Май. 1 мая выступлением симфонического оркестра Радиокомитета открылся Большой зал Филармонии — главная концертная площадка города. Отныне коллектив стал здесь постоянным исполнителем. Сделанный в тот день фотокорреспондентом снимок (событию придавалось большое значение) запечатлел и заполненный зал, и дирижера, и (частично) оркестр (см. фотографию на вклейке).

Известны две дневниковые записи, сделанные в тот день слушателями. Программа состояла из произведений Чайковского. Особенно впечатлил финал Пятой симфонии — завершающее ее победное шествие. Один ленинградец писал, что под эти звуки и умереть было бы радостно, другой заметил, что «под этот марш хотелось бы вступить под Бранденбургские ворота»[47].

Спустя несколько дней программа была повторена. Затем оркестр выступил в подшефном госпитале, постоянно звучал в эфире ленинградского радио. Репертуар становился все более разнообразным. Он включал и «большую» симфоническую музыку, и оркестровые миниатюры, и аккомпанемент певцам-солистам (любимые блокадниками артисты исполняли оперные арии, ансамбли, песни). Большинство музыкантов оркестра постоянно выступали и помимо своего коллектива — особенно часто в дни государственных праздников.

О том, как у него сложилось 1 мая, написал дочери В. Заветновский. Он встал в 5 часов утра, чтобы успеть выполнить всю домашнюю работу (принести воду, сходить в магазин, приготовить еду, позавтракать и покормить больную жену — она не могла ничего делать из-за сломанной руки). В 8.30 репетиция ансамбля с пианистом А. Каменским к предстоящему выступлению. В 10.15 в Филармонии началась репетиция вечернего концерта. В час дня скрипач играл в госпитале, а в 5 часов — в воинской части. В 7 часов он сидел за своим пультом в Филармонии. «На концерт в 5 часов возили на машине, а остальное все пешком», — сообщал артист. Тем не менее ответственное соло в сюите из «Лебединого озера» он исполнил, по собственным словам, «очень удачно». (Слушавшая концерт по радио, жена подтвердила: «Очень хорошо звучало».) Может быть, помогло, что в течение дня музыканта несколько раз накормили (об этом он также не упустил сообщить в своем письме).

Из его же письма от 14 мая: «На Радио работа наладилась. Репетиции каждый день с 10 утра, вечером бывают передачи, а по воскресеньям или субботам концерты в Филармонии. Сегодня и репетиция, и передача вечером — увертюра Россини „Сорока-воровка“, марш из „Пророка“ (опера Мейербера), тарантелла Листа… <…> 16-го концерт в Филармонии под управлением Альтермана — норвежская музыка. Концерт фортепьянный Грига играет Каменский».

Заметным событием в начале мая стало выступление по радио Ольги Берггольц. Еще в марте Радиокомитет направил ее в командировку в Москву, и теперь, вернувшись, она рассказала по радио об огромном впечатлении от московской премьеры Седьмой симфонии: «Это наша бесслезная скорбь о наших родных и близких — защитниках Ленинграда, погибших в битвах на подступах к городу, упавших на его улицах, умерших в его полуслепых домах»[48].

О своем впечатлении о музыке Шостаковича Берггольц сделала запись еще раньше, в дневнике от 29 марта 1942 года: «Сегодня была на 7 симфонии Шостаковича… Я внутренне все время рыдала, слушая первую часть, и так изнемогла от немыслимого напряжения, слушая ее, что середина как-то пропала. Слыхали ли ее в Ленинграде, наши! <…>»[49] Но чрезвычайно характерна и запись от 1 марта: «О Ленинграде все скрывалось, о нем не знали правды так же, как об ежовской тюрьме. Я рассказываю им о нем, как когда-то говорила о тюрьме, — неудержимо, с тупым, посторонним удивлением»[50]

И запись от 20 марта: «А для слова — правдивого слова о Ленинграде — еще, видимо, не пришло время… Придет ли оно вообще?»[51]

Июнь. Та же Берггольц сообщила ленинградцам по радиоо предстоящей блокадной премьере. «Через месяц-полтора в открытом дневнике города — на славных стенах его — появится новая страница: афиша, извещающая о первом исполнении Седьмой симфонии в Ленинграде»[52]. Правда, Радиокомитет был озабочен не рекламой, а реальными, насущными проблемами: в Управление по делам искусств была направлена докладная записка о том, что для исполнения Седьмой симфонии необходимо максимально увеличить состав оркестра.

Параллельно развертывалась концертная деятельность. Большой резонанс имела программа, исполненная 14 июня, — Элиасберг и оркестр подготовили Шестую (Патетическую) симфонию Чайковского. Мало-мальски образованный в классической музыке человек знает, что это сочинение для коллектива исполнителей является проверкой на высокий профессионализм. Оркестр подтвердил его.

В Филармонии побывал А. Фадеев. Увиденное и услышанное потрясло писателя. Несколько десятков строк, написанных им, — восторженный романтический дифирамб слушателям, заполнившим Филармонию, и оркестру, дарующему ленинградцам минуты истинного счастья.

«<…> В тишине зала, — пишет Фадеев, — перед одетыми в черное и уже наладившими инструменты музыкантами вырос над пультом высокий, сутуловатый человек с выразительными белыми руками, в черном фраке. Он поднял палочку, и симфония началась.

И только она началась, лица всех сидящих в зале преобразились. Из будничных, обремененных суровыми тяготами и заботами, они, эти изможденные лица, стали очень ясными, открытыми и простыми. Они не были похожи на лица любого обычного концертного зала. Печать великого знания лежала на этих лицах.

Раза два во время исполнения симфонии начинался артиллерийский обстрел города, а лица людей с тем же ясным, открытым и простым выражением, выражением знания, недоступного и неизвестного людям других мест, были обращены к оркестру.

Часа через три я был уже в Москве и вступил в привычные условия жизни. Но еще много дней я не мог привыкнуть к этой жизни. И когда люди говорили мне что-нибудь, я не мог вслушаться в то, что они говорили, и видел только, как они шевелят губами, настолько то, что они мне говорили, было далеко от меня. Снова и снова вставали в памяти моей и этот зал Филармонии, и эти лица, и мощные звуки Шестой симфонии Чайковского, восходящие к небу»[53].

Восторженные строки Фадеев посвятил концерту и в другой публикации: «В то время, когда враг <…> в бессильной ярости пытается запугать ленинградцев бомбами и снарядами, в Ленинграде стоят июньские белые ночи, распустились тополя, и в переполненном зале Филармонии звучат мощные звуки Шестой симфонии Чайковского, звучат на весь мир, как символ величия человеческого духа»[54].

Романтическая приподнятость ощущается даже в деловом документе, подготовленном в те дни. Это был приказ по Ленинградскому радиокомитету и Управлению по делам искусств (подписан обоими руководителями, а также художественным руководителем Радиокомитета Я. Бабушкиным). Ниже он изложен в пересказе и с обширными выдержками[55].

«Последние концерты симфонического оркестра — программа из произведений Массне (исполнена 10 июня в студии Лен. радиокомитета) и, особенно, Шестая симфония и Итальянское каприччио Чайковского (концерт в Филармонии 14 июня) — свидетельствуют о значительном росте оркестра как художественного коллектива.

Успехи последних концертов убедительно говорят о том, что, вопреки обывательскому неверию в возможность возобновления работы в Ленинграде, в условиях блокады, общегородского симфонического оркестра, последний в небольшой срок был восстановлен и с честью выполняет немаловажную политическую задачу по обслуживанию радио и Филармонии.