Док Джей поднимается, пытается удержаться в равновесии на здоровой ноге. Он сгибается и просовывает предплечье Алисе подмышку, пытается поднять.

Бах.

Док Джей падает как подкошенный. Теперь его левая нога превратилась в окровавленный кусок мяса. Он ждет пули, которой его добьют. Не дождавшись, поднимается, тащит Алису к себе на бедро. Док шарит в аптечке, вытаскивает шприц-тюбик, делает Алисе укол морфия.

Док Джей зубами срывает обертки из коричневой промасленной бумаги с трех перевязочных пакетов. Док накладывает повязки на рану Алисы. Алиса стонет, говорит что-то, чего мы разобрать не можем. Док Джей подолом рубашки вытирает пот со лба Алисы, затем вытаскивает обрезок резиновой трубки, из которого он делает жгуты.

Бах.

Пуля разносит правую руку Дока Джея. Док пробует подвигать пальцами.

Не получается.

Зеленый дым выползает из гранаты, брошенной Ковбоем, застилает поляну.

Ковбой открывает рот, чтобы отдать приказ. Но не может решить, какой именно. Наконец говорит: "Отходим. Хреново так поступать, но мы не можем не подчиниться сложившемуся положению. В Хюэ мы такое уже видали. Этот снайпер нас по одному туда вытаскивает. Он все отделение хочет положить, одного за другим. Вы все это понимаете. Дока с Теменью похерили, нас пока – нет. По коням".

Никто не двигается с места.

Ковбой встает.

– Выполнять.

Мы все понимаем, что Ковбой прав. Пусть это жестоко, но он прав.

– На тебе!

Салага без какого-либо предупреждения бросается на поляну. Палит наугад. Он несется скачками, с гибкой грацией плотоядного хищника, нападающего на жертву. С подбородка капает слюна. Салага жаждет испить горячей крови. Салага стремится добраться до человеческой плоти, разорвать ее и сожрать. Глаза салаги налились кровью: они горят огнем в этом мире теней, окружившем нас. Он палит вслепую. Салага уже и сам не понимает, что делает. Он считает себя Джоном Уэйном. Для здешнего мира он еще не родился.

Ковбой пытается подставить ногу салаге, бегущему по тропе, но салага удерживается на ногах и бежит еще быстрее, человек-волк, несущийся в царство смерти. Запинаясь, он подлетает к Доку Джею. Крутится на месте. Его горящие глаза рыскают по листве.

– Давай, Док, помогу. Я понесу…

Бах.

Пару секунд нам кажется, что на этот раз снайпер, наконец, промазал. Но затем салага падает на колени как для молитвы и хватается руками за горло.

Ковбой говорит:

– Уходим.

– Хрен там уходим, – говорит Скотомудила. – Сам уходи, мудак.

Ковбой делает шаг к Скотомудиле, становится с ним лицом к лицу, смотрит прямо в глаза.

– Мудила, в голове пойдешь.

Скотомудила встает, поднимает пулемет с бревна и упирает приклад в бедро, направив черный ствол вверх под углом в сорок пять градусов.

– Морские пехотинцы никогда не бросают на поле боля павших или раненых, Мистер Командир Отделения, сэр.

Ковбой, сверкая глазами, смотрит на Скотомудилу, шумно втягивая воздух, потом отводит меня в сторону.

– Джокер, теперь тут ты начальник. Уводи людей.

Ковбой видит, что Скотомудила прислушивается, и специально для него добавляет:

– Прикажи Мудиле – пускай в голове идет.

Скотомудила сплевывает.

Ковбой говорит мне, приглушив голос:

– Никогда не поворачивайся к Мудиле спиной. Халявы ему никогда не отваливай. Это он Мистера Недолета подорвал.

Я говорю:

– А ты как, Ковбой? Я, типа, если тебя похерят, кто меня с твоей сестренкой познакомит?

Ковбой глядит на меня какими-то нездешними глазами.

– Нет у меня сестры. Я думал, ты знаешь, – Ковбой глядит на Дока, Алису и салагу. – Мудила прав. Я должен попробовать. Снайпер увидит, как вы отходите, и…

– Слушай, нахрен это. Наплюй на все. Не выйдет ничего.

– Уводи людей, Джокер. Командуй.

– Но, Ковбой, я…

– Это моя обязанность, – говорит Ковбой. – Обязанность… – Голос Ковбоя звучит так, будто собственные кишки пережимают ему глотку.

– Хорошо?

Я молчу.

– Сделаешь, брат?

– Конечно, Ковбой. Всех доведу до высоты, целыми и невредимыми. Отвечаю.

С Ковбоя спадает напряжение.

– Спасибо, Джокер, – он улыбается. – Старый ты говнюк.

Орет Донлон:

– Смотрите!

Док Джей положил салагу на бедро. Лицо салаги побагровело. Док Джей как в поцелуе прижался к ярко-красным губам салаги, пытаясь вдохнуть жизнь в его обмякшее тело. Салага изгибается, жадно хватая воздух. Док Джей придерживает салагу, выхватывает К-бар, перерезает салаге глотку. Воздух со свистом врывается в неровный разрез, вспенивая кровь Салаги розовыми пузырями. Салага сучит ногами, чихает, кашляет. Док Джей вываливает все из аптечки, шарит среди шин, перевязочных пакетов, лейкопластырей. Затем в полном смятении выворачивает карманы. Док отбрасывает в сторону то одну вещь, то другую, пока, наконец, не натыкается на шариковую ручку. Он тупо смотрит на ручку, отводит руку, чтобы и ее выбросить, останавливается, снова глядит на ручку, раскручивает, вставляет ту часть, что побольше, в дыру в горле у салаги. Салага втягивает воздух, неровно дышит через узкую пластмассовую трубку. Док Джей осторожно опускает салагу на палубу.

Бах.

Правое ухо у Дока Джея пробито. Док осторожно трогает свою голову с правой стороны, касается мокрого рваного мяса.

Бах.

Пуля отрывает у Дока Джея нос.

Бах.

Пуля пробивает Доку Джею обе щеки. Он заходится кашлем, выплевывает выбитые зубы и куски десен.

Злобно оскалившись, Скотомудила палит из пулемета по зарослям.

– Уводи людей, – говорит Ковбой.

Он швыряет на землю "стетсон" и дробовик Мистера Недолета. Срывает кольцо еще с одной дымовой гранаты и бросает ее. Вырывает пистолет Мистера Недолета из наплечной кобуры. И, прежде чем я успеваю сказать Ковбою, что пистолет в джунглях бесполезен, он толкает меня в плечо, как в детской игре, и срывается с места, виляя на бегу, насколько позволяет узкая тропа.

Мы ждем, что будет.

Я понимаю, что должен уводить отделение, но я сам застыл как под гипнозом.

Вдруг из ниоткуда и отовсюду сразу возникает странный звук – как будто смеется кто-то. Мы начинаем крутить головами: неужели кто-то из нас так обалденно крут, что может веселиться, живя в этом говеном мире.

Снайпер смеется над нами.

Мы пытаемся вычислить позицию снайпера. Но смех доносится отовсюду. Кажется, что этот смех поднимается с земли, исторгается нефритово-зелеными деревьями, кустами-чудищами, вырывается из глубин наших собственных тел.

И на фоне этого зловещего смеха, от которого стынет кровь в жилах, я что-то замечаю. Вглядываюсь в тень. Пот щиплет глаза, все перед ними расплывается. И вдруг я вижу Бедного Чарли, черный череп на ветке, и понимаю, что только снайпер, которому не ведом страх смерти, позволит себе обнаружить свою позицию смехом…

Я щурюсь, вглядываюсь, и смеющийся череп растворяется в темноте.

Вот я и сержант морской пехоты.

Я смеюсь и не могу остановиться. Отделение застыло от страха, потому что снайпер смеется вместе со мной. Мы со снайпером смеемся и знаем, что рано или поздно все отделение засмеется вместе с нами.

Рано или поздно суровые законы джунглей возьмут свое над отделением. Мы живем по закону джунглей, по которому в них входят больше морских пехотинцев, чем выходят обратно. Именно так. Никто не спросит, почему мы улыбаемся, потому что это никому не интересно. Мразь войны, которую видят в ней гражданские – это в основном выпущенные наружу кишки. Отвратительное зрелище – видеть человека без прикрас. Отвратительное зрелище – когда даже в улыбке виден оскал смерти. Война отвратительна, ибо истина бывает безобразной, а война говорит все как есть. Отвратительно лицо Чарли, это призрачное черное лицо смерти, когда она поражает твоих братьев ловкими ударами, восстанавливая справедливость.