Он посмотрел на меня, потом в другую сторону.

— О Боже, — сказал он. Потом двинул левой рукой. Я думал, он сейчас прижмется бедром к скале, чтобы я мог дотянуться до петли у него на поясе.

Но он этого не сделал.

Наоборот, он уцепился левой рукой за мое плечо и оттолкнулся так, что смог отскочить в сторону, где трещина становилась уступом — достаточно широким, чтобы он мог сесть на него и разрыдаться.

Он оттолкнулся как следует. Если бы я ожидал толчка, я бы потверже встал ногами в трещине. Но я его не ожидал и к тому же давно не тренировался. Я почувствовал, что соскальзываю со скалы и лечу в пустоту.

Внезапно скала огласилась воплями. "Хорошо закрепились?" — подумал я. Потом я оказался на конце веревочной петли, мое правое плечо врезалось в скалу, и было ужасно больно.

Кроме боли было что-то еще. Что-то было не так.

Мое лицо было прижато к холодной, шероховатой поверхности скалы. Внизу лежал берег — желтая полоска, в которую вгрызались голодные маленькие волны. В животе у меня все перевернулось: я понял, что не так.

Скала двигалась мимо моей физиономии.

Я поглядел вверх. В глаза мне посыпались камешки. Камешки, летевшие из-под пары ботинок. Ботинок Тома. Плохо закрепился, подумал я. Скользкий выступ. Скрюченными пальцами я пытался вцепиться в скалу.

Но скала была отвесной, уцепиться было не за что.

Сердце, казалось, вот-вот выскочит у меня из груди. Наверху Том сползал с земляного склона. Я слышал его голос — отрывистый лай, зовущий на помощь. Но видел я только черный камень, поросший желтым лишайником, который скользил мимо все быстрее, быстрее...

Потом рывок, и скольжение прекратилось. Я весь трясся, медленно поворачиваясь в пустоте. Полная тишина, только белые чайки кричат внизу да в отдалении рокочет море.

Сверху послышался голос. Голос Отто, спокойный и уверенный.

— У меня на веревке скользящая петля. Мы вытянем тебя на уступ слева. Оглянись, увидишь.

Я оглянулся и увидел. Прекрасный уступ, широкий, как шоссе.

— Потом поднимешься, и может быть, кто-нибудь даст тебе поесть.

С трясущимися коленями я выбрался наверх. Гвина тоже кто-то втащил на скалу. Он предложил мне почти все свои бутерброды, а затем отвел в сторону, огляделся, не слышит ли кто, и сказал:

— Спасибо, Билл. Я вам очень благодарен. — Он говорил искренне. — Если я могу что-то сделать для вас...

Я похлопал его по плечу и сказал, чтобы он перестал дурить. Но потом, уже дома, я поблагодарил Отто. Безусловно, он спас мою шкуру, и Тома тоже.

— Фигня, — сказал он. — Это ты спас меня. Чем бы я зарабатывал на жизнь, если бы он из-за меня погиб?

Я лег спать рано. Люди, спасающие мою жизнь, мне были гораздо приятнее, чем люди, пытающиеся меня убить.

Глава 11

Я проснулся промозглым утром. Сборная "Глоуб" проделывала зарядку в густом сером тумане. Я побрызгал освежителем в фургоне, повернул ключ зажигания и открыл окно. Снаружи стоял Отто.

— До встречи в Финляндии, — попрощался я.

Он улыбнулся добродушной широкой улыбкой, капли дождя стекали с его жесткого лица.

— Ну нет... Если ты хоть что-нибудь соображаешь, — ответил он.

Я выжал сцепление и оставил бизнесменов кашлять в облаке выхлопных газов. На главном шоссе уже было не проехать от туристов, которые глазели на облака и удивлялись, куда подевался Кейдер-Идрис.

Я быстро ехал на север. Болело плечо, там, где я ушиб его о скалу. Но я не думал о бойскаутах из правления компании "Глоуб". Я думал о том, что мне сказал Отто, и чем больше думал, тем сильнее зверел. Он говорил со мной неофициально. Это не помешает мне идти по следу, тоже неофициально. К полудню среди натыканных тут и там жилых домов показалась грязная вода Мерси. Телефон в фургоне, как всегда, не работал. Перед самым Беркенхед-Таннел я остановился и нашел телефон-автомат, где все было цело. Я набрал личный номер Мартина Карра из "Трибьюн".

— Алло? — сказал он. В будке воняло мочой и чипсами. Мартин наверняка откинулся на спинку кресла, задрал ноги на стол, а из огромного окна за его удобным кожаным креслом видно, как течет Темза.

— По-моему, у меня наклюнулся материал, — деловито сообщил я. -

Оплатишь мне расходы?

— С какой стати? — спросил он.

— Ради увеличения тиража "Трибьюн".

Он заворчал. Ничего, пускай ворчит. Наконец он поинтересовался:

— Что за материал?

— Пока не могу сказать.

— Значит, я прихожу к владельцу и сообщаю ему, что Тирреллу нужен для яхты новый парус в счет расходов.

— Мертвые русские подводники, — сказал я.

— Ну и что?

— А укокошил их я, — сообщил я. — Именно это вынюхивал твой Сондерс.

— Ах вот оно что! Расскажи еще.

— Рано, — ответил я.

В его голосе зазвучало что-то новое. Может быть, предостережение.

— Я слышал, тебя вытурили из "Молодежной компании". Надеюсь, ты не собираешься использовать мою газету для сведения личных счетов.

— Нет.

Он вздохнул:

— Я тебе верю. Другие бы не поверили.

Когда я в последний раз вернулся из сектора Газа, "Трибьюн" прислала за мной в аэропорт "мерседес" с затемненными стеклами. На заднем сиденье сидел Мартин со странным выражением на крупном, мягком лице: гордость, смешанная со стыдом, подумал я, когда он протянул мне первый стакан виски.

Въезд в Лондон почему-то показался мне кошмарным сном. Я сидел, откинувшись на сиденье, окутанный тлетворным комфортом дорогой машины. Но мысли мои оставались среди разрушенных белых стен и запаха нечистот, около поваленного фигового дерева, из черной тени которого выскакивали мальчишки и швырялись камнями.

Мартин повел меня прямо в правление. У меня слегка кружилась голова от виски и усталости, я запомнил глухое эхо своих шагов по белому мраморному полу административного крыла.

Внизу — там, где люди писали и редактировали газету, — административное крыло прозвали "Версалем". У кабинета правления была двойная дубовая дверь. Мартин держался позади. Я открыл дверь.

Мир сошел с ума.

Защелкали камеры, как молнии засверкали вспышки. Аплодисменты, крики "ура", хлопанье пробок от шампанского — все смешалось в рев, а вспышки зажгли у меня перед глазами багровые солнца. Постепенно аплодисменты утихли, солнца погасли, и один из присутствующих начал торжественную речь.

В комнате было полно людей в костюмах. Длинный стол посреди кабинета был уставлен бутылками. Горело шесть канделябров. Отблески свечей играли на костюмах тридцати человек, улыбавшихся мне с поднятыми бокалами в руках. Не хватало только плаката "Слава герою-победителю!".

Тот, что говорил, стоял посреди комнаты. Это был Эйдан Мэрфи, владелец "Трибьюн", и двух бульварных листков, и еще газет в Америке, в Австралии и повсюду, где люди умели читать и имели деньги.

— Тиррелл, — вещал он. — Наш Билл Тиррелл! Другие газеты отвернулись от Ближнего Востока. Но наш Билл Тиррелл едет туда и с головой окунается в жизнь. Да, господа, пальцами ощупывает богатую, толстую ткань, основу и уток нашего существования. А вам известно, что это значит? Это значит тираж сто тысяч плюс дополнительные номера газет, которые мы продаем ежедневно, с тех пор как начали печатать репортажи из сектора Газа. Мы очень довольны. Билл Тиррелл, добро пожаловать домой!

Кто-то вложил мне в руку прохладный стакан. Все выжидательно молчали. Очевидно, от меня требовалась ответная речь. Но я слышал только голос Хасана, швырявшего камни мальчишки из сектора Газа: "Они сожгли деревню. Прострелили голову моему брату".

Я уронил стакан на пол, повернулся спиной к этим свиньям в галстуках и вышел из кабинета. На следующий день я написал заявление об отставке. Мартин Карр отказался принять ее, заявил, что я в отпуске за свой счет. У меня не хватило сил спорить.

И вот через три месяца после этого я снова звоню ему.