«Верховец и тогда меня наставлял, — размышлял Шестаков. — Он везде и всюду оберегал и поднимал мой авторитет, а сегодня, рискуя собой, сохранил мне жизнь. Ох, и трудная же эта комиссарская должность. И каким человеком нужно быть, чтобы полностью соответствовать ей! Только таким, как Верховец — открытым и искренним, твердым и принципиальным, бойцом-истребителем с большой партийной душой».

Лев наметил себе к вечеру обязательно навестить комиссара. Но пришел приказ срочно перебазироваться в Венделеевку. Это снова отступление. Немец прет…

Начались сборы.

— Как быть с «мессером»? — обратился к Шестакову инженер полка Спиридонов.

— А где он?

— Техник Бутов приволок его на буксире.

— В каком он состоянии?

— Отбит элерон правого крыла.

— А где немецкий летчик?

— Разведка забрала его себе. Да там еще и с мотором что-то случилось — глохнет.

— Значит, на нем сейчас не полетишь?

— Ремонт нужен…

— Ну что ж, пусть Бутов тянет его в Венделеевку, там восстановим, опробуем.

Летчики быстро перелетели — расстояние не так уж и большое. Инженерно-технический состав отправился на машинах. Не успела колонна отойти от аэродрома — налетели немецкие бомбардировщики. Все машины с людьми укрылись в посадке, а Бутову с «мессером» на буксире некуда было деться, он оставил свой транспорт на дороге, который прямым попаданием бомбы был начисто уничтожен.

Дмитрий Спиридонов готов был рвать волосы на себе. Он знал, с каким трудом и с какой целью добывался этот «мессер». Знал, что Шестаков будет «лютовать», а силу его гнева лучше не испытывать на себе.

Но что же теперь делать?

С покаянной головой предстал инженер перед командиром. Лев сразу все понял. Его взгляд потемнел. Но странное дело — он не взорвался. Сказал сдержанно:

— Этого следовало ожидать, мы должны были вас прикрыть…

Спиридонов облегченно вздохнул, еще раз подивившись тому, с какой тщательностью Шестаков взвешивает вину людей, как он самокритичен, требователен к самому себе.

Подошел недавно прибывший штурман полка капитан Михаил Баранов — Герой Советского Союза. Он уже обо всем знал.

— Лев Львович, не огорчайся, раздобудем мы еще «мессер».

Только дальнейшие события разворачивались так, что об этой затее пришлось на некоторое время забыть.

Советские войска продолжали отходить. Началась переправа через Дон. 9-й гвардейский, оставив позади полевые аэродромы Ржевска, совхоз Каменка, Гнилушки, Кагалинское, потеряв летчиков Елохина, Фролова, Шелемина, Лукова, Казакова и около десятка ЛаГГ-3, также перебирался в задонские степи.

Сердце Шестакова обливалось кровью, когда он вместе с Барановым прокладывал на карте маршрут в Калач-на-Дону.

Накануне вернулся из госпиталя Верховец, рассказал о том, какой разговор по дороге состоялся у него с колхозниками. Люди прямо спрашивали: почему вы оставляете нас на растерзание фашистам? Будет ли конец отступлению? Найдутся ли в стране силы, чтобы опрокинуть гитлеровское нашествие?

Комиссар знал, что отвечать, но крестьян, над которыми висела угроза оккупации, убеждать было трудно. Тут нужны были не простые слова — призыв к действию.

— Товарищи колхозники, — обратился комиссар, — беда у нас с вами общая, и бороться с ней мы должны сообща. Вооружайтесь, оказывайте фашистам сопротивление, прячьте все от грабителей, идет зима — пусть с тыла их морит холод и голод, уничтожают ваши пули, а мы уж с фронта поднажмем, только вот с силами соберемся.

— Спасибо и на том, — отвечали колхозники, — мы уж тут вас, если живы будем, не подведем, только вы возвращайтесь поскорее.

На прощание они снарядили целый обоз с продовольствием.

— Уничтожать жалко, а вам это все пригодится, — сказал председатель колхоза.

Так, вместе с конным обозом и явился комиссар в полк. Когда отъезжали от села, он оглянулся: колхозники грустно глядели вслед, смахивали со щек слезы.

Вспомнив об этом рассказе комиссара, Шестаков мысленно представил себя на месте колхозников, и ему стало не по себе. Ведь остаются старики, женщины, дети — все, по существу, беззащитные.

Что смогут они сделать против вооруженной до зубов банды гитлеровских головорезов? Лев не заметил, как сам себе задал тот же волновавший селян вопрос: будет ли конец отступлению? Ведь как ни посмотри, а выходит, что лично он, Шестаков, отступает перед фашистами еще с Испании. Честно и самоотверженно выполняет свой воинский долг, но все же его путь от Барселоны до Дона — путь отступления. Все его существо противилось признанию этого, но факт оставался фактом.

Ему очень захотелось поделиться с Мишей Барановым своими горькими раздумьями. Но тот, оптимист по натуре, увлеченно производил расчеты, делая все с таким видом, как будто прокладывает маршрут чуть ли не до самого Берлина.

«Счастливая у него натура, — подумал Лев, — никогда не огорчается… Впрочем, это характерная черта большинства людей полка».

За дверью раздались знакомые размеренные шаги Верховца. Командир обрадовался ему, пошел навстречу.

— Николай Андреевич, а мне ты как ответишь, если я тебя спрошу: когда конец нашему отступлению?

Комиссар понял, что командир все еще «переваривает» его вчерашний разговор с колхозниками. Но он знал обычай Шестакова сверять свои мысли с мнениями других. Потому твердо ответил, что думал, к чему пришел в итоге анализа всего происходящего:

— Дальше Волги враг не пойдет…

— Значит, от Волги я смогу отсчитывать километры назад, аж до Барселоны, Валенсии?

«Ага, вот что тебя мучает, командир», — догадался Верховец.

— Лев Львович, мы еще не знаем, сколько продлится война, но определенно можем сказать, что существование фашизма предрешено.

— Это как же понимать?

— Вы укоротили ему жизнь еще в Испании… Мы вместе укорачивали ее в Одессе. А Москва, Ленинград, Севастополь, а десятки, сотни других очагов героического сопротивления? Ты же охотник, хорошо знаешь, как ни силен дикий зверь, а рано или поздно выдыхается, и тогда его можно голыми руками брать.

— Рассудил ты здорово, комиссар, логика у тебя железная. Я тоже думаю, что дальше Волги отходить не придется.

— Сожмемся в пружину, а потом с такой силой разожмемся, что от третьего рейха только труха останется, — ответил Шестаков.

— Товарищ командир, карта и расчеты готовы, — доложил капитан Баранов.

— Отлично. Теперь давайте решать, на кого оставить инженерно-технический состав.

— На нынешнего секретаря партбюро полка Бориса Гловацкого и начальника штаба. Справятся, — предложил Верховец.

— Пожалуй, так будет правильно, — согласился Шестаков.

Через час летный состав во главе с Шестаковым, Верховцом, Барановым стартовал в Калач-на-Дону. Перед взлетом Лев Львович наказал Василию Погорелому взять в машину Никитина, Гловацкого, нового полкового врача Михаила Шанькова, любой ценой доставить их к месту назначения.

Пилоты улетели. Все остальные двинулись своим ходом — некоторые на машинах, а большинство — пешком. Все личные вещи везли два видавших виды ЗИСа.

Людям в этом переходе и во время переправы довелось пережить такое, чего не увидишь и в самом дурном сне. Но никто не дрогнул, все действительно показали настоящий советский характер.

Уже на дальних подступах к переправе у села Казанка скопилось в посадках огромное количество машин, не говоря уже о танках, артиллерийских тягачах, пушках. А у самой переправы — невероятное столпотворение. Днем никто не мог перебраться на ту сторону. Немцы беспрестанно бомбили, разрушая понтонные мосты, уничтожая все плавсредства. Добраться к противоположному берегу можно было только под покровом ночи. Но и то, попробуй, дождись своей очереди!

Никитин, остановив полк в посадках, решил проехать к начальнику переправы, выколотить у него пропуск на первоочередную переправу. Оставив всех на попечение Гловацкого, он на всякий случай прихватил с собой Кацена, юркая «эмочка», удивляя всех своей эмблемой на дверце с надписью «Одесса», помчалась к Казанке.