В итоге рассмотрения суд признал Кобу виновным и исключил его из партии. Б. Суварин в своей книге о Сталине, основываясь, очевидно, на сведениях, полученных им от грузинских эмигрантов-меньшевиков, утверждает, что кавказский комитет, в котором преобладали противники большевиков, проведя собственное расследование тифлисского эпизода, решил исключить из партии всех участников этого нападения, включая Сталина. Но ни одно имя не было упомянуто публично, из-за опасений, что это может дать наводку полиции[349].

Как утверждает упоминавшийся уже Р. Арсенидзе, «с тех пор грузинская организация навсегда была закрыта для Кобы.» Американский советолог Р. Пэйн, приводя в своей книге о Сталине эти свидетельства, высказывает сомнения относительно мотивов вероятного исключения Кобы из партии. На мой взгляд, сомнения вполне обоснованные и логичные. Он пишет, что едва ли Коба мог быть исключен из партии только на основе обвинений в участии в экспроприации. В Грузии и меньшевики, в частности, тот же Джибладзе, принимали самое активное участие в организации и проведении террористических актов (например, убийство в 1906 году генерала Грязнова в Тифлисе). Поэтому участие Кобы в тифлисской экспроприации вряд ли могло быть достаточным основанием для исключения его из партии, считает Р. Пэйн. Правда, американский биограф упускает из виду такой немаловажный момент, как временной фактор. Если партийный суд над Кобой имел место, то он происходил уже после пятого съезда РСДРП, осудившего экспроприации. И в таком случае позиция членов этого партийного суда опиралась на авторитет съездовских резолюций. Сама прежняя причастность членов суда к боевым акциям в отношении царского режима уже не могла быть причиной того, чтобы не применить к Кобе строгих мер, вплоть до исключения из партии. Напомним, тогда еще единой и для большевиков, и для меньшевиков.

Р. Пэйн, высказывая свои сомнения, полагает, что подлинной причиной исключения Кобы из партии якобы было не само участие в экспроприации, а черты его характера — грубость, жестокость, стремление к неограниченной власти, кровожадное отношение к товарищам по партии, его попытки использовать захваченные деньги в своих собственных целях. Мол, в конечном счете он оставался абреком, «отказывавшимся признавать любую власть, кроме собственной.»[350]

Но коснемся истории рассмотрения данного вопроса в первые месяцы после Октябрьской революции, когда можно еще было более или менее достоверно установить подлинные факты и вынести основанное на них заключение. Так называемое разбирательство дела Сталина об участии в актах экспроприации не ограничилось теми тремя комиссиями, о которых речь уже шла выше. В марте 1918 года начался новый и, пожалуй, наиболее внушительный акт этой политической то ли комедии, то ли трагикомедии. Непосредственными действующими лицами ее стали такие фигуры, как один из лидеров меньшевиков Мартов и сам Сталин.

В начале апреля 1918 года начался судебный процесс, который вызвал определенный резонанс даже в тех условиях, когда в стране разворачивались события поистине первостепенного значения для судеб страны (несколькими неделями назад был подписан Брестский мир, обозначивший глубочайший раскол в обществе). Поводом (да и, видимо, причиной одновременно) послужила статья, опубликованная 18 марта 1918 г. в газете «Вперед». Ее автор Мартов писал: «что кавказские большевики примазывались к разного рода удалым предприятиям экспроприаторского рода, хорошо известно хотя бы тому же г. Сталину, который в свое время был исключен из партийной организации за прикосновенность к экспроприациям»[351].

Последний подал на Мартова в суд революционного трибунала[352], предъявляя ему обвинение в заведомой клевете: «С такими обвинениями, с какими выступил Мартов, можно выступать лишь с документами в руках, а обливать грязью на основании слухов, не имея фактов — бесчестно»[353]. Попутно стоит заметить, что разыгравшаяся судебная баталия приобретала актуальность прежде всего в связи с тем, что в этот период шла очередная выборная кампания, и политические страсти накалились.

Как же развертывались события? Помня знаменитую мысль Аристотеля, что «только доказательства существенны, остальное дополнение», изложим лишь квинтэссенцию происходившего процесса. Причем так, как она была представлена именно в то время. Газета «Правда» опубликовала информацию об этом процессе под заголовком «Дело Мартова». Информация была весьма скупой, хотя довольно точно передала суть того, что разыгралось на судебных слушаниях. Вот ее содержание:

Взаимные обвинения сторон, конечно, ни к чему не могли привести. Сталин нажимал на то, что действия Мартова преследуют политические цели и представляют собой попытку нанести политический ущерб Советскому правительству. Мартов же настаивал на вызове свидетелей, которые могли бы подтвердить обоснованность его утверждений в отношении Сталина. Речь шла в первую очередь о привлечении в качестве свидетелей Джибладзе и Рамишвили (меньшевиков), которые могли дать необходимые сведения. Сталин ссылался (и не без оснований) на трудности и даже невозможность установить необходимый контакт с Закавказьем в тех условиях. Видимо, аргументы обеих сторон имели определенный резон.

Суд (кстати, состоявший из большевиков) отложил свои слушания и поручил Б. Николаевскому (меньшевику) получить от Джибладзе, Рамишвили и других грузинских революционных деятелей, имевших касательство к рассматриваемому вопросу, необходимые для установления истины свидетельские показания. Б. Николаевский выполнил это поручение. Как утверждают западные исследователи, свидетельские показания, добытые Б. Николаевским, подтвердили справедливость обвинений Мартова. Однако по возвращении Б. Николаевского в Москву выяснилось, что протоколы первого судебного заседания исчезли[355].

16 апреля 1918 года состоялось второе заседание суда. Вот как его ход осветила газета «Правда»:

В конечном счете все это судебное разбирательство завершилось тем, что трибунал нашел дело по обвинению Мартова в клевете, выдвинутое Сталиным, не подсудным революционному трибуналу и оставил его без рассмотрения. Одновременно Мартову было вынесено «общественное порицание» за оскорбление Советского правительства[357].

Излагая все перипетии данного сюжета, я старался быть в максимальной степени объективным, приводя доводы и соображения приверженцев и той, и другой стороны. У каждой их них были свои резоны, свои сильные и слабые стороны. Но в конце концов, какие же выводы напрашиваются из рассмотрения всех обстоятельств, связанных с возможным участием Сталина в акциях по экспроприации и якобы имевшем место исключении его из партии за причастность к таковым? Объективность диктует необходимость воздержаться от категорических заключений, поскольку убедительных и неопровержимых доказательств, как в пользу положительного, так и отрицательного вывода в распоряжении исследователей этого периода политической карьеры Сталина нет. Обращает на себя внимание следующее: в ходе судебного разбирательства Сталин делал акцент на том, что никогда не исключался из партии. Прямого и недвусмысленного отрицания своей причастности к экспроприациям мы не находим в его выступлениях перед трибуналом. По крайней мере, в тех материалах суда, которые стали доступны общественности. Это косвенно может служить подтверждением того, что такое участие имело место. Если бы было иначе, то он несомненно использовал бы данный аргумент в своих обвинениях против Мартова.