при взрыве. Добравшись до него ползком, он приспособил его вместо костыля и таким образом, неся на весу ногу, сумел довольно быстро дотащиться до входа в равелин. Здесь, лавируя между набросанных взрывами камней, он уверенно прошел по темным переходам, пока не очутился у потайной двери, через которую уходили равелнновцы. Стерев со лба холодную испарину, комиссар решительно толкнул дверь вперед. Рев взбудораженного моря, приглушенным ранее стенами, ринулся ему навстречу вместе с горьковатой влагой крепкого, упругого ветра. Калинин вышел на парапет н, прислонившись головой к стене и раскинув руки, стоял, не думая ни о чем, закрыв глаза, вдыхая полной грудыо живительную прохладу моря. Внезапно он вздрогнул: где-то на крыше, над самой головой, раздались сухие очереди автоматов. Ему не было видно стреляющих, по он догадался, что огонь ведут по Знм-скому, и облегченно вздохнул: значит, Алексей еще жив и плывет, плывет к своим! Он так обрадовался этой догадке, что даже не заметил, как совсем рядом, за выпуклостью стены, зазвучала картавая возбужденная речь. Ома бистро приближалась, и Калинин едва успел взвести пистолет. Прямо на него вылетел с автоматом на шее чужом, словно марсианин, солдат. Калинин выстрелил. Солдат без единого звука качнулся и упал лицом вперед, звякнув каской о массивные плиты парапета. Но сзади, вплотную за ним, бежало еще несколько человек, и они, еще не сообразив, что произошло, вылетали под выстрелы Калинина.
Бах!
Бах!
Еще н еще!
Бах!
Сколько? Шесть или семь? Он сбился со счета.
Бах!
Бах!
Озверев от неожиданной гибели товарищей, прямо на него несутся 'несколько человек.
«Пет, шалишь!» — Калинин прикладывает к виску холодный кружочек дула. Щелк!
В голове стоит звон от спущенной пружины. Что такое? Осечка?!
Он пытается вновь взвести курок, по кто-то хватает его за руку, и в то же мгновение его сбивают с ног. Над ним
поднимается сразу несколько прикладов, но все это останавливает резкий, повелительный окрик.
— Штильгештанден!
Солдаты застывают с поднятыми прикладами и тотчас же расступаются, давая дорогу стройному, сухощавому офицеру. Офицер пристально смотрит па лежащего Калинина, и вдруг в его зрачках вспыхивает удивленный злорадный огонек:
— Ко-ми-ссар?!
Калинин смотрит на потускневшее золото комиссарских нашивок — немец неплохо разбирается в знаках различия. Затем губы его трогает презрительная ‘усмешка, и он поправляет немецкого офицера:
— Батальонный комиссар!
— О! — удивлен откровенностью немец.
— Большевик! —добавляет Калинин.
Кажется, немец окончательно сбит с татку. Но в его глазах уже погас интерес к раненому. Он отходит от Калинина и холодно бросает:
— Ви есть наш враг и должен быть уничтожен! Но ми тоже есть гуманист! Ми не будет вас немножечко пы-тайт! Для тшего? Посмотрит! — Немец широко окинул рукой противоположный горящий берег Севастополя. — Все кончин и так! Фолле зигес! Россия больше не существует!
— А все-таки наши еще вернутся! — упрямо сказал Калинин и, отвернувшись, стал смотреть в сторону Инкер-мана, где над резкими очертаниями холмов чуть золотилось небо перед восходом солнца.
— Ха-ха-ха-ха!—деланно рассмеялся офицер на слова Калипича. — Комиссар есть небольшой шут-ни-чок! Вн говорннт предсмертный бред! Майер! — крикнул он уже по-немецки. — Приготовьте веревку — повесим его тут же, на балконе!
Он кивнул на решетку балкона, и Калинин понял, на что осужден. Ну что же! Этого следовало ожидать! Только как хочется увидеть'4 в последний раз солнце! Хотя бы один луч! Луч солнца над разрушением, мраком и исковерканной землей!
У самого моря Манер, чертыхаясь, старается намылить петлю. «Идиот, — думает о нем Калинин совершенно спокойно, — не знает, что мыло плохо мылится в морской воде!»
Наконец веревка готова, и несколько солдат, построив живую пирамиду, привязывают ее к поручням балкона. Петля болтается высоко, и солдаты что-то кричат своим товарищам, усеявшим крышу равелина. Те понимающе машут руками, и вскоре на парапет летят пустые ящики.
Калинин безразлично наблюдает за всеми приготовлениями. словно совсем не он приговорен здесь к смерти. Один из солдат подбегает к нему, хватает под мышки и ставит на ноги. Затем сам становится рядом с ним, сравнивая своп рост с комиссарским. Калинин чуть-чуть повыше. Солдат влезает на сделанный из ящиков помост н смотрит. Пе высока ли для комиссара петля.
— Гут! Гут! — веселятся солдаты, хлопая товарища по плечам за сообразительность.
Манер подходит к офицеру, который следит за всем этим безучастным взглядом, и докладывает, что все готово. И вновь в глазах немца вспыхивает огонек. Он приближается к Калинину, и говорит нежнейшим медовым 2 голосом:
— Питте, товарищ ко-ми-есар!
/Метнув на него полный презрения взгляд, Калинин • твердо, опираясь на доску, идет к помосту. Солдаты помогают ему взобраться на него. Стоящий тут же Манер ловко набрасывает на шею петлю. Ее прикосновение подобно холодной змее. Калинин невольно ежится. Он продолжает смотреть на небо в ожидании солнца, и вдруг среди солдат рождается удивленный шепот:
— Комиссар молится!..
Молящийся комиссар! Это так необыкновенно, что даже офицер застыл с поднятой рукой. Прошло всего мгновение, но в это время выкатился нз-за Инкермана молодой, горячий шар утреннего солнца. И вмиг золотые потоки лучей озарили все унылое и серое радужным светом нового, ликующего дня.
И на лице Калинина расплылась радостная теплая улыбка. Солнце, увиденное нм перед смертью, укрепило в нем глубокую веру в торжество всего светлого на земле.
— Цум Тонфель 2! — вскричал взбешенный улыбкой комиссара офицер, и из-под ног Калинина выбили ящик—
последнюю опору на этой земле. По прежде чем перед глазами упала вечная пелена, он еще увидел стремительный легкий луч, тянущийся через всю бухту прямо сюда, к равелину...
И когда Калинина уже нс стало, луч еще долго снял на грубом шелке разноцветных флагов, величественно реюшпх над несломленной душой комиссара — «Погибаю, но не сдаюсь!»
195-1—1958 гг.
Севастополь — Ленинград.
ОТ АВТОРА
Я посетил Констаитнновский равелин в апреле 1954 года. Стояла холодная весна. Мир был продут сквозным леденящим ветром с Анатолийского побережья. Воздух казался необыкновенно прозрачным, камин блестели, точно отшлифованные, каждая травинка, проросшая из трещин в стенах равелина, выделялась четко н рельефно.
В равелине, как и до войны, размещалась команда охраны рейда да матросы рейдового поста наблюдения и связи. По двору ходили совсем еще желторотые юнцы в больших, наползающих на уши бескозырках.
Новый командир ОХРа капитан 2 ранга Петр Яковлевич Т. встретил меня очень приветливо. Он уже знал о цели моего посещения.
— Значит, думаешь писать?
— Думаю... — с невольной тревогой сознался я.
Мы стояли молча посреди широкого двора, где когда-то бесстрашный командир равелина объявил перед матросским строем беспримерно суровый военный приказ. Теперь в центре двора возвышался скромный обелиск, сделанный матросскими руками, простой обелиск, каких много сейчас на крымской земле. Врытые до половины в землю авиабомбы служили ему столбами ограды, и каждую из них венчала ампула из-под зажигательной противотанковой смеси. Предельно лаконичная и, может быть, поэтому берушая за сердце фраза была высечена на самодельном постаменте:
ВЕЧНАЯ СЛАВА ГЕРОЯМ
морякам капитана 3 ранга ЕВСЕЕВА и батальонного комиссара т. КУЛИНИЧ, павшим в боях за свобода и независимость нашей РОДИНЫ
Потом я был один среди развалин северо-восточной стороны. В развороченных, дышащих затхлой сыростью секциях стояла суровая тишина. Заплесневелые, малахитовые стреляные гильзы валялись под ногами. Вдаль, на Северную, уходила пыльная дорога, обыкновенная, как и тысячи подобных российских дорог...