Не меньший урон, чем от огня, конногвардейцы у Сената понесли от камней и поленьев людей, забравшихся на сенатскую крышу. Эта бомбардировка велась постоянно, и в конце концов два эти эскадрона вынуждены были переместиться на набережную — к Исаакиевскому мосту.

Но главной причиной неудачи конногвардейцев — прекрасно обученных, прошедших Наполеоновские войны кавалеристов, умевших рисковать жизнью, — было их нежелание доводить дело до смертельной схватки.

Николай еще несколько раз посылал кавалерию; "Кавалергардский полк равномерно ходил в атаку, но без большого успеха". Вернее, без всякого успеха.

Сами декабристы вспоминали на следствии о кавалерии как о чем-то не очень серьезном.

Арбузов показал: "Когда первый раз конногвардейский офицер велел кавалерии идти на Экипаж, что я заметил из движения руки, пошел сейчас к первому дивизиону, где у некоторых солдат уже ружья были наизготовку. Кавалерия в это время стала подвигаться, я велел взять ружья на руку и сам стал между первым и вторым взводом. Кавалерия, подъехав, постояла несколько и по команде своего офицера пошла на свое место, а я пошел на левый фланг, ибо тут составляться стала куча фраков. Спустя долгое время стоял спиной к батальону, вдруг услышал с правого фланга выстрелы, увидя барабанного старосту, закричал, чтоб ударил отбой, что в то же время исполнено, и пальба прекратилась".

Есть множество свидетельств, что офицеры-декабристы приказывали солдатам не стрелять во всадников, а целиться в лошадей, равно как и вообще удерживали солдат от стрельбы. А стрельбы на площади было много, и стреляли именно восставшие. Солдаты без команды реагировали огнем на всякие перемещения кавалерии. Но, как правило, стреляли вверх. Очевидно, в воинственность кавалеристов они не верили.

Однако все необходимые меры предосторожности принимались. Александр Бестужев показал: "Ружье у какого-то унтер-офицера я… брал, когда Конная гвардия вторично пошла на нас в атаку, ибо, стоя на углу карея во фронте, я с саблею подвергался с двух сторон нападению, а на штык лошадь не пойдет".

Восставшие не хотели обострять обстановку, но были готовы к любому повороту событий.

Скорее всего, интенсивные атаки кавалерии — Конной гвардии и кавалергардов — происходили приблизительно с половины второго до двух часов. Результатов они не дали, и Николай отказался от этих попыток.

К двум часам подошли наконец остальные полки, и окружение было завершено. Пришел с большим опозданием Измайловский полк, за которым специально был послан генерал Левашев. Николай поставил этот полк в резерве — в тылу преображенцев на Адмиралтейском бульваре, лишив тем самым ненадежных измайловцев возможности прямого контакта с мятежниками.

Пришел Семеновский полк во главе с бывшим членом тайного общества Иваном Шиповым и встал по другую сторону площади, со стороны Конногвардейского манежа.

Михаил Павлович привел те роты московцев, которые ему удалось уговорить. Их поставили у заборов — на углу бульвара и площади. А великий князь повел — разумеется, обходным путем — сводный батальон павловцев в Галерную.

Теперь все возможные пути наступательных действий или отхода восставших были перекрыты.

Николай, однако, очень беспокоился о безопасности дворца. И около двух часов император, взяв с собой эскадрон кавалергардов, поехал на Дворцовую площадь.

Оценивая впоследствии поведение различных лиц 14 декабря, император Николай, сообщив об уликах, которые были против Сперанского и Мордвинова, написал: "Странным казалось тоже поведение покойного Карла Ивановича Бистрома, и должно признаться, что оно совершенно никогда не объяснилось. Он был начальником пехоты гвардейского корпуса; брат и я были его два дивизионные подчиненные ему начальники. У генерала Бистрома был адъютантом известный князь Оболенский. Его ли влияние на своего генерала, или иные причины, но в минуту бунта Бистрома нигде не можно было сыскать; наконец он пришел с лейб-гвардии Егерским полком, и хотя долг его был — сесть на коня и принять начальство над собранной пехотой, он остался пеший в шинели перед Егерским полком и не отходил ни на шаг от оного, под предлогом, как хотел объяснить потом, что полк колебался, и он опасался, чтоб не пристал к прочим заблудшим… Поведение генерала Бистрома показалось столь странным и малопонятным, что он не был вместе с другими генералами гвардии назначен в генерал-адъютанты, но получил сие звание позднее".

Генерал-адъютантское звание Бистром получил только после активного вмешательства принца Евгения Вюртембергского. Чтоб так оскорбить одного из самых заслуженных генералов, командующего гвардейской пехотой, надо было иметь серьезные основания.

Николай знал куда больше, чем написал здесь. Он знал и о роли Бистрома 25–27 ноября.

Возможно, что, кроме полной пассивности на площади, дружеского покровительства Оболенскому и поддержки замыслов Милорадовича, император числил за Бистромом и другие грехи.

Поведение командующего гвардейской пехотой в день 14 декабря — одна из основных составляющих сложнейшей событийной мозаики. И чтобы понять смысл и характер действий генерала, надо проследить его путь с утра.

Присягнув вместе с гвардейским генералитетом во дворце в девять часов, Бистром около десяти часов присутствовал на присяге 1-го батальона преображенцев, что соответствовало циркуляру — он наблюдал за присягой в старейшем полку, потом он заехал в казармы 2-го Преображенского батальона у Таврического сада, а оттуда отправился в 4-ю пехотную бригаду, состоявшую из Финляндского и Егерского полков.

В донесении штабу Гвардейского корпуса "о происшествии 14-го числа" командующий 4-й бригадой генерал Головин уделил так много места действиям Бистрома, что неизбежно возникает мысль — то ли от него требовали сведений о поведении начальника пехоты, то ли ему самому это поведение показалось странным и он полусознательно пытался его разгадать. Во всяком случае, подробное донесение Головина дает основания для некоторых выводов. "Около 11-ти часов генерал-лейтенант Бистром 1-й прибыл ко мне на квартиру, — пишет Головин, — где, дождавшись, пока принесут знамена, и баталионы (Финляндского полка. — Я. Г.), кроме роты его высочества, которая была в карауле, выстроились на проспекте против своего госпиталя, прибыл к полку вслед за мною".

Присяга в Финляндском полку, как мы знаем, прошла спокойно.

"Потом генерал-лейтенант Бистром 1-й отправился к Измайловскому полку, а я, спустя несколько времени, поехал в казармы лейб-гвардии Егерского полка… Тогда было уже около 11-ти часов"[68]. (При сопоставлении донесения Головина с другими источниками выясняется, что он сдвигает время вперед приблизительно на полчаса.)

Присяга у измайловцев уже закончилась, и не совсем понятно, зачем поехал туда Бистром, которому надлежало посещать не присягнувшие еще полки. В этот момент произошла некая странность: хотя император и командование корпуса были крайне заинтересованы в скорейшем проведении присяги, Бистром запретил приводить к присяге Егерский полк, пока он сам туда не прибудет. Никакие правила или циркулярные указания не требовали его присутствия у егерей в момент присяги. И тем не менее он счел нужным надолго задержать присягу этого полка.

Генерал Головин между тем направился к егерям. "По прибытии в лейб-гвардии Егерский полк нашел я полкового командира полковника Гартонга и всех офицеров 1-го баталиона, ибо 2-ой находился в карауле, собранными в дежурной комнате, и люди были уже одеты в казармах. Но так как начальник назначил присяге быть при себе, то, дабы не заставлять его дожидаться, если не держать баталиона слишком рано собранным во дворе, приказал я полковнику Гартонгу послать к нему офицера, который бы заблаговременно мог нас предуведомить, когда выводить людей строиться для присяги".