И Сталин, конечно, не останавливался. Сталин не был бы Сталиным, если бы полагался только на средства убеждения. Хотя и этой стороне вопроса он уделял необходимое внимание, поскольку в конечном счете победа его линии не могла быть обеспечена без соответствующей идеологической подготовки кадров всех звеньев, в особенности на селе. Но отнюдь не второстепенное значение генсек придавал мерам государственно-репрессивного порядка. Тем более что в ходе своей поездки он имел возможность лично убедиться не только в наличии, но и достаточно широком распространении разного рода антисоветских настроений среди крестьян. Соответствующую информацию он повседневно получал и в Москве, где ОГПУ суммировало сводки с мест о характере и масштабах антисоветских выступлений.

Однако линия на применение мер уголовного воздействия в отношении кулаков, не желавших продавать хлеб, вызывала открытые возражения и среди части партийного актива. С этим Сталин столкнулся лично во время поездки в Сибирь. Так, один из участников партийных совещаний, проведенных Сталиным, направил специальное письмо генсеку с выражением своих глубоких сомнений. В нем он, в частности, подчеркивал: «Может быть, я ошибаюсь, но я твердо убежден в том, что основная масса середняка и бедноты расценит привлечение кулака к суду только за непродажу хлеба не иначе как возврат, в той или иной форме, к временам военного коммунизма, периоду продразверстки. Ссылка на закон, какая бы то агитация, иного мнения у мужика не создадут. Я не говорю уже о том, что кулак на почве этих фактов разовьет усиленную агитацию против нас; это — дело относительно второстепенное. Основное заключается в том, что осуждение кулака только за «невыпуск» хлеба приведет середняка к убеждению, что рано или поздно очередь дойдет и до него, как держателя известной части хлебных излишков. Первое, с чем мы столкнемся в результате проведения намеченных мероприятий, будет заключаться в повышении ценности хлеба в глазах самой деревни, а отсюда в дальнейшем сокращении предложения его на рынке»[341].

Давая ответ на эти и аналогичные им критические высказывания, Сталин, по существу, выступил рьяным апостолом применения чрезвычайных мер. Вот его аргументация: «Вы говорите, что применение к кулакам 107 статьи есть чрезвычайная мера, что оно не даст хороших результатов, что оно ухудшит положение в деревне. Особенно настаивает на этом т. Загуменный. Допустим, что это будет чрезвычайная мера. Что же из этого следует? Почему применение 107 статьи в других краях и областях дало великолепные результаты, сплотило трудовое крестьянство вокруг Советской власти и улучшило положение в деревне, а у вас, в Сибири, оно должно дать якобы плохие результаты и ухудшить положение?» И далее:

Сталин взял курс не только на применение чрезвычайных мер для выполнения плана хлебозаготовок, но и призвал к решительной борьбе против тех советских и партийных работников, которые будут проявлять колебания или сомнения в проведении новой линии. Во время сталинской инспекционной поездки были сняты с работы и подвергнуты наказаниям, вплоть до исключения из партии, многие местные работники — за «мягкотелость», «примиренчество», «срастание» с кулаком и т. п. Волна замены партийных, советских, судебных и хозяйственных работников прокатилась тогда по всем районам. На Урале за январь — март 1928 года были отстранены более тысячи работников окружного, районного и сельского аппарата. Все это создавало обстановку нервозности и административного произвола. Началось закрытие рынков, проведение обысков по крестьянским дворам, привлечение к суду владельцев не только спекулятивных хлебных запасов, но и довольно умеренных излишков в середняцких хозяйствах. Суды выносили решения о конфискации как товарных излишков хлеба, так и запасов, необходимых для производства и потребления. Аресты в административном порядке и тюремные заключения по приговорам судов довершали картину. Именно с этой поры на селе стала широко распространяться практика привлечения к уголовной ответственности за так называемую контрреволюционную пропаганду. Понятно, что под эту статью при желании можно было подвести не только действительных врагов Советской власти, но и вообще всех кого заблагорассудится. В целом можно констатировать, что в ходе развертывания кампании против кулачества на селе в массовом масштабе допускались нарушения не только существующего законодательства, но даже тех довольно крутых инструкций, которые издавались в центре. К кулакам зачастую причислялись середняки, подвергавшиеся соответствующим мерам экономического нажима и даже репрессиям. Все это рассматривалось всего лишь как искривление партийной линии, хотя в действительности носило более глубокий характер. Страна начала вступать на путь, открывавший самый широкий простор для применения репрессивных методов в решении вопросов экономического характера.

Я написал последнюю фразу и задумался: а можно ли рассматривать эти проблемы в качестве чисто экономических? Конечно, в своей основе они носили экономический характер, но не только. В сущности они органически переплетались с вопросами регулирования классовых отношений в еще не сформировавшемся до конца советском обществе. И Сталин здесь, конечно, усматривал прямую взаимосвязь и взаимообусловленность, ибо считал, что решая народнохозяйственные задачи, большевики одновременно решают и вопросы классового порядка. Трудно выделить, что выдвигалось им на первый план в качестве приоритетной задачи — экономические или классовые цели. Скорее всего, разжигание классовой борьбы в деревне преследовало двоякую цель — скомпрометировать кулаков в глазах средних и бедных слоев сельского населения, посеять между ними вражду и даже ненависть и таким способом подготовить предпосылки (как экономические, так морально-психологические) для постановки в скором будущем вопроса о ликвидации кулачества как класса. Это была стратегия дальнего прицела и истоки ее лежали в общей концепции строительства социализма в одной стране. Причем методы такого строительства всегда определялись в соответствии с текущим положением дел.

В данном контексте едва ли можно оспорить вывод, содержащийся в биографии Сталина, написанной Р. Такером: «Эта стратегия увенчалась успехом, но не без борьбы в партии. Рассматриваемый период был долгим и одним из самых трудных в карьере Сталина. Ему приходилось неоднократно идти на попятный, когда в партии начинались колебания по вопросу о том, стоит ли мериться силами с зажиточными слоями крестьянства, в том числе с середняками, игравшими жизненно важную роль в народном хозяйстве, и с кулаками. Умеренные во главе с Бухариным, Рыковым и Томским вели упорную закулисную борьбу, а также (по мере возможности) борьбу в партийной печати за то, чтобы помешать движению политического маятника в крайнее, требуемое Сталиным, положение»[343].

Здесь уместно сделать одно общее замечание относительно процесса эволюции сталинской политики и его мышления как главного руководителя Советского Союза. Направление этой эволюции — все более явный переход от методов убеждения к методам принуждения. И чем большей становилась власть генсека, тем более заметным становился примат методов принуждения над методами убеждения. Хотя на словах Сталин по-прежнему выступал в тоге ревнителя соблюдения демократических норм партийной жизни и развертывания широкой инициативы масс. Возникает вопрос: была ли такая эволюция случайной? Отражала ли она, так сказать, личные антипатии генсека к демократическим методам и его уже хорошо известную склонность к авторитарному стилю руководства? Иными словами, определялась ли она в первую очередь и главным образом личными качествами Сталина как политика?