—Странно...
—Исходя из того, к чему я веду, это как раз не странно.
по тем временам в таком вопросе, как коллективизация сельского хозяйства, отсебятину никто нести не мог. несомненно, особая позиция каротамма в вопросе коллективизации сельского хозяйства не могла не быть согласованной с ЦК ВКП(б).
Но затем в Цк вкп(б) что-то изменилось—там же очень часто настроения менялись... Знаете анекдот? Анкета вступающего в партию. вопрос: «Были ли у вас колебания в отношении генеральной линии партии?» вступающий пишет: «никогда, всегда колебался только вместе с генеральной линией партии». Так вот, колебания генеральной линии партии—это было явление очень часто встречающееся.
а для меня решение о высылке 1949 года неразрывно связано с изменением курса в отношении коллективизации. потому что это была, несомненно, подготовка к ее проведению. Это даже не пытались скрыть. и если курс был взят на массовую коллективизацию, эта высылка была неизбежна, как бы цинично это не звучало. потому что если бы не было этой высылки—была бы большая кровь.
— Что Вы имеете в виду?
— Это был 1949 год. Только в 1948-м добились резкого сокращения бандитизма. на мартовском пленуме Цк партии 1950-го года каротамму предъявили обвинение, что он сопротивлялся планам высылки кулацких и других элементов из Эстонии. причем якобы каро-тамм вместе с веймером неоднократно обращались в Цк вкп(б) с предложением не высылать кулацкие элементы за пределы Эстонии, а собрать их в сланцевом бассейне и использовать в интересах развития сланцевой промышленности. обвинительный раж дошел до того, что это предложение каротамма истолковывалось так, что он намеревался создать на границе между Эстонией и Россией кулацкий заслон, который можно было использовать, вооружив, при осуществлении планов свержения советской власти в Эстонии и объединения Эстонии с финляндией...
ни в каких решениях о проведении этих высылок не было предусмотрено направления каких-то уполномоченных Цк и Совмина на места для проверки законности деятельности Госбезопасности. Это свидетельствует о том, что Каротамм придерживался тезиса, что деятельность Госбезопасности должна проходить под строгим контролем партийной организации. поэтому он уполномоченных и направил.
Мы должны были действовать на пару с первым секретарем уездного комитета партии Хийумаа Йоханне-сом Ундуском, которого я очень хорошо знал и который примерно за год до этого был у меня вторым секретарем Цк комсомола. поэтому мы могли действовать, полностью доверяя друг другу.
Я приехал и сказал Ундуску: «Затребуй документы из Госбезопасности, на основании которых люди включены в списки на высылку». Тот позвонил и ему сказали, что не все еще готово. как только все будет готово, документы представят. вечером позвонил снова—повторилось то же самое. на следующий день утром—то же самое, к вечеру— опять. на третий день сказали, что все готово, но начальник уехал, а без него эти документы выдать не могут...
Для нас с Ундуском все стало понятно, и мы отправили первую шифрованную телеграмму каротамму: «просим вашего вмешательства, нам не дают возможности вы-поднять свои функции контроля над подготавливаемой операцией». Таких телеграмм мы с Ундуском послали три, потому что тех документов нам так и не выдали. Третья наша шифрограмма была уже откровенно нахальной. В ней было сказано буквально следующее: «Поскольку на предыдущие две телеграммы мы не получили даже ответа, и мы лишены возможности выполнить контрольные функции над подготовкой этой операции, снимаем с себя ответственность за выполнение порученного нам дела». И на эту телеграмму ответа не пришло.
вместо этого нам сообщили дату высылки.
...Потом мы всю ночь ездили с Ундуском по хуторам, откуда высылали людей. Проверяли и следили за тем, чтобы не было эксцессов, воровства, грубости. Чтобы люди были обеспечены транспортом, могли собрать все свое хозяйство, которое они имели право взять с собой.
Утром, вернувшись в Кярдла, выяснили, что возникла очень серьезная проблема, потому что тот теплоход, который Госбезопасность заказала для переправки высылаемых с острова на материк, не может подойти к пирсу, так как недостаточна глубина. и поэтому представители Госбезопасности собираются приказать везти людей на гребных шлюпках полкилометра по неспокойному морю. а там ведь не только люди, там еще хозяйственных вещей по полтонны на каждого! и представить себе, что по волнам (шторма не было, но волнение было все же довольно порядочное) и на гребных шлюпках полкилометра люди будут чапать и потом с этих гребных шлюпок пересаживаться на теплоход, — было совершенно страшное дело. просто неизбежно какая-нибудь шлюпка перевернулась бы.
Мы с Ундуском воспротивились категорически. поскольку ничего другого не оставалось, отправили шифрограмму командующему Балтийским флотом с просьбой прислать судно с меньшей осадкой для того, чтобы воспользоваться им для вывоза высылаемых.
Я не был основным организатором подготовки высылки, определявшим, кого высылать, и осуществлявшим все практические шаги по ее организации. Это дело было поручено Госбезопасности, и никаких людей со стороны к нему не подпускали. в действительности Госбезопасность ни в коей мере не могла допустить какого бы то ни было контроля, даже партийного, над их действиями. они, как жена Цезаря, должны были быть вне подозрений.
Мой разговор с николаем каротаммом на эту тему, пожалуй, самое важное во всем этом деле.
на следующий день, как только высылаемые были отправлены, я прилетел на самолете с Хийумаа в Таллин и сразу же бросился к каротамму. влетел в его кабинет, и первый вопрос, который я ему задал, был такой: «получили ли вы наши шифрограммы?» поскольку посылка шифрограмм осуществлялась через органы Госбезопасности, то у нас с Ундуском родилось подозрение, что они просто наши шифрограммы каротамму не передали, потому что это была жалоба на них. Каротамм помолчал, потом говорит: «Да, получил». Я говорю ему: «Мы с Ундуском как-то могли бы понять, что у Вас просто не было сил и средств для вмешательства, чтобы заставить органы с этими документами нас ознакомить. но нам совершенно не понятно, почему Вы нам не ответили? В какое положение Вы нас поставили! Мы же всю эту неделю не знали, что делать!»
Каротамм посидел несколько секунд. Потом встал из-за своего письменного стола, — а кабинет у него был огромный—перешел в самый дальний угол, остановился у окна и уставился на площадь. Долго мы так стояли. подозвал меня, положил руку на плечо, вернее, обнял, и единственный раз за долгие годы нашего общения (мы с ним встречались до этого сотни раз и потом до самой его смерти) обратился ко мне на «ты»: «Послушай, ты ведь очень молод. Я надеюсь, что перед тобой еще долгая, очень красивая и богатая жизнь. но если ты уже сейчас не поймешь, что даже первый секретарь ЦК компартии республики далеко не всегда может поступать согласно своей совести, то я за твою жизнь не дам и пяти копеек. А теперь иди».
Для людей, слабо или не достаточно глубоко знающих обстановку того времени (а это был 1949 год, расцвет сталинщины, можно сказать), не очень понятно, почему я придаю такое огромное значение этому эпизоду. но дело в том, что — если исходить из реального положения дел того времени—сказав мне такую вещь, Каротамм поставил себя под угрозу неизбежного расстрела, если бы я капнул куда следует. Само собой, я был бы расстрелян тоже. Но то, что первый секретарь Центрального комитета партии какому-то мальчишке-сопляку сказал такую вещь—это, конечно, характеризует Каротамма с совершенно исключительной стороны.
—Фантастика!
—Правильно! А вы еще спрашиваете, почему я себя так веду. А я именно потому так и веду, что такой фантастики навидался за свою жизнь...
Умный он был все же человек. Очень умный и интересный. И каротамма, и Хендрика Аллика я считаю коммунистами старой закалки, которые в Советском Союзе были истреблены во второй половине тридцатых годов. Это были люди, которые по любому вопросу руководствовались своими внутренними убеждениями. Это их полностью объединяло, хотя они и были разные.