— Пахнет гарью, — остановившись, сказал он, — где-то близко пожар.

— Был пожар, — принюхавшись, подтвердили литовские воины.

И Андрейше показалось, будто где-то далеко на костре жгут смолистые хвойные ветви.

Спутники спешились и пошли дальше сквозь росистые кусты, ведя лошадей за поводья. Едва заметной тропинкой они вышли на опушку леса.

У ног пробегала маленькая речка. По ее берегам лежали плоские, обглоданные временем камни. Здесь жители приносили дары своим домашним богам. И сейчас еще остались на камнях куски пирога, мяса, бусы.

— За деревьями селище, — обернулся к Андрейше Любарт, — скоро ты увидишь Людмилу. Слышишь — мычат коровы… Но что это?! — показал он под куст орешника.

Андрейша увидел рыцаря без головы, в полном боевом облачении. Он весь был покрыт крупными каплями росы. На бронированной груди виделась большая вмятина от удара дубинки, наполненная влагой.

Поодаль лежали безобразно вспухшие рыцарские жеребцы. На иных были только высокие седла, на других — бронированные нагрудники и наспинники.

Раздвинув ветви, Андрейша увидел еще трех рыцарей. У одного забрало было поднято, и виднелось вспухшее, покрытое волдырями лицо.

Любарт подумал, что рыцарь умер от оспы, и очень испугался. Но, увидев мертвых пчел, раздавленных и забившихся под шерстяной подшлемник, все понял.

— Рыцарей убили пчелы, — с удивлением сказал он Андрейше, — и коней тоже, — добавил он, отвернув губу на лошадиной морде.

Но морехода мало интересовали пчелы, мертвые рыцари и лошади.

« Незабудочка моя! — думал он. — Что с ней? Не случилось бы несчастья! Где же деревня?«- повторял юноша, стараясь рассмотреть дома сквозь молодые сосны.

Не дождавшись ответа, он махнул рукой, перешел вброд речку и бросился туда, где был виден дым.

А Любарт не мог оторвать взгляда от военных доспехов мертвых рыцарей. Такое случается не часто. Орденские военачальники скупы и расчетливы, они никогда не бросят на поле боя оружие или броню. И убитых всегда хоронят в своих замках.

Решив вернуться сюда еще раз, Любарт тоже заторопился.

За проводником двинулись все время молчавшие московские бояре и литовские воины.

Сосновый перелесок остался позади. Любарт вышел на большую светлую поляну в одно время с Андрейшей. И здесь валялись мертвые тела. Трава была помята, утоптана, залита кровью.

— Мы пришли в поселок, — сказал Любарт.

Но поселка не было. Бесформенные кучи обгоревших бревен головешки, пепел. Поодаль виднелись уцелевшие от огня хлева, чадили кучи навоза.

Несколько женщин и стариков со скорбными лицами складывали трупы в одно место. Андрейше бросилось в глаза обожженное тело высокого старика с длинной седой бородой. Глаза его были выпучены, во рту торчала обуглившаяся головешка.

— Это сам старейшина Лаво, — произнес испуганно Любарт.

На лужайке бродили коровы и овцы. Женщина с ребенком за плечами доила корову. Тонкие струйки молока с журчанием вливались в глиняный кувшин. Под кустом бузины на корточках сидела старуха и громко причитала над телом сына. А рядом стояла девочка с венком из пучков лесной земляники с яркими красными ягодами.

От зловещего запаха смерти кружилась голова.

Тревога охватила Андрейшу. С трепещущим сердцем он бросился осматривать трупы и нашел мать Людмилы, Анфису, проколотую копьем.

Андрейша помертвел от страха.

— Незабудочка моя! — чуть не плача, повторял он. — Где ты, моя незабудочка?!

С восходом солнца тонкий аромат липового цвета стал сильнее.

Лес нежно шелестел под слабым ветерком.

Глава одиннадцатая.

КРИВЕ-КРИВЕЙТЕ, ВЕЛИКИЙ ЖРЕЦ ПРУССОВ, ЛИТВЫ И ЖЕМАЙТИИ

В маленькую комнату под самой крышей дворца могли входить только самые близкие люди великого из великих. Комната выглядела как лавка лекаря. По полкам стояли сосуды с мазями, сухими ягодами и разноцветными жидкостями. На тонких жердях, протянутых под потолком, висели коренья, пучки высохшей травы и цветов.

Много места занимал очаг из красного кирпича, над ним нависал широкий медный раструб.

В очаге жарко горели березовые дрова, заставляя бурно кипеть воду в котле.

На деревянном кресле, положив руки на подлокотники, сидел Гринвуд, великий жрец Пруссов, Литвы и Жемайтии. Он был сед, высок и худощав, окрашенная в красный цвет борода заплетена в тугие косички.

Жрец часто поворачивал голову к двери и прислушивался, нетерпеливо постукивая пальцами по ручке кресла.

В комнату вошли двое мужчин и рухнули на пол перед жрецом.

— Встаньте, — сказал он.

Тела, распластанные на полу, не шелохнулись.

— Встаньте, — повторил жрец.

— Можем ли мы, ничтожные черви, стоять перед великим! — тихо отозвался человек в черной мантии, с широкой черной лентой вокруг головы.

— Встаньте, — снова сказал криве-кривейте. Он не повысил голоса, но что-то в его тоне заставило лежавших вскочить на ноги.

— Седимунд, ты можешь уйти, — сказал жрец прислужнику в черных одеждах. — Кунигас Киркор, исполнил ли ты мое приказание? — продолжал великий жрец, когда за Седимундом закрылась дверь.

Маленький человечек упал на колени и, расстегнув осыпанный перхотью боярский кафтан, вытащил из-за пазухи что-то белое. Не поднимая глаз, он подал жрецу сверток.

— Что здесь? Посмотри на меня, — приказал жрец и взглянул в лицо Киркору.

Маленькие глазки боярина прятались в узких щелях.

— Исподнее великого князя Ягайлы и княгини Улианы, — пробормотал он.

Гринвуд, злорадно усмехнувшись, осмотрел со всех сторон просторную полотняную рубаху Ягайлы и тонкое белье княгини.

Боярин Киркор, княжий постельничий и доносчик жреца, снова растянулся у ног Гринвуда.

— Великий, — с мольбой заговорил он, — не задержи бельишко, в замке могут заметить, и тогда не сносить мне головы.

Опасался постельничий не напрасно. Великая княгиня боялась порчи и колдовства, и княжеское белье охраняли очень бережливо. Простыни, полотенца, белье и всякий другой убор хранились по приказу Улианы в освященных попом кипарисовых сундуках, окованных железом. Сундуки опечатывались собственной печатью княгини. Не дай бог, если замечалось что-нибудь на портах или на простыне! Простое пятнышко или дырка ввергали в великий страх всю княжескую дворню. Начинались строгие допросы и розыск.

— Что слышно в княжеском замке? — продолжал великий жрец, ничего не ответив боярину.

— Княгиня Улиана ждет гонцов московского князя, — сказал Киркор. — Ягайла сватает дочь князя Дмитрия. Решено крестить Литву в православие, — добавил он, немного помолчав. — Три дня назад съезжались князья русских земель и тайно решали…

— Что решали князья? — Гринвуд, вытянув жилистую шею, ждал ответа.

— Грозились извести всех верных. Тебя, великий, княгиню Бируту, князя Витовта.

— Еще что ты слышал?

— Витовт у рыцарей. Собирает жемайтских бояр воевать Литву.

Сила язычников не вовсе иссякла, думал великий жрец. Витовт, Кейстутов сын, княгиня Бирута, ее родственники — они не пожалеют жизни и денег за веру предков. А верная старым богам Жемайтия? Опираясь на нее, великий жрец надеялся сохранить свое влияние в стране и продолжать борьбу. Много лет воюет Литва против рыцарей и еще сто лет провоюет, лишь бы не оскудела вера предков.

После соглашения на реке Дубиссе дела язычников пошатнулись. Ягайла отдавал Жемайтию рыцарям. Отказавшись от упорных кумирщиков, он развязывал себе руки. Заключив мир с рыцарями, он разрушил замысел полоцкого князя Андрея Горбатого, призывавшего Москву и орден вместе напасть на Литву.

— Князь Ягайла сказал, — добавил боярин, — что он заставит тебя, великий, казнить Бируту. Если ты ее не казнишь, он грозился расправиться сам.

Глаза великого жреца вспыхнули. Но он подавил гнев, спокойно высморкался в два пальца и вытер их об изнанку своей мантии.

— Боги лучше нас знают, как поступить, — сказал он. — Что еще ты слышал, мой верный Киркор?