—Вот что: прямо с первого взгляда влюбились?
— Шел 1942-й год, но мы еще дышали воздухом 1941-го. Я, со звездочкой Героя, вдруг убедился, что недоступных для меня женщин не существует. а я воспитывался в русской гимназии, на тургеневском отношении к женщине. И в молодости, еще в гимназические годы, давал себе слово, что поцелую только ту женщину, на которой впоследствии женюсь. и вот я попадаю не в особенно приятное положение, потому что из-за «звездочки» (я прекрасно это понимал!) все девушки теперь вдруг стали готовы на любые авансы... Поэтому я сказал себе: «Не будь дураком, найди скромную, тихую, симпатичную и женись, как можно быстрее, а то превратишься в проститутку в брюках». А катя была нормальным человеком. никуда не лезла и ко мне не лезла.
Ухаживал за ней все лето. осенью нас отправили на фронт. а перед этим мы с нею поругались. Добрались под Москву, где из двух наших дивизий сформировали 8-й Эстонский стрелковый корпус. наша дивизия располагалась в коломне, там же находилось и управление корпуса. и вот, когда приехали в коломну и с катей помирились, я сказал: «Чтобы больше не ругаться, пошли регистрироваться». и зарегистрировались.
примерно через неделю должны были выступать на фронт. А что такое фронт, я уже немножко знал. и хотя я с величайшим уважением отношусь к женщинам-фрон-товичкам, никак не хотел, чтобы моя жена оказалась на фронте. Тем более, что здоровье у нее было слабенькое и она мало приспособлена к фронтовой обстановке. поэтому я пошел к комиссару 249-й дивизии и откровенно сказал: «помогите избавить ее от фронта». Тот посидел, подумал и говорит: «Единственное, что может избавить от фронта—беременность. Давай вызовем дивизионного главврача». вызвал и спрашивает: «как насчет справки о беременности?» Тот отвечает: «А кто потом будет разбираться? никто не будет!»
Состряпали справку о беременности, и я отправил катю к своим родителям. они были эвакуированы в Ленинград последним самолетом, в последний день перед тем, как Таллин был занят немецкими войсками. потом попали ко мне в госпиталь, я проводил родителей до омска, а из омска их эвакуировали в киргизию на берега озера иссык-куль. вот я катю туда и отправил.
в первом письме, которое я получил от нее будучи уже на фронте, было известие о том, что воображаемая беременность оказалась правдой... Так что старшая дочь ольга у меня родилась в киргизии, а вторая—наташа—уже в Таллине, в 1945-м году.
Жена прожила у моих родителей до весны 1944-го года, когда уже было ясно, что приближается освобождение Эстонии, поэтому эвакуированных начали собирать поближе к границам. ну, и моих тоже выписали из Киргизии в Ленинград. Так что весной 1944-го, приезжая с наровы на побывку, я снова встретился с женой. А потом ее назначили врачом в Ленинградскую область, в те районы, в которых размещались эвакуированные эстонцы. Мы готовились к боям за освобождение Эстонии, штаб нашего корпуса располагался километрах в пяти от той деревни, где работала катя. Между нами было слабо проходимое болото. И я к ней через это болото бегал.
Зимой 1944-1945-го года, освобождая Эстонию, мы дошли до Сааремаа, где осталась одна дивизия, а штаб корпуса и вторую дивизию перебросили на материковую часть.
Я сразу же попросил, чтобы мне дали сутки для того, чтобы привезти в Таллин жену, которая оставалась в Ленинградской области. Где-то в ноябре или в декабре 1944-го я привез Катю на грузовике в Таллин.
Она поступила работать врачом в детскую больницу. И пока мы в конце зимы и весной 1945-го года воевали в Латвии, в Курляндии, дважды переболела дифтеритом. Той зимой в Таллине разразилась эпидемия. А дифтерит вообще-то болезнь детская, у взрослых вероятность смертельного исхода многократно превышает вероятность смертельного исхода у детей. А она «ухитрилась» переболеть дифтеритом два раза! После немецкой оккупации никаких особых приспособлений в больнице не было, материальная база была плохой. А когда ребенок начинал задыхаться от дифтеритных пленок, то последнее средство для его спасения—это пропихнуть резиновую трубочку в горло и высосать пленки, чтобы освободить дыхание. Ну, вот она и «высвобождала». Сердце, естественно, сорвала, так что она у меня сердечница еще с 1945-ого года.
С болезнями она, конечно, намучилась. Позже, когда мы жили в Горно-Алтайске, иногда бродили по тайге и горам. один раз собрались небольшой компанией и пошли на Тиретское озеро, Катю взяли с собой. К этому времени у нее развилось воспаление печени, но это мы у нее вылечили в том походе медом и хариусами. а потом она где-то подцепила клещевой энцефалит. причем особо тяжелый, какой-то непонятный—даже из Москвы, из Медицинской академии приезжала большая бригада разбираться, откуда появился такой энцефалит. полгода частично была парализована. выздоровела, но осталось хроническое воспаление покровов головного мозга. Так что только держись...
одним словом, когда мы попали в руки к теперешнему семейному врачу, которой я прочитал вводную лекцию насчет болезней, пережитых моей женой, она воскликнула: «послушайте, ведь это человек выдающегося здоровья! переболеть всем этим и дожить до девяноста лет—да это просто чудо!»
во всех передрягах моей жизни жена была мне поддержкой. Хотя мне и не раз приходилось ее утешать и успокаивать, потому что нервная система у меня покрепче будет...
«Немцы отступали, но это не исключало боев»
Освобождение Таллина. Захоронение на Тынисмяги. Победа!
—Меня очень интересует день 22 сентября 1944 года. Были ли все-таки в Таллине бои? И кого похоронили на Тынисмяги?
—У людей, не участвовавших в воине, существует свое, не совсем точное, представление о соотношении отступления и наступления. немцы отступали, но это абсолютно не исключало боёв, причем весьма серьёзных.
Части советской армии в начале осени 1944-го года весьма успешно развивали наступление в Литве и восточной пруссии и начали выходить к берегам Балтийского моря. поэтому все немецкие части, находившиеся на фронте на территории Северной Литвы, Латвии и Эстонии (территоря РСфСР была уже освобождена), оставались в окружении, в «мешке».
Мы наступали днем и ночью, заходили глубоко в тыл к немцам, которые собирали силы для того, чтобы замедлить наше продвижение вперед. например, на третий день нашего наступления был тяжелейший бой неподалеку от Йыгева, в Торбу, он продолжался примерно два с половиной часа. немецкие части за это время были уничтожены.
Территорию Эстонии освобождали две армии—8-я и 10-я. Эстонский корпус был в составе 8-й, которая шла от Тарту. Будучи на правом фланге этой армии, наш корпус как раз и попадал на пересечение путей отхода немцев с Синих гор, отступавших под ударами 10-й армии. Через эти Синие горы части Красной Армии пытались пробиться больше полугода. Значительная часть тех немецких частей, которые держали оборону на Синимяэ, в том числе и 20-я дивизия СС, погибла именно под нашими ударами.
Когда наш корпус вышел на берег моря, в Виртсу, перед наступлением на острова, я подсчитал, вооружившись картой и справочниками, скорость продвижения нашего корпуса по территории Эстонии. Получилось, что мы пешим ходом в среднем наступали со скоростью 53 км в сутки! Сплошь и рядом картина была такая: идешь, в канаве лежат два-три бойца. Думаешь: раненые, подобрать нужно! Подходишь, тормошишь—уснувшие... Просто выбились из сил до предела.
Может быть, я ошибаюсь, но у меня было такое впечатление, что совершенно не предполагалось участие Эстонского корпуса в освобождении Таллина. Вместе со всей 8-й армией мы должны были километров за сто до Таллина свернуть налево и уходить к Хаапсалу и Пярну.
Но когда мы были в районе Пайде, к нам приехал секретарь эстонской компартии николай Каротамм, который вообще часто бывал у нас. И у меня такое подозрение, что это именно он сыграл решающую роль в том, что наш корпус принял участие в освобождении Таллина. Будто бы он предвидел, что может быть через 50 лет, и знал, что Таллин должны освобождать именно сами эстонцы. наш правый фланг 8-й армии начал все больше и больше отклоняться с западного направления на северное. Пошли разговоры о том, что Каротамм настаивает, чтобы корпус направил часть своих сил на освобождение Таллина.