— Поручителем? — удивился я.

— Я зашла вчера к тебе домой, чтобы сказать об этом. Хочу поручиться за тебя перед банком.

Я опустил свой стакан на белоснежную кружевную скатерть.

— Что ты говоришь? — не поверил я своим ушам.

— Поручиться за тебя, — повторила Агнес. — Чтобы они не осложняли тебе жизнь из-за этих проблем с долгами. Чтобы ты мог выиграть гонки, а не сражаться с кредиторами.

— Это будет не так-то просто, — еле вымолвил я.

— До тех пор, пока ты не найдешь себе спонсора.

— Когда это еще будет, да и будет ли вообще?

— Думаю, да, — сказала Агнес. — А пока... пожалуйста, согласись.

— Нет, — ответил я. — Не могу.

— Черт! — выругалась она, с досадой хлопнув руками по скатерти. — Мсье не желает принимать денег от женщины, так надо понимать? Повторяю: я уже прошла через это. Если ты чего-то и стоишь, то только сейчас. А ты многого стоишь. Уверена. Так почему бы нет?

Тонкая загорелая рука скользнула через стол и легла на мою. Она была сухой и прохладной, без единого кольца — чудесная рука.

Я объяснил:

— Катамаран — это лишь одна из моих проблем. Есть еще куча и всего другого. И мне не хотелось бы это обсуждать.

— Потому что я журналист? Да?

— Отчасти и поэтому.

— Но разве я говорила с тобой как журналист? — тихо спросила Агнес.

Глубоко вздохнув, я почувствовал необходимость излить ей душу и как бы издалека услышал собственный голос. Я рассказывал ей то, о чем никогда ни с кем не делился, а уж тем более с журналистами. И я просто не мог остановиться, меня словно прорвало... Это не касалось ни денег, ни домов, ни лодок, ни экипажей.

— Я был женат. У нас родилась Мэй. А потом моя жена ударилась в религию. Культ назывался Лучезарным Светом. Все это произошло в начале семидесятых... Она уехала в Америку со своим новым другом и взяла с собой Мэй.

Ресторан перестал существовать, я словно перенесся в нештукатуренную кухоньку «Милл-Хауса» и читал записку на столе: «Мы с Джерри уехали. Берем с собой Мэй, так как хотим, чтобы она выросла прекрасной. Думаю, тебе этого не понять, так что и не пытайся».

— Через две недели я узнал, что она и ее друг погибли в автомобильной катастрофе в Вайоминге. О Мэй ничего не было известно, поэтому я поехал искать ее. Она была в месте, которое у них называлось Центром, и мне позволили на пять минут увидеться с дочерью. Потом я обратился к адвокату. Только через год мне вернули дочь. Да, тот год получился и впрямь не очень-то веселым, а Мэй до сих пор под наблюдением детского психиатра. На все потребовалась уйма денег, вот мне и пришлось взять в партнеры Гарри. Я и раньше-то с недоверием относился к людям, а с тех пор вообще перестал доверять кому бы то ни было.

Я замолчал. Край скатерти, который я нервно теребил, стал влажным от моих вспотевших рук. Агнес слушала, подперев щеку рукой, молчала и не сводила с меня глаз. Я отвернулся.

— Вот и напиши об этом, — съязвил я.

— Нет, не буду. — Она улыбнулась. Улыбка эта началась с глаз и озарила ее лицо, отметая прошлое, словно старую паутину. — Доверься мне, прошу, — проникновенно произнесла Агнес.

— Ладно, — нехотя согласился я. — Но денег твоих я не возьму.

— Послушай, — снова начала Агнес. — Если бы я не хотела, я не предлагала бы тебе ничего. Видишь ли, ты, как все англичане, совершенно не знаешь Франции. Выйди отсюда, останови любое встречное такси и спроси, кто такие де Стали, поинтересуйся, заметит ли кто-либо из них, если пропадет сто тысяч фунтов.

Сидя напротив меня, она усмехалась, словно лукавая кошка.

— Ладно, — сдался я окончательно. — Вот что ты можешь сделать, чтобы помочь мне. Позвони кредиторам «Гал Спарза» и скажи, что, до тех пор пока я не заплачу им пять тысяч фунтов, ты будешь гарантировать получение денег в случае, если Эд Бонифейс не объяснит это дело к полному удовлетворению всех заинтересованных лиц. И скажи им, что ты журналист.

Перегнувшись через стол, я рукой осторожно прикоснулся к щеке Агнес, приблизил к себе ее лицо и поцеловал. Ее губы раскрылись мне в ответ. Поцелуй длился гораздо дольше, чем любой из нас мог этого ожидать. И когда мы наконец оторвались друг от друга, взор ее оказался затуманенным и серьезным.

Но лишь на мгновение.

— Не будем терять время, — сказала она. — Я сейчас же напишу им письмо. Закажи шампанского.

Чуть позже мы вышли прогуляться по городу. В Шербуре вовсю кипела жизнь. Столики у яхт-клуба были забиты людьми — теми, кто на афишах и обложках журналов обычно мужественно щурятся от солнца или широко улыбаются на фоне парусов и снастей. За одним из столиков с парой своих матросов, поглядывая по сторонам, сидел и Жан-Люк Жарре. Его огненные черные глаза на миг остановились на мне и скользнули дальше, но тут он заметил Агнес. Он опять поглядел на меня, на этот раз удивленно, и помахал рукой. Запястье его было схвачено золотым браслетом. Агнес бросила на меня извиняющийся взгляд, коснулась моей руки и со словами: «Дела!» — направилась к Жарре. Они о чем-то оживленно начали говорить.

Ошеломленный внезапностью перехода от полного уединения к созерцанию густой человеческой толпы, я застыл на месте. У стойки бара седобородый человек разглядывал расставленные на полках бутылки. Я прошел по замусоренному паркету и остановился у него за спиной.

— Джон! — окликнул я его. — Как вахта?

Джон Доусон нехотя обернулся.

— Отлично!

Его вид не подтверждал сказанного. Первый раз я не увидел на лице Джона его неизменной ухмылки. Обычно пылающее здоровым румянцем, сейчас оно казалось изнуренным и осунувшимся, веки были словно обведены красными кругами.

— Участвуешь в гонках? — поинтересовался я.

— Да, — отозвался он безжизненным, ничего не выражающим голосом.

— У тебя хорошие отношения со спонсором?

В глазах Джона блеснули было искорки энтузиазма, но тут же погасли.

— Великолепные, — ответил он. — Просто великолепные. Страшно щедр!

Прихлебывая кофе, Доусон безразлично рассматривал какую-то хорошенькую девушку, потягивающую пиво за стойкой, а потом неожиданно резко обернулся ко мне.

— Ты был с Эдом, когда он потерял «Экспресс»?

— Да, был.

— Что же произошло?

— Ты разве не читал? — удивился я. — Лопнул якорный трос.

— Как это?

Я пожал плечами:

— Так уж вышло, вот и все.

— Это старикан Алан его перерезал?

— Перерезал? — удивился я. — Зачем кому бы то ни было перерезать трос?

— Включи свое воображение! — посоветовал Джон. — Эд только и твердит всюду о том, что это не простая случайность.

— Эд последнее время несколько взвинчен.

— Эх! — вздохнул Джон. — Уж я-то его понимаю!

— Что ты имеешь в виду? — насторожился я.

Внезапно мой собеседник снова отвернулся и поднял бокал.

— Ничего. Решительно ничего. Выпей еще бренди. А ты случайно не знаешь, где сейчас Эд?

— Может быть, дома?

— Да нет, уже пробовал его там найти, — покачал головой Джон.

Я спросил:

— А что, собственно, случилось?

— Не спрашивай, — махнул Джон рукой. Лицо его внезапно стало мертвенно-бледным. — Не задавай мне этих распроклятых вопросов!..

С этими словами он, швырнув на стойку пригоршню франков, зашагал к выходу, огибая столики с припозднившимися посетителями.

Устало опершись на стойку, я наблюдал, как на рейде маневрирует QE2, похожий на гигантский свадебный торт, и размышлял о том, что нынче почему-то все ведут себя как-то странно. Таинственность совсем не в характере Джона. Такое поведение было бы более логично для Эда Бонифейса.

Глава 13

Тем же вечером Агнес уехала в Париж. После уик-энда на пароме прибыл Чарли вместе с остатком снаряжения «Оружия», и мы принялись за работу. Следующие несколько дней вкалывали по двадцать часов кряду, чтобы приготовить катамаран к гонкам. Ни на что другое времени не оставалось.

«Шербурский треугольник» состоит из трех коротких забегов, проводимых на выходе из гавани, и того, что называется дальним морским забегом — примерно сто миль в пределах отрогов Шербурского полуострова.