из коттеджа — пил виски, смотрел телевизор и наслаждался этим, неожиданно понравившимся ему плебейским досугом, каковым он всегда считал такой способ препровождения времени. Он вдруг почувствовал, что устал не только от бандитских московских дел, но и от ресторанов, казино, от бесконечной очереди баб, которая двигалась мимо него последние несколько лет, и конца этой очереди видно не было. Владимир Владимирович наслаждался тишиной, вид молчащего телефона вызывал у него тихую радость. Впервые за последние несколько лет он по-настоящему выспался.

В день, когда Вавилов должен был вылететь в Германию, чтобы потом двинуться оттуда в Москву, Якунин снова пришел к нему в коттедж.

— Ну что тебе? — спросил Вавилов, рассовывая по карманам пиджака сигареты, зажигалку, записную книжку.

— Хм, кхм, кхм, — ответил первый зам.

— Только не говори мне, блядь, что носорог не прилетел в Россию! Упизжу! — ласково сказал Вавилов.

— Не прилетел… Но летит. Уже летит. — Якунин посмотрел на часы. — Да, точно летит. Сейчас, минут через двадцать, должен приземлиться на Кубе.

— Где?!

— На Кубе. Там его перегружают. Бернштейн контролирует. На военной базе США. Оттуда военный самолет летит в Гамбург. Потом — на чартере до Таллинна.

— Так. — Вавилов сел на кровать. — А дальше?

— Дальше — в Питер. Потом уже в столицу. В «Шереметьево» встретят наши люди. Я хотел спросить — куда дальше-то? На дачу?

— В дом. В Москву, — сухо ответил Вавилов.

— Неувязочка, — тихо сказал Якунин.

— Что еще?

— Мы с Бернштейном прикинули… Он сказал, что чучело лучше делать прямо у вас дома.

— Ну и пусть делает. Я найду пока, где пожить. Сколько ему надо? Неделю, две?

— Он сказал — быстро, — осторожно ответил Якунин.

— Ну, быстро так быстро.

— Это не все. Понимаешь, Володя…

— Ну что, что, мать твою, не тяни ты!

— Мы прикинули… Его по лестнице не поднять. А резать… Бернштейн говорит, что если хотите качественное чучело, то резать нельзя. То есть сделать-то можно, но будет халтура.

— И что же? В окно?

— В окно тоже не войдет. Надо стену разбирать.

— Капитальную стену?!

— Да…

Вавилов подумал несколько секунд.

— Разбирай!

Когда часы на запястье Владимира Владимировича Вавилова тонко пропищали, он немедленно слез с тренажера и направился в ванную.

Постояв под душем, периодически меняя температуру воды с горячей на близкую к замерзанию, он растер мягким полотенцем свое большое, еще не выказывавшее признаков старения тело, тренированное, ухоженное, подлечиваемое и подправляемое умелыми массажистами и, по прихоти Владимира Владимировича, массажистками, а затем посмотрел в зеркало, занимавшее стену от пола до потолка.

«Ну что же… Лет пять, наверное, еще можно чувствовать себя мужчиной. А что потом?»

Черные мысли не отпускали его и тогда, когда он оделся, позволив себе только одну вольность в строгом костюме — зеленый, с тонкими красными полосками шелковый галстук. Не ушли эти мысли и тогда, когда ровно в одиннадцать тринадцать в дверь позвонил шофер Вахтанг, и когда Вавилов садился в серебристый, огромных размеров джип, и пока ехал в офис по Садовому кольцу.

«Для чего все это? Для чего я гонюсь? А главное — куда? Где она, конечная цель? Что она собой представляет? Бросить все к черту, махнуть в Калифорнию — дом есть на берегу, океан прямо под окнами, денег хватит до конца жизни. Чего же мне надо? Что я за человек? Может быть, я просто ненормальный?»

— Слушай, Вахтанг, — сказал он, повернувшись к водителю.

— Да, Владимир Владимирович.

— Вахтанг, скажи мне, я нормальный человек?