В среду 4/II я опять пришел домой. Нюра больна животом. Опять ничего не принесла. Я помогал пилить кряжи дров и расколол все кряжи. Поели мы около 7-ми час. кашку мучную. Нюра дала мне 1½ тарелки. Вкусно. Правда, я и поработал. Теперь мне везет на работу.

5/II меня послали с Бердниковым^{410} и Славентантором^{411} грузить дрова из Новой Деревни^{412}. Туда мы должны были идти пешком, а обратно на машине. Я теперь недоедаю, вернее, голодаю более обычного, и мне стало страшно после прогулки с Васильевского теперь идти в Новую Деревню. Если я раньше, получив свою порцию хлеба, делил ее и не сразу ел, то теперь я съедаю свои 300 гр. сразу, не имея силы воли удержаться, причем я совершенно не чувствую, что перекусил. Я так же голоден, как и до еды, если не больше. Ушли мы на работу в 1-м часу дня. Шли часа 2. Грузили, т. е. тащили дрова к дороге, мы с Славентантором, пока жулик Бердников звонил 2 часа по телефону, и натащили мы около 3 метров дров. Пришел Бердников, за которым наконец пошел Славентантор, и мы ждали, как было обещано, машину с минуты на минуту, нажимая в работе, чтоб привезти побольше. Но мы зря старались. Машина не приехала, и мы в 7-м часу поплелись обратно пешком, будучи заверенными директором з[аво]да «Ильич», отпускавшим нам дрова, что сложенные нами дрова у дороги будут за ночь разворованы и, таким образом, наш труд совершенно был напрасен. Пришел я на Радио, когда уже было темно. Внизу увидел Бан[н]ова, который пытался оправдаться, ожидая нападок, но я только поблагодарил за потерянный обед, но оказалось, что, несмотря на позднее время, нам обед оставлен, и я пошел его получать. Это оказалось не так легко, но ко мне примазался Прокофьев, и наконец я получил суп и 2 колбасы (по 50 гр.). На следующий день оказалось, что у меня ужасно стерты ноги, и я не мог ходить. Хочу вырваться из этого города, но ничего не выходит. Каждый день захожу в театр Радлова и ищу Чобура и Ершова^{413}. Но за все время только раз видел Чобура, который посоветовал мне не волноваться, что все будет в порядке, и я понял по тону его разговора, довольно пренебрежительного, что у меня и тут ничего не выйдет. За последнее время и мне на глаза попадаются беспризорные трупы. В среду, когда я был дома, в парадном у нас лежал труп. По дороге на Радио увидел на ул. Ракова у самой Садовой труп, который лежал 2-е и[ли] 3-е суток, пока его прибрали. Это я видел в течение одного часа, а за последние дни на глаза мне их попадало множество одетых и раздетых. У нас на Радио еще умирали, хотя стали отправлять на стационар. Недели 2 тому назад отправили Скородумова^{414} в Октябрьскую гостиницу^{415}, где он и умер на 2-й день. Соболев умер в ночь перед отправкой в больницу. Теперь и меня преследует мысль о голодной смерти. Голод. Голод. Голод. Я хожу все время голодный. Я наедаю хлеб вперед на день, на 2, на 3!!! Не думая о том, что будет дальше. Я как-то съел в конце января 900 гр. хлеба, правда, не сразу, и все равно я был голоден, а ведь тогда у меня была мука и немного крупы. Теперь я сижу только на своих 300 гр. хлеба и жидком супе. Вчера я получил масло сливочное 130 гр. (6/II). Такого удовольствия, как масло с хлебом, я не представлял. Хотя я ел хлеб с горчичным маслом с солью, и это тоже совсем неплохо.

Сегодня 7/II нам обещали, что эвакуируют оркестр и хор. Это неожиданно, но не верится. Посмотрим. Утром сегодня я ушел в 8 час. к комиссару Шевардину, о котором говорил Висневский, пытаться устроиться завклубом в авиачасти армии Мерецкова^{416}. Этот Шевардин приехал набирать служащих на строительство аэродромов. У меня ничего не вышло. Я обошел Жуковскую ул. Боже мой, сколько разрушений! И каких! Буквально вся улица разрушена, но наш дом № 20 цел. Разрушенные дома производят ужасающее впечатление. Оттуда я пошел к Шифману. <…> Зря я трачу на него время и надежду. От него пошел к Любе. Эти сволочи имеют несколько пар часов и массу других вещей, которые ее с Буськой еще долго поддержат. Дура дурой, а хватает у нее ума скрывать от меня, что она покупает хлеб и др[угие] продукты, рассказывая о них после того, как съест, чтоб не давать мне ничего, и вместе с тем она не прочь получить кое-что от меня. Но и ее я теперь не очень жалею. Хорошо, что я продал масло не ей. Я устал от прогулки, придя обратно в общежитие в 12 часов, но я вновь пережил все ужасы бомбардировки, которая, несомненно, еще повторится, и бог знает, в каких масштабах. Какое было бы счастье уехать отсюда. Сейчас эвакуируется масса народу^{417}. Умирает еще больше, но прибавки продуктов не видно, изо дня в день становится все тяжелее.

11 февраля.

Сижу в штабе^{418}. Только что пришел из дому. В 9 час. утра должен был быть на трудработах, но не пошел вчера и сегодня. Самочувствие у меня было действительно ужасно. Ведь уже 2 недели, как я сижу на своем смертном пайке 300 гр. хлеба и тарелка взбаламученной воды, называемой супом. Вчера вечером, после того как не состоялась репетиция, в 7-м часу пошел домой. Они кончали есть. К моему удивлению, Даша налила мне полную тарелку супа с клецками — жирного, чудного, а я еще обнаглел и отрезал кусок хлеба грамм 150 и потом кофе с сахаром, стало легче. У Даши умерла вчера маленькая дочка Валя 9-ти месяцев. Они целый день не ели, вот почему у них на столе было «много» хлеба и жирный (на русском масле) суп с клецками на Валином молоке. Умерла она в 5.30 утра. Вечером после 8-ми, когда они легли спать, пробовал читать, но не мог и, найдя свой нож в книгах, достал камень для точки и стал точить ножи. За этим «занятием» досидел до 11-ти, послушал известия и лег спать. Курил я много, почти всю пачку (последнюю) папирос. Утром в 10 я, погибая от голода, пошел попробовать обменять часы, но ничего не вышло, зато я «стихийно» обменял свой табак, который мне, кстати, не очень нравился^{419}, на 100 гр. масла — это 70 гр. табаку. Масло я дома обменял с Сергеем^{420} на 200 гр. хлеба и 500 гр. молотой и как-то обработанной с овощами дуранды (так говорил Сергей). Пока что я отдал масло, но не вижу ни хлеба, ни дуранды. На рынке встретил Сафонова, он продавал охапку дров. Стоило промерзнуть полдня, чтоб получить 100 гр. хлеба и паршивый шарфик. Сегодня, 11-го, прибавили хлеб: раб[очим] — 500 гр., сл[ужащим] — 400 и иждивенцам] и детям — 300. Это поможет, как мертвому банки^{421}. Нас теперь этим не накормить. Но я, забрав хлеб на 13-е число, т. е. на 3 дня вперед, потерял 300 гр. хлеба. Только вчера вечером я чуть не дал Аркину денег, чтоб он купил мне хлеба по 40 руб. 100 гр. На днях, вспомнив, что Вильнер^{422} не взял нашу швейную машину (мамину), пошел на Марата, ожидая, что Ева^{423} уже уехала и все там пропало, но все в порядке, никто пока не уехал. Ева меня угостила студнем из клея — моднейшее кушанье^{424}{425} — и дала 2 кусочка хлеба. Как я ни отказывался, она меня заставила съесть. Спасибо ей большое. Надо все же сходить к Марье Ивановне, чем черт не шутит. Может быть, и она угостит чем-либо, если она жива. Утром сегодня Нюра, благодаря тому что Даша ушла, угостила меня кофе с молоком с хлебом. Еще вчера вечером она сунула мне колбасы гр[амм] 150–200, и теперь я ел ее с хлебом, и на дорогу дала приличный кусок хлеба сухого, который я сейчас съел в одиночестве, вдали от завистливых глаз, со всей колбасой, запил чаем с сахаром. Ведь хорошо, а все равно голоден. Скоро пойду в свое общежитие. Там на моей полке Симина кастрюлька, игрушечная сковорода, тарелка и чашка — моя посуда. У шкафа параллельно столу, так что все садящиеся за стол толкают меня, когда я лежу, стоит моя складная кроватка. «Моя». Моего тут ничего нет. Матрац — умершего служителя оркестра Эдельштейна^{426}. Его грозят забрать каждый день. Одно ужасное одеяло и грязнейшая подушка — Сергеева, другое грязное ватное одеяло — Савельева, тогда почти умирающего. Все это и каждое в отдельности могут забрать каждую минуту. Я уже привык к этой грязи, и как будто так и надо жить. Жаль, однако, что наш отъезд, очевидно, так и не состоится, несмотря на то что я послал письмо третьего дня с отъезжавшим Белькиндом^{427} Мусе, что я, очевидно, тоже поеду. Это могло бы быть нашим спасеньем, а то — смерть. В городе уже вовсю свирепствует дизентерия^{428}. Еще потеплеет, и пойдет холера^{429}. Грязь ужасная всюду. Как я хотел вырваться! Ходил к Шифману, чтоб уехать со 2-й очередью ТЮЗа… <…> Ерманок с Шером уедут числа 18-го. Надо все же зайти к «Радлову», хотя, наверно, ничего не выйдет. Что делать? Лучше идти по течению — что Бог даст. Я теперь более или менее сыт, и смерть не так страшна.