Здесь все, как говорится, на месте, за исключением разве излишних надежд, что в этой войне мы будем иметь верных союзников в лице народов Европы и Америки, в том числе в лице германского народа, порабощенного гитлеровскими заправилами. Последнее, к сожалению, оказалось благим пожеланием: за исключением немногочисленных антифашистских групп в самой Германии не оказалось сил, оказавших серьезное сопротивление гитлеровскому фашизму.

В заключение Сталин призвал создавать силы народного ополчения для оказания сопротивления врагу и призвал «весь народ сплотиться вокруг партии Ленина – Сталина, вокруг Советского правительства для самоотверженной поддержки Красной Армии и Красного Флота, для разгрома врага, для победы».

Сама по себе ссылка на партию была понятна и оправдана. Несколько удивляет и даже шокирует, что она была выражена в такой форме, где вождь призывает сплотиться вокруг партии Ленина – Сталина. То ли это дань сложившемуся шаблону, то ли форма подтверждения того места и положения, которые Сталин занимал в то время. По крайней мере, это можно толковать и как своевременное подтверждение его неоспоримого лидерства в партии и государстве.

Наконец, стоит привести оценки речи Сталина, принадлежащие перу различных авторов. Биограф Сталина И. Дойчер писал с явной антипатией: «3 июля 1941 г. Сталин наконец нарушил тишину, чтобы предложить руководство к действию изумленной нации. В речи по радио он говорил о „серьезной опасности“. Его речь была медленной, с остановками, бесцветной. Его выступление было, как обычно, практичным и сухим. Оно не содержало ни одно из тех будящих слов, которые, подобно обещанию Черчилля, сулили кровь, тяжелый труд, слезы и пот, и западают в сознание людей. Его стиль был странно несовместим с драматичностью момента и даже с содержанием его речи».

Далее Дойчер пишет о том, что Сталин оправдывал договор с Германией и явно преувеличивал потери врага, который продолжал наступление. Он не мог заставить себя сообщить людям жестокую правду, не снабдив их дико оптимистическими и несоответствующими действительности заявлениями. Особенно Дойчер выделяет то обстоятельство, что Сталин определил войну как отечественную. Удивление у Дойчера вызывал тот факт, что Сталин призвал сплачиваться вокруг партии Ленина – Сталина. Эта неожиданная ссылка в третьем лице, адресованная к самому себе, добавляла легкую несовместимость к его речи – речи, одновременно столь великой и столь плоской, столь неукротимой и столь не воодушевляющей[370].

Прямо противоположную – позитивную оценку речи Сталина дает Я. Грей: «Это была историческая речь, лишенная риторики, взывающая к национальной гордости народа, к крепко укоренившемуся в русском национальном характере инстинкту защиты Отечества. Он говорил как друг и руководитель. Именно такой поддержки от него ждали. Слушая его, люди повсеместно, и особенно в Вооруженных Силах, испытывали „огромный энтузиазм и патриотический подъем“. Генерал Федюнинский, сыгравший выдающуюся роль на нескольких фронтах, писал: „Мы вдруг будто почувствовали себя сильнее“»[371]. Английский историк особо выделяет то, что «местами в своей речи Сталин несколько преуменьшал беду и как бы оправдывался, но правду не скрывал. „Хотя отборные дивизии и авиационные части врага уже разбиты и нашли смерть на поле боя, противник продолжает рваться вперед. Советско-германский пакт должен был дать мир или хотя бы отсрочить войну, но Гитлер вероломно нарушил свои обязательства и внезапно напал на Советский Союз. Однако это преимущество будет недолгим…“ Простым, лаконичным языком он объяснил людям, что означает для них война»[372]

.

Сюда для большей достоверности и убедительности можно присовокупить оценку этой речи, принадлежащую перу американского корреспондента Александра Верта, проведшего большую часть войны в Советском Союзе и своими собственными глазами наблюдавшего за развертывавшимися событиями. Вот его точка зрения: «Слова об „Отечественной войне“, прозвучавшие в знаменитом выступлении Сталина по радио 3 июля, произвели на всех такое глубокое впечатление именно потому, что они отразили мысли, которые в тех трагических обстоятельствах народным массам хотелось услышать в четкой и ясной формулировке. Потрясенная и ошеломленная страна получила наконец конкретную программу действий»[373]

.

Полагаю, что в качестве заключительного аккорда оценок западными исследователями биографии Сталина стоит привести и оценку А. Улама. Она интересна не только тем, что отдает должное значению этой речи как своего рода призыву к общенациональному сплочению, но и не замазывает, как говорится, грехи вождя. А. Улам писал, что хотя некоторые критики высмеивали его за то, что он избегал бывать на фронте, «его пребывание в осажденной столице, как и его речь 3 июля 1941 г., остались незабываемыми в памяти народа, и весь период войны это затеняло в памяти все его преступления и ошибки»[374].

Разумеется, критики Сталина, как российские, так и многие западные, главный акцент делают на том, что Сталин в первые дни войны находился в состоянии шока и психологически был не в состоянии справиться с тем, что обрушилось на него. Р. Конквест писал в своей книге, что «в любой другой стране лидер, ответственный за такие поражения и несчастья, потерял бы власть. Но такова была основательность Сталина, что не осталось в живых никаких альтернативных лидеров, обладавших реальной способностью к управлению. Те, кто попытался бы теперь решать дела без него, давно уже являлись не чем иным, как марионетками»[375].

Сталин в своей речи обрисовал довольно мрачную картину, хотя и пытался противопоставить ей более или менее благоприятные для Советского Союза не только отдаленные, но и ближайшие перспективы. Насчет отдаленных перспектив он, вне всякого сомнения, был абсолютно прав. Но что касается ближайших и среднесрочных прогнозов, его выводы не базировались на реальном учете обстановки, а скорее, преследовали цель подбодрить население страны и укрепить волю вооруженных сил и народа вообще к сопротивлению.

5. Причины временных поражений нашей армии

Само начало войны сложилось для советских войск, можно сказать, более чем драматично. Мощный удар гитлеровской военной машины обрушился на них, когда армия в целом находилась на положении мирного времени. Наши войска не были приведены в боевую готовность и, не закончив стратегического развертывания, оказались рассредоточенными на фронте в 4,5 тысячи километров и в глубину более чем на 400 километров. На направлении своих главных ударов враг имел тройное и даже пятикратное превосходство в силах. Подразделения приграничных округов вступали в первые военные сражения разрозненно, без необходимого воздушного прикрытия и артиллерийской поддержки. Нельзя не отметить мужество и стойкость советских воинов, но несмотря на все это, попытки задержать противника на линии приграничных укрепленных районов большей частью не удавались. В целом можно констатировать, что советские войска не смогли создать сплошного фронта, заблаговременно занять выгодные рубежи, организовать устойчивую оборону.

Армады вермахта вначале обрушились на дивизии, расположенные вблизи границы, затем на вторые эшелоны армий прикрытия и, прорвавшись в глубину, – на резервы приграничных округов. Положение осложнялось тем, что гитлеровцам удалось вывести из строя много наших самолетов на земле и захватить господство в воздухе.

В первые же дни войны немецко-фашистские войска, широко используя диверсионные группы и парашютистов, проникли на ряде участков в глубь советской территории. Захватив стратегическую инициативу, враг всеми силами развивал наступление. К исходу 25 июня немецко-фашистские войска продвинулись на западе на 250 километров. К 10 июля гитлеровская армия находилась уже на северо-западном направлении на 500, западном – 600, юго-западном – на 350 километров от границы.