— Какой именно? — заинтересовался Возняк.
— Все вместе имело длину семнадцать с половиной сантиметров, он сам сделал рукоятку из акации, а металлическая часть была с двумя функциями. С одной стороны — для забивания гвоздей, а с другой стороны — гвоздодер, как бы такая двузубая вилка, слегка выгнутая. Если его нигде не нашли — дома, среди инструментов, — значит, он тоже был при отце. И его тоже старательно убрали. При этом не имеет значения, один человек там остался или двое, прибрались они педантично.
Возняк был точно такого же мнения. С самого начала эти вещи покойного, которых абсолютно не было, составляли его единственную надежду. Уже в первой фазе следствия он очень вежливо и дипломатично провел обыски в домах всех подозреваемых, которые бывали на участке. Ни у кого королевских апартаментов не было, а подозреваемые с редкой готовностью предоставили доступ к помещения, не интересуясь наличием официальных ордеров.
Причины готовности выяснились незамедлительно и оказались поразительно похожими.
— Ну, теперь уж точно найдутся мои маникюрные ножнички, которые ты куда-то запропастил, — укорила Бронька Теодорчика.
— И не твои ножнички, а мой трофей, рыбья голова! — возмутился Теодорчик. — Ты ее тогда вовсе даже в супе не сварила, я проверял!
— А ведь что-то такое было, — заверила встревоженная Ядзя. — Но все наоборот: то есть у Яся был старый садовый ножик, складной, от дедушки остался, выщербленный такой и поцарапанный, но очень хороший. И тот пан, который к нам приезжал, а потом умер, забрал этот ножик с собой и обещал, что починит. Забрал и не вернул. Ножик такой красный, маленькими колечками отделанный. Железными, наверное… А может, медными.
У Цецилии обнаружился кожаный брючный ремень с неказистой, но солидной металлической пряжкой. Он висел на стене на почетном месте и сверкал гладкой темной лентой. Не оставалось никаких сомнений, что ремень очень старый, но в идеальном состоянии. Поскольку брючные ремни Возняка в тоже интересовали, древность вызвала в нем закономерное любопытство.
— Это от дедушки осталось, — пояснила Цецилия с сентиментальным вздохом, — даже от прадедушки, но им пользовался дедушка. Он цеплял пряжку за дверную ручку и правил на нем бритву, потому что он брился только опасной бритвой. А я была маленькой девочкой и глаз не могла оторвать от этого зрелища. Когда я приезжала к бабушке, то вставала раньше обычного, чтобы не пропустить, как: дедушка правит бритву, и смотрела на него, на этот ремень и бритву, даже не мигая. И дедушка обещал, что этот ремень оставит мне в наследство, и в самом деле оставил. Единственное наследство..
У Паулины и Леокадии, в обеих квартирах, случилось то же самое, что у Броньки и Теодорчика. Каждая внимательно смотрела обыскивающим под руки и в какой-то момент издавала вопль восторга и облегчения:
— Ну, наконец-то! Я так надеялась, что кто-нибудь это все-таки найдет!
Одним из таких бесценных предметов оказалась коробочка с тремя парами искусственных ресниц, вторым — пестик от ступки. Ни одна находка не подходила к жертве.
Все это не принесло Возняку никакого результата.
В ящике с инструментами покойного Бартоша, вынесенном от Анны Бобрек, ни одного из описанных предметов не было. Садовый ножик, если его найдут, можно будет вернуть Ясю… Ну, не совсем Ясю, а его сестре, которая пока жива и здорова.
Возняк решил, что лично вернет его после окончания следствия. Если найдет. С железными колечками…
Частичная потеря надежды его не очень расстроила, потому что он и так не верил в виновность обысканных свидетелей. Но он глубоко верил в то, что у истинного убийцы что-то должно отыскаться. Не бывает так, чтобы ничего не было! Что-то должно найтись, и все тут!
Понимая, какую сумятицу она внесла в расследование своим буйволоподобным типом в жасмине, исполненная раскаяния Эва напрочь забыла, что должна была попросить у Возняка дорожные карты для пани Иоанны. Но даже если бы и подшила, то влезать с этими картами сейчас ей было бы крайне совестно и неудобно…
— И что? — спросила я Баську, выходя из отделения.
— И фига с маком, — сердито ответила она. — Не нравлюсь я ей, хотя я ей вежливо и честно объяснила, что с ее благодетелем никак не трахалась. Ни я ему не нравилась, ни он мне.
— Она тебе не поверила. Но ты не волнуйся, меня она любит еще меньше, чем тебя.
— А знаешь, где у меня ее «любит-не-любит»? Что касается священных сувениров на память, так полиция все забрала, и ни о каких географических картах она ничего не знает. А между нами, девочками, на кой нам эти карты?
Я щелкнула пультом сигнализации, и мы сели в мою машину, потому что Патрика мы еще раньше освободили от кучерских обязанностей. Мне по-прежнему не хотелось давать Баське такие смутные надежды, но все сильнее терзали когда-то слышанная болтовня Бартоша и выбор тех разных странных мест, которые он ставил себе целью наших путешествий. Он любил знать гораздо больше, чем казалось на первый взгляд.
— Это не нам, это мне, — объяснила я. — Я все время вспоминаю тот бурелом. Забыла, где он, а ведь я специально отметила себе это место, чтобы никогда в жизни больше туда не поехать. Вот и хочу вспомнить, где это все валялось. И этот ствол дерева. Интересно, он все еще там лежит?
— И что, ты туда поедешь?
— Пока не знаю. Природа меняется. Но от Анны я отвяжусь, предпочитаю Гурского.
— Понимаю. Ему-то все равно, с кем ты спала, а с кем нет?
— Абсолютно. Разумеется, если только не с убийцей.
Я подвезла Баську домой и сразу позвонила Гурскому.
Я особенно подчеркнула, что часть географических сувениров принадлежит мне, не уточняя, сколько и что именно. Возможно, три-четыре карты, но уж точно — один старый атлас. Без малейшего протеста Гурский обещал вырвать у комиссара уже переставшую быть нужной макулатуру, потому что насчет места преступления никто не сомневался, а карты комиссар хотел только просмотреть. Против этого я ничего не имела. Связь карт с Баськой я без труда утаила, мои рассказы о всех лесных чащобах, где я бывала, могли бы затмить Шехерезаду, а я рассчитывала на то, что мне удастся забрать всю охапку карт домой и там спокойно заняться ими с лупой в руках.
Мы договорились, что Гурский позвонит мне, как только эти географические наглядные пособия окажутся у него в кабинете. Несомненно, в этом у него был какой-то свой интерес, но мне не жалко…
На сей раз Возняк не стал заморачиваться никакими опознаниями при свидетелях. Адам Барницкий рассмотрел пани Хелюсю Хавчик сначала на фотороботах, а потом и живьем.
— Я постараюсь ответить по возможности точно, — сказал он, глядя на рисунки. — Если бы я случайно встретил ее на улице или где-то еще, я бы подумал, что это лицо откуда-то мне знакомо. Если бы я увидел ее целиком, то она показалась бы мне еще более знакомой, может быть, я даже постарался бы вспомнить, откуда я знаю эту бабищу и кто она такая. Но без особых стараний и эмоций. Может быть, в какой-то момент, увидев какой-то ее жест, взгляд, я бы вспомнил ее. По принципу; «А-а-а, это та Горпина моего отца!» И тогда уже у меня не осталось бы никаких сомнений. Только это открытие оставило бы меня абсолютно равнодушным.
— То есть сейчас у вас нет никаких сомнений?
— Почти совсем нет. «Почти» — потому что человеку свойственно ошибаться.
С самого начала Возняк верил Адаму. В нем был какой-то таинственный флюид правды. Естественно, он мог ошибаться, но наверняка не врал.
— Ну, тогда посмотрим на эту даму живьем.
Перед домом Стасиньских, за которым было установлено наблюдение, горел исключительно яркий фонарь, столь же расточительно было освещено и крыльцо дома, Возняк уже установил, что отсутствующая семья Стасиньских требует этого сияния и категорически запрещает гасить освещение. По их мнению, при таком свете различные воры и грабители никогда не могут точно знать, есть кто дома или нет. Все это они установили за свой счет и неукоснительно за это платили. Дома как раз никого не было, пани Хавчик поехала к себе и вот-вот должна была вернуться.