Фрунзе стоял смущенный, взволнованный.

— Я и сейчас иногда подписываюсь Фрунзе-Михайлов, — ответил он.

— Но что же вы стоите? Садитесь, пожалуйста! За победителями можно и поухаживать. Вот сюда, здесь вам будет удобнее. — Владимир Ильич усадил Фрунзе в глубокое кожаное кресло, но сам не сел. Продолжая стоять рядом, он с улыбкой смотрел на Фрунзе.

— Первую нашу встречу в Стокгольме помните? Мы говорили о военной работе... Вы к ней отлично подготовились, преотлично, — с явным удовольствием проговорил Ленин.

Фрунзе, наконец, справился с охватившим его волнением. Сердечный прием, оказанный ему Владимиром Ильичем, ободрил его, расположил к дружеской беседе. Михаил Васильевич хотел сразу же доложить о всей проделанной работе. Но Ленин не позволил ему: спрашивал о здоровье, о настроении; даже о таких мелочах, которым Фрунзе никогда не придавал значения. Постепенно беседа перешла на вопросы о положении на фронтах, о голоде,

разрухе. Разговаривая, они подошли к карте, и Михаил Васильевич принялся рассказывать Владимиру Ильичу о борьбе с Колчаком, показывая на карте положение армий, фронтов, объясняя маневры отдельных операций. Владимир Ильич слушал и внимательно следил за движением руки Фрунзе.

— Молодцы! — выслушав Фрунзе, произнес он.— Герои! Такую армию, как армия Колчака, разбили, а? Историки изучать потом будут ваши операции, товарищ Арсений. А нас ведь здесь запугивали: фантазия, мол, бред—контрнаступление, ничего-де не выйдет, отступать надо. А вот и вышло! — Ленин подошел ближе к Фрунзе и, смотря на него сияющими глазами, повторил: — Вышло! И еще выйдет! — он широким взмахом руки провел по карте.

Вернулись к столу. Опять и опять Ленин заставлял Фрунзе рассказывать о боях, о состоянии армии. Слушая, Владимир Ильич время от времени отмечал что-то у себя в блокноте. Потом, как бы спохватись, сказал:

— Не устали? Может быть, вам отдохнуть надо немного, а?

— Что вы, Владимир Ильич!

— Верно, потом отдохнем. Хорошо отдохнем! Ведь вы туркестанец?

— Да. В юности жил в Семиреченской области.

— Видите, как удачно, — оживился Ленин. — Замечательно. Вы хорошо знаете этот край?

— Знаю, даже язык знаю, правда больше киргизский.

— Это совсем клад, — усмехнулся Владимир Ильич. — А вы молчите, скромничаете.

Они снова вернулись к карте.

— Вот видите,— показывая на карту, продолжал Владимир Ильич. — Наши города—Москва, Петроград, Тула, Иваново, Ярославль... Промышленные центры, аза-воды и фабрики стоят. Нас бьют блокадой, голодом. Мы отрезаны от хлебных районов, от угля, от нефти, от хлопка. Открыв дорогу в Туркестан, мы еще не очистили его от врагов Советской республики; еще предстоит серьезная и упорная борьба. Контрреволюционные банды в Туркестане опираются на помощь англичан...

— А ведь мы можем их прищемить, Владимир Ильич, и сильно прищемить! —сказал Михаил Васильевич.

— Вы так думаете? Уверены? ¹¹

161

— Безусловно. Туркестан мы очистим от контрреволюционной нечисти. Заверяю вас в этом. А здесь, — Фрунзе показал на линию границы, отделяющей Среднюю Азию от Афганистана, — отсюда можем пугнуть интервентов, да так, что в Лондоне слышно станет.

Владимир Ильич прошелся по кабинету.

Когда беседа подошла к концу и Фрунзе начал прощаться, Владимир Ильич сказал ему:

— Ждем от вас добрых вестей, товарищ Арсений. От души желаю удачи!

Для помощи трудящимся Средней Азии в борьбе с остатками белогвардейщины и.укрепления Советской власти ЦК РКП (б) и ВЦИК образовали специальную комиссию во главе с товарищами Фрунзе и Куйбышевым. Из Москвы М. В. Фрунзе вернулся в Самару с тем, чтобы вместе с находившимся там штабом фронта перебраться в Ташкент.

Сквозь бураны

Все было готово к отъезду из Самары. К двум поездам командующего Туркестанским фронтом прицепили паровозы. Но отправка неожиданно задержалась. Никто не знал, где находится сам командующий. Адъютант побывал у начальника вокзала, звонил в Самарский губком, в военный комиссариат. Отовсюду отвечали:

— Командующего фронтом здесь нет. Был, но сейчас нет...

Михаил Васильевич задержался в губкоме партии. Подъехав к вокзалу, он выскочил из автомобиля, оглянулся по сторонам и быстро направился к старухе, сидящей на углу около какого-то мешка. Стоял январь, было очень холодно. Старуха, закутанная в платок так, что не видно ее лица, полудремала. Михаил Васильевич наклонился к ней.

— Заснула, бабушка? Давай насыпай!

Он оттянул пальцем карман шинели и подставил его. Одеревеневшими от мороза руками старуха открыла мешок с семечками и стакан за стаканом принялась сыпать их в карман Фрунзе.

— Ты уж, сынок, сам считай, сколько стаканов. Я, кажись, сбилась.

— Пока пять, насыпай доверху, ехать нам долго, — сказал Фрунзе.

Карман у него был вместительный. Он наполнился лишь после одиннадцатого стакана.

— Ну и карманы »у тебя, сынок, что мой мешок, — усмехнулась старуха.

— Для военного человека, бабушка, хороший карман — первое дело, — расплачиваясь за подсолнухи, ответил Фрунзе.

Только он направился к вокзальному подъезду, как услышал детский голос.

— Дядя, я вас знаю!

Фрунзе остановился. Рядом с ним стоял мальчуган лет двенадцати — крепкий, белокурый, одетый в невообразимое тряпье.

— Откуда ты знаешь? — спросил Михаил Васильевич.

— Да, дядя, знаю. Вы — Фрунзе, главный командующий.

Михаил Васильевич улыбнулся.

— Ну, допустим, я главный, а что ты делаешь здесь, на таком морозе?

— Я хочу домой, в Ташкент, там мои родители. Я отбился от них...

— В Ташкент? — переспросил Фрунзе. — Как тебя зовут?

— Бориска.

— А ну пойдем, Бориска!

На перроне Фрунзе встретил адъютанта и, показывая на мальчугана, сказал:

— Вот я вам еще одного пассажира привел...

Бориску поместили в вагоне командующего, вымыли,

подогнали на него красноармейское обмундирование. Люди, бывавшие ранее в Ташкенте, опросили Бориску. Он назвал улицу, номер дома, где живут его родители. Товарищи подтвердили: есть в Ташкенте такая улица.

Бориска стал любимцем пассажиров поезда. Но самое большое внимание уделяли ему Фрунзе и его жена Софья Алексеевна. На остановках, когда выводили коней на проводку, Бориска лихо скакал мимо вагонов на гнедом жеребце. Ловкость, с какой мальчуган ездил верхом, очень нравилась Фрунзе; он привязался к Бориске, как к сыну.

Путь на Ташкент был долгий, тяжелый, с крушениями, с частыми остановками из-за снежных заносов и из-за нехватки топлива. Но в поезде Фрунзе всегда было весело и шумно. Михаил Васильевич всех засадил за работу: изучать историю, культуру, быт Туркестана. Сам он, не отрываясь, читал одну книгу за другой. Прочел даже коран

— Все это нам пригодится, — говорил он. — Не на день едем, а, может быть, на много лет. Нужно хорошо знать край, в котором придется жить и работать.

По вечерам в вагон Фрунзе приходили Дмитрий Фурманов и другие ивановцы. Собирались в кружок.

Фурманов затягивал: «Ревела буря, дождь шумел» или «Во субботу день ненастный...» Когда Фурманов исчерпывал свой запас песен, Фрунзе, долго откашливаясь и чуть краснея, запевал тенором: «Отец сыну не поверил, что на свете есть любовь...» Но больше всего он любил петь развеселую шутливую песню: «На поповом на лугу потерял мужик дугу, дугу точеную, позолоченную...»

Пел он так задушевно и искренне, что ему дружно подтягивали и подолгу уговаривали спеть еще что-нибудь. Фрунзе отмахивался:

— Ну, ну, молодчики, нашли Собинова!

Ближе к Оренбургу поезд пошел медленнее. Не хватало попрежнему топлива и продовольствия. Свирепствовали морозы. На станциях стояли день, а иногда и два. В самом Оренбурге застряли на четверо суток. Дров для паровозов не было В городе свирепствовала эпидемия сыпняка. В поисках топлива люди ломали деревянные склады, амбары, ветхие дома. Рассказывали, что какой-то кавалерийский полк сжег свои вагоны и отправился в дальнейший путь, несмотря на 30—40-градусные морозы, походным порядком.