Все это было подписано аккуратным моряцким росчерком Дикки.

Я перечитал письмо дважды. В нем не было ничего непонятного. А также ничего неожиданного. Но я вспомнил, как просияло лицо Мэри при мысли о том, что она может вернуться на борт. И еще я подумал о восьми ребятах, которые должны были через две недели поплыть в Финляндию. Дикки не удастся своевременно найти замену "Лисице". Так что ребятам придется торчать в раскаленных бетонных коробках, а они так хотели вырваться на волю.

Моя вина была не в том, что я возил на судне пьяных нарушителей закона. А в том, что я их возил перед носом министра и попал с ними в газеты. Доброе имя компании было в опасности, но это во-вторых. А во-первых, по мнению Дикки, опасность грозила рыцарскому званию самого Дикки.

Я налил себе еще кружку кофе. В кают-компанию спустилась Надя Вуорайнен с коробкой бакалеи в руках. Глаза у нее были не карие — скорее, янтарные. У них было неудобное свойство глядеть прямо в душу, как будто ты стеклянный. Она спросила:

— Вам лучше?

— Да, — ответил я.

Без рейсов "Молодежной компании" Билл Тиррелл так и оставался бы чудаком, помешанным на кораблях. Благодаря Кристоферу он превратится в корму без корабля.

— Как ваше расследование? — спросил я.

— Расследование?

— Ну да, гибели Леннарта Ребейна?

Надя пожала плечами.

— Прекрасно. — Она явно не сочла нужным ответить на мой вопрос.

— Вы очень добры, что остались поухаживать за мной, — сказал я.

Она улыбнулась. Улыбка у нее была на удивление теплой.

— Здесь лучше, чем в гостинице. Я раньше никогда не жила на яхте. — В глазах ее снова промелькнул восторг, который я заметил, когда она в первый раз спросила про кофе. Это была совершенно детская радость, при виде которой хотелось стиснуть Надю в объятиях. Ее было бы нетрудно обнять.

Спокойно, Тиррелл, подумал я. Вокруг этой дамы вьются вопросы, как мотыльки вокруг лампы.

— Что вы делали в Пауни?

— Собиралась увидеться с Мэри, — сказала она.

— И все в один вечер. Я иду к Мэри. Вы идете к Мэри. Кто-то еще идет к Мэри и убивает ее. — Я не сводил с нее глаз. Ни тени удивления. Она подслушивала у двери каюты, когда приходил инспектор Неллиган. — Многовато гостей для одного вечера. И странное совпадение.

— Нет, — ответила она. — Это не совпадение.

Я уставился на нее.

— То есть как?

Она пожала плечами.

— Я за вами наблюдала. — Ее лицо ничего не выражало — улыбающаяся золотистая маска.

— Почему? — спросил я.

— Из любопытства.

— А на чем оно основывалось?

— На любопытстве.

Этот разговор ни к чему не вел. Но мне не хотелось отступать.

— Я не говорил вам, как найти "Лисицу".

— Правда? — удивилась она. — По-моему, говорили. А теперь я искупаюсь, такая чудная погода. — Ее лицо снова стало оживленным. — Можно мне еще здесь побыть?

— Конечно, — сказал я. Мне хотелось, чтобы она оставалась там, где я могу задавать ей вопросы снова и снова, по-разному их формулируя, пока не получу ответ. И еще мне хотелось смотреть на ее восторженное лицо, потому что оно было прекрасно.

Надя вернулась через минуту. На ней был цельный купальник из какой-то блестящей ткани. Под золотистой кожей перекатывались мышцы. Тело ее было крепким и гибким, как у спортсменки. Я смотрел, как она поднимается по трапу, услышал всплеск, когда она прыгнула в воду. Мне тоже хотелось выйти на солнышко, поплавать с этой красавицей в прохладном черном Бейсине.

Вместо этого я снял трубку и позвонил Отто Кэмпбеллу.

Пронзительный женский голос, напоминающий лошадиное ржание, ответил:

— Он ушел в горы с командой "Сейлс Апрокемикал". Ах нет, вот он идет.

— Где тебя черти носили? — спросил он. — Я пытался тебе дозвониться.

— Потом скажу, — ответил я. — Мы можем сейчас поговорить?

— А то! — сказал он. — О чем конкретно?

— О "Молодежной компании". О Дикки Уилсоне.

— Дикки совсем свихнулся, — буркнул он.

— Он уволил меня, — сообщил я. — Политики оказали на него давление, и я хочу знать почему. Кажется, мне придется продать яхту.

— Я смогу тебя просветить. — Он доверительно понизил голос. — Только не по телефону. Ты можешь приехать?

— Завтра вечером, — предложил я. — Идет?

— Отлично, — сказал он. — Я запишу тебя, а ты за это денек поработаешь со мной. У меня один парень заболел гриппом.

Я положил трубку. Вытащил бухгалтерские книги и логарифмическую линейку, сделал кое-какие расчеты по ремонтной смете, пытаясь изображать, будто ничего особенного не случилось. 

Я услышал скрип: это Надя вскарабкалась на балансир [115], потом двинулась вниз, хлопнула крышка люка. Дверь открылась. На Наде поверх купальника было наброшено махровое полотенце. Она сказала: 

— Я слышала ваш разговор по телефону. Вы должны продать эту яхту?

Я совсем не знал ее. Вполне возможно, что это она убила Мэри.

— Нет, — ответил я. — Не собираюсь продавать.

Крышка люка задребезжала. Послышался голос:

— Еще чего! Продашь как миленький! — На трапе показалась пара загорелых ног. Ноги Клодии. — Господи, тут запах, как в будуаре у шлюхи. — Ее серые глаза с темной каймой окинули каюту взглядом оценщика. Оглядели розы, полированный стол в поисках недостатков. Наконец остановились на Наде. Нижняя губа Клодии выпятилась. В кают-компании запахло не только розами. Клодия явно выпила. Она повысила голос: — А это, насколько я понимаю, сама шлюха.

— Что значит "шлюха"? — спросила Надя.

Клодия пропустила этот вопрос мимо ушей.

— Я была в баре, — сказала она, хотя это было и так ясно. — И оттуда смотрела. Она загорала на палубе. Голяком. Красивые сиськи, чес-слово. — Глаза Клодии сузились от ярости. — И ножки что надо. Потрясающая бабец, я уверена. Не хуже меня.

Я поймал себя на том, что смотрю на нее, разинув рот.

— Скотина! — продолжала она. — Стоит мне на минуту отвернуться, и тут уже от потаскух нет прохода. А ты не собираешься продавать яхту! Сволочь ты, вот кто!

Я с трудом овладел собой. Чувствительная Клодия — это было неубедительно. Ревнивая Клодия — более чем убедительно. Значит, она сидела и пила, пока не озверела от праведного негодования. Теперь ее губа выпятилась до отказа.

— Что такое "потаскуха"? — снова спросила Надя.

Клодия развернула воинственную губу в ее сторону.

— Кто ты такая, дьявол побери?

— Гостья, — ответила Надя. Она по-прежнему улыбалась, но взгляд у нее был отрешенный, как будто все это не имело к ней никакого отношения.

— Гостья с чемоданом. — Я никогда не видел Клодию такой злой. — Бог мой, — сказала она. — Розы! — Не успел я пошевелиться, как она схватила вазу со стола и вышвырнула цветы в мусорный ящик в камбузе.

Надя встала. Я тоже поднялся и сказал:

— Веди себя прилично.

Клодия цеплялась за плиту в камбузе, чтобы удержаться на ногах, от ярости она чуть не плакала.

— На всех снастях сушатся трусы, на палубе валяются голые шалавы. А она еще вытирает пыль и подметает. Не иначе как это — чертова любовь. — Клодия открыла ящик, сунула туда руку и вытряхнула его содержимое, которое со звоном посыпалось на пол.

Банка с мукой взорвалась как бомба, осыпав все вокруг. Коробка поменьше, вероятно с перцем, завалилась в ящик со щетками под плитой.

— Прекратите немедленно! — потребовала Надя.

— Никто не смеет со мной так обращаться, — заявила Клодия.

— Выйдем на палубу, — предложил я.

Она уселась и сложила руки.

— И не подумаю.

— Хорошо, — согласился я. — Тогда обсудим все здесь. Твой мистер Пинсли вовсе не осматривал яхту, а устроил тут обыск. Я хочу знать, зачем и почему?

— Бред, — запротестовала Клодия.

— Я пойду к нему сам, — сказал я. — И спрошу у него.

Она успокаивалась. Понимала, что выглядела идиоткой. Теперь она не знала, что делать дальше, и решила вести себя как упрямая ослица.