Следствие в Чунцине было не только варварским по форме, но и бестолковым по сути. Ограничив расследование кругом отношений Каваи с Седзимой и китайскими коммунистами, полиция не сумела вскрыть его связи с Одзаки и группой Зорге в Шанхае. Но даже если Каваи и не задали ни одного вопроса об Одзаки, это ни в коей мере не умаляет ту силу духа, что была проявлена им в подвалах тюрьмы Чунциня. Как он пишет в своей книге, «если во время допросов в Чунцине я сказал бы хоть слово об Одзаки, Зорге или о своей работе в Японии, то группа Зорге была бы открыта уже в 1936 году. Но тогда Зорге и Одзаки скорее всего избежали бы приговора к высшей мере наказания — смерти».

Выйдя из тюрьмы, Каваи остался на континенте и в течение нескольких лет его связи с группой Зорге практически прекратились. В Японию он вернулся лишь в сентябре 1940 года.

У нас нет данных о том, как реагировали Одзаки и Мияги на неожиданное исчезновение Каваи из Токио, нет также и данных, сообщили ли они Зорге о том, что случилось. В любом случае вскоре они занялись сбором разведданных для Зорге о событии, взбудоражившем всю Японию, а возможно, и весь мир. А именно, о мятеже части токийского гарнизона, начавшегося на рассвете 26 февраля 1936 года.

Пока Зорге находился в Москве, драматические события сотрясали Японию. 16 июля 1935 года генерал Мазаки, герой радикальной фракции Коде («Имперский путь») был вынужден уйти в отставку с важного поста генерал-инспектора военной подготовки. Его отставка была подстроена врагами и безошибочно воспринята как победа более традиционно мыслящей Тосеи-ха (фракция «Сдерживание») Уход Мазаки вызвал сенсацию, и вскоре Токио наполнился слухами о грядущем насилии. Было заявлено, что молодые горячие головы из Кодо-ха никогда не согласятся с тем, что произошло, поскольку из объявленных 1 августа ежегодных армейских назначений и продвижений стало ясно, что министр обороны намерен лишить поддержки фракцию Кодо, отправляя всех смутьянов подальше за море.

Среди тех, кого коснулись эти чистки, оказался и полковник Аизава, служивший в городе на берегу Внутреннего моря. Этот офицер специально отправился в Токио, чтобы выразить протест против увольнения Мазаки. В Министерстве обороны он разыскал начальника бюро военных дел, генерал-майора Нагату, ответственного за армейские назначения и известного противника Мазаки и Кодо-ха. Аизава намерен был убить Нагату, если последний откажется выслушать его, однако в бурной беседе, состоявшейся между ними, он не пошел дальше требования отставки Нагаты. Конечно, в большинстве армий мира подобное нарушение субординации не осталось бы безнаказанным. И потому нет ничего удивительного в том, что две недели спустя Аизаве сообщили, что он назначается в полк, базировавшийся на Формозе.

Аизава снова отправился в Токио. Он прошел в Министерство обороны и, шагая по коридору, достиг кабинета Нагаты, открыл дверь и выхватил меч. Первый удар Аи-завы не достиг цели. Другой офицер, оказавшийся в комнате, попытался защитить Нагату и был серьезно ранен. Нагата же был зарублен насмерть. «Мне стыдно, — заявил Аизава на военном трибунале, — что я не сумел убить Нагату с первого удара».

Убийства, вне всякого сомнения, были свойственны японской традиции. Но убийство генерала боевым офицером было делом немыслимым в течение последних пятидесяти лет. Каждый сознавал, что этот инцидент был симптомом того, что называлось «гекокийо» — «свержение старших младшими, высших низшимй». Это выражение, впервые использованное для описания феодальной анархии XV века, похоже, вполне подходило к ситуации, сложившейся в японской армии с ее политически активными молодыми офицерами, чьи радикальные и по-настоящему мятежные настроения угрожали как военным, так и гражданским руководителям.

Таким образом, Зорге вернулся в Японию, еще более неустроенную, разлаженную предчувствиями близкого насилия, чем когда он впервые прибыл в эту страну два года назад. И Одзаки, и Мияги изложили ему причины убийства

Нагаты, после чего у Зорге осталось мало сомнений в том, что следует ожидать большого кровопролития.

Знаменитый «Ni Ni Roku Jiken», или «инцидент 26 февраля», был связан и с убийством Аизавой генерала Нагаты, и с последовавшим военным трибуналом над полковником Аизавой, заседавшим в казармах Первой дивизии в Токио. Дело тянулось долго и получило широкую огласку в прессе, печатавшей день за днем отчеты о нем, Аизава и его адвокаты превратили дело защиты офицера в рупор полусырых идей фракции Коде, выражаемых с полемическим задором. Председатель суда позволил повернуть дело так, чтобы моральная инициатива оказалась в руках обвиняемого. Аизава добился успеха, представляя себя бескорыстным японским патриотом, озабоченным лишь судьбой страны и желающим избавить ее от слабости, коррупции и предательства в высших сферах, символизируемых кабинетом, советниками трона, огромными капиталистическими корпорациями и некоторыми военачальниками, включая и свою жертву — генерала Нагату.

Это cause celebre (знаменитое дело) всколыхнуло многих молодых офицеров Первой дивизии, разделявших взгляды Аизавы, и в январе полиция уже раскрыла заговор нескольких офицеров, ставивших своей целью убийство членов кабинета[68]. На самом деле было много признаков грядущей тревоги, но единственное, что предприняли военные власти, — это приказали Первой дивизии приступить к несению службы в Маньчжурии и быть готовой перебраться на континент в конце февраля.

Военный трибунал над Аизавой прозаседал весь февраль, и каждый день этого процесса все больше раскалял атмосферу, уже насыщенную слухами о неминуемом кровопролитии. И Одзаки, и Мияги продолжали снабжать Зорге информацией по делу Аизавы и всех замешанных в нем. И потому Зорге не очень удивился армейскому взрыву, разразившемуся 26 февраля. По словам Зорге, «сотрудники посольства пребывали в растерянности, не зная, как расценивать события 26 февраля».

То, что произошло утром 26 февраля и в последующие три дня, могло поставить в тупик неискушенного наблюдателя. Около 1400 солдат покинули казармы на рассвете в сильный снегопад. Командовали ими младшие офицеры, ни один из которых не был в чине выше капитана. Главная часть повстанцев заняла группу зданий в правительственном квартале Токио, включая и Министерство обороны, штаб-квартиру столичной полиции и парламент. Одновременно части мятежников предприняли атаки на резиденцию премьер-министра и на дома нескольких известных людей. Среди жертв оказались два бывших премьер-министра, а сам премьер-министр чудом избежал смерти[69]. Лидеры переворота, молодые офицеры, выпустили манифест, выдержанный в довольно туманных, расплывчатых выражениях. В нем заявлялось, что все было предпринято из чувства долга перед императором.

И с этого момента мятежники стали вести себя пассивно. Казалось, они выжидали, когда влиятельные генералы из фракции Коде возьмут на себя ведение государственных дел. Правительство тоже поначалу было странно пассивным. И лишь поздним вечером 26 февраля оно выпустило заявление, подписанное министром обороны. В нем ничего не говорилось о «повстанцах» или даже «мятежниках», но лишь о «молодых офицерах регулярных войск». На следующий день встречей нескольких генералов и молодых мятежных офицеров начались переговоры с повстанцами. Одновременно, пока они продолжались, к столице были подтянуты верные правительству войска, матросы Первого флота окружили город, танки двинулись по заснеженным улицам, и армейские посты окружили цитадель повстанцев — часть из этих постов была укомплектована матросами-новобранцами. Через два дня, 29 февраля, офицеры-мятежники и рядовые капитулировали без единого выстрела.

Зорге был захвачен этим удивительным, потерпевшим неудачу дворцовым переворотом. В течение всех четырех дней он пытался увидеть все, что можно, собственными глазами и велел членам своей группы исследовать истинную природу и последствия этого дела. «Наша шпионская группа, — сказал Зорге, — рассматривала изучение этого инцидента как одну из своих главных обязанностей».