Завершая рассказ о первых впечатлениях, произведенных на него Сталиным, Жуков дал следующую лаконичную, но тем не менее емкую оценку. «Внешность И.В. Сталина, его негромкий голос, конкретность и глубина суждений, осведомленность в военных вопросах, внимание, с которым он слушал доклад, произвели на меня большое впечатление»[22].

В распоряжении историков имеется материал, показывающий, как лично Сталин оценивал события, связанные с конфликтом. Во время советско-германских переговоров в Москве в сентябре 1939 года он говорил: «…В августовские дни, приблизительно во время первого визита г-на Риббентропа в Москву, японский посол Того прибежал и попросил перемирия. В то же время японцы на монгольской границе предприняли атаку на советскую территорию силами двухсот самолетов, которая была отбита с огромными потерями для японцев и потерпела неудачу. Вслед за этим Советское правительство, не сообщая ни о чем в газетах, предприняло действия, в ходе которых была окружена группа японских войск, причем было убито почти 25 тыс. человек. Только после этого японцы заключили перемирие с Советским Союзом. Теперь они занимаются тем, что откапывают тела погибших и перевозят их в Японию.

После того как уже вывезли пять тыс. трупов, они поняли, что зарвались, и, кажется, от своего замысла отказались»[23].

Английский биограф Сталина М. Хайд, ссылаясь на немецкие источники, правда, несколько путая даты, пишет, что Сталин во время переговоров с Риббентропом заявил: «Это единственный язык, который эти азиаты понимают. Ведь я тоже азиат, и я это знаю»[24].

Сталин явно бравировал, причисляя себя к азиатам. Видимо, он хотел тем самым показать, что обладает осторожностью и его, как азиата, трудно провести. Но это так, к слову, поскольку вопрос о том, считал ли он себя азиатом в действительности, едва ли получит удовлетворительный ответ, поскольку на него вождь уже ответить не сможет. Но что, на мой взгляд, заслуживает упоминания, так это определенное негативное последствие победы в далекой Монголии. Видимо, довольно успешные действия наших войск несколько вскружили голову вождю, и он на какое-то время утратил способность трезво и без преувеличений оценивать истинную боеготовность Красной Армии. Победы, как известно, кружат головы не только генералам, но и политикам, всегда стремящимся военный успех трансформировать также и в политические дивиденды. А генсек как раз и отличался в этой сфере особым умением и особыми талантами. Видимо, не лишено основания предположение, что халхингольская победа обратилась своего рода бумерангом против нашей армии и верховного лидера государства. Косвенным признаком может служить факт чрезвычайно многочисленных награждений военнослужащих, в том числе обильная раздача высших воинских наград и т.д. Конечно, такая мера преследовала цель повысить роль и авторитет армии, вселить в общество уверенность в силе и мощи армии и тем самым повысить боевой дух самой армии. Задним числом становится очевидным, что, несмотря на всю значимость и важность победы над самураями, эта победа кое-кому вскружила голову и способствовала еще большему шапкозакидательству. А этот порок наносил неоспоримый вред усилению обороноспособности государства.

Отправным пунктом для освещения вопроса об англо-франко-советских переговорах о принятии реальных мер для противодействия набиравшей силу политике агрессии со стороны Германии я бы выбрал следующую принципиальную оценку, данную У. Черчиллем. Он писал: «Если бы, например, по получении русского предложения Чемберлен ответил: „Хорошо. Давайте втроем объединимся и сломаем Гитлеру шею“, или что-нибудь в этом роде, парламент бы его одобрил, Сталин бы понял, и история могла бы пойти по иному пути. Во всяком случае, по худшему пути она пойти не могла. 4 мая я комментировал положение следующим образом: „Самое главное – нельзя терять времени. Прошло уже десять или двенадцать дней с тех пор, как было сделано русское предложение, английский народ, который, пожертвовав достойным, глубоко укоренившимся обычаем, принял теперь принцип воинской повинности, имеет право совместно с Французской Республикой призвать Польшу не ставить препятствий на пути к достижению общей цели. Нужно не только согласиться на полное сотрудничество России, но и включить в союз три Прибалтийских государства – Литву, Латвию и Эстонию. Этим трем государствам с воинственными народами, которые располагают совместно армиями, насчитывающими, вероятно, двадцать дивизий мужественных солдат, абсолютно необходима дружественная Россия, которая дала бы им оружие и оказала другую помощь. Нет никакой возможности удержать Восточный фронт против нацистской агрессии без активного содействия России. Россия глубоко заинтересована в том, чтобы помешать замыслам Гитлера в Восточной Европе. Пока еще может существовать возможность сплотить все государства и народы от Балтики до Черного моря в единый прочный фронт против нового преступления или вторжения“»[25].

Полагаю, что точка зрения такой авторитетной в данном случае фигуры, как У. Черчилль, заслуживает большего доверия, чем многочисленные писания историков и публицистов нашего времени. Действительно, без всяких оговорок он подчеркнул, что Сталин пошел бы на союз с западными демократическими державами, если бы они проявили сами такую же готовность. Начатые в апреле 1939 года по предложению Англии и Франции переговоры в Москве призваны были выработать условия такого союза для противодействия гитлеровской экспансии. Уже сам факт совместного предложения Англии и Франции о переговорах с Москвой достаточно явно свидетельствовал о том, что настроения общественного мнения в этих странах, а также в других государствах Европы, которые ощущали себя будущими очередными жертвами гитлеровской агрессии, претерпели серьезные изменения. Об этих переменах докладывал в мае 1939 года в Москву полпред СССР во Франции Суриц. Вскрывая подоплеку перемен, которые стали проглядывать в позиции официальных властей западных демократий, он сообщал:

«Положение этих людей, это надо признать, не из легких. В течение ряда лет они лелеяли надежду, что очередными уступками то одному, то другому диктатору удастся отвести от себя угрозу и даже, больше того, освободиться раз навсегда от призрака красной опасности, а сейчас приходится расписаться в банкротстве всех этих расчетов и даже идти на поклон к источнику этой „красной опасности“. Организовать сопротивление без Москвы невозможно. Это сейчас понимает любой обыватель, а заключить союз с СССР боязно. Заключить такой союз – это значит нанести смертельный удар фашизму, с которым связывалось столько надежд, это значит открыто расписаться в могуществе страны, строящей социализм. Одна такая мысль заставляет морщиться Чемберлена и ему подобных господ»[26].

Конечно, подобные донесения шли со всех сторон, и Сталин счел необходимым использовать наметившиеся изменения в общественных настроениях, чтобы сдвинуть, наконец, с мертвой точки вопрос о реальном противодействии политике агрессивных государств, прежде всего Германии. Его точку зрения озвучил на сессии Верховного Совета СССР В.М. Молотов. Я позволю себе процитировать некоторые из наиболее значимых пассажей из его доклада, сделанного 31 мая 1939 г. Охарактеризовав в общих чертах суть политики как стран, входивших в фашистский блок, так и демократических государств Европы, он заявил: «Позиция Советского Союза в оценке текущих событий международной жизни отличается от позиции той и другой стороны. Она, как каждому понятно, ни в каком случае не может быть заподозрена в каком-либо сочувствии агрессорам. Она чужда также всякому замазыванию действительно ухудшившегося международного положения. Для нас ясно, что попыткам скрыть от общественного мнения действительные изменения, происшедшие в международном положении, необходимо противопоставить факты. Тогда станет очевидным, что „успокоительные“ речи и статьи нужны только тем, кто не хочет мешать дальнейшему развитию агрессии в надежде направить агрессию, так сказать, по более или менее „приемлемому“ направлению»[27]. Тогдашний глава Советского правительства отметил ряд признаков того, что в демократических странах Европы все больше приходят к сознанию провала политики невмешательства, приходят к сознанию необходимости более серьезных поисков мер и путей для создания единого фронта миролюбивых держав против агрессии.