— Я понимаю, — ответило нечто по-немецки.

По коже волной пробежала дрожь. Затем холодок спустился с шеи до самого копчика. Ладони стали влажными, а над губой выступил бисер пота. Он вцепился в гостя взглядом. Тот улыбнулся робко и снял очки. Сердце подпрыгнуло, душа сжалась в точку.

— Я искал тебя, Анджей Мадей. Искал пять лет. Каждый день. Я вспоминал о тебе пять лет. Каждую ночь. Я нашел тебя, Анджей Мадей. Пан Мадей.

Анджей сделал вдох только тогда, когда почувствовал — задыхается. Сглотнул, глядя в широко распахнутые, влажно-блестящие глаза, в которых отражалось столько всего — от детского восторга до панического испуга. Анджей кое-как удержал кривую улыбку на лице. Откинулся на спинку, закурил. Судорожно сжатые пальцы гостя, которыми тот вцепился в подлокотники. Дрожащие руки Анджея. Дернувшийся кадык и резко сузившиеся глаза. Его застали врасплох. Он не готов. Он не может.

Гость рассматривал его. Медленно скользил взглядом по лицу, словно пытаясь увидеть в каждой черточке что-то родное и нежно любимое, по плечам, по воротнику кипельно-белой рубашки и идеальному узлу галстука. Остановился на руках.

— Мог не утруждаться, — с трудом разлепил Анджей губы, чувствуя усиливающийся холод в груди. В голосе зазвучала прежняя обида, которая, казалось, давно умерла. По крайней мере, он думал, что она умерла, что переболело, прошло, отвалилось, как кровавая корка с зажившей раны, пусть и очень глубокой, но затянувшейся, покрывшейся нежной розовой кожицей.

Человек напротив хмыкнул, опуская голову и кусая губы. Анджей заметил, как у гостя сорвались с деревянного подлокотника пальцы и задрожали руки. И он тут же их переплел на груди таким привычным и до боли знакомым движением. Потом резко вскинул подбородок и широко улыбнулся. И это движение Анджею тоже хорошо знакомо — фальшивый оскал все в угоду публике. Он чувствовал, что незваный гость держится из последних сил. У самого-то в горле стоит комок, колючий, холодный, с которым ничего невозможно сделать, а ладони болят и покалывают, сердце в ушах мешает мозгу думать.

— Не мог, — наконец-то пробормотал парень сквозь зубы, уставившись в сторону, нервно подергивая коленкой.

— Что тебе надо? — тихо спросил Анджей. Рана кровоточила и ужасно болела. Казалось, что вот-вот и на белоснежной сорочке проступят ярко-красные пятна. Из-за этого хотелось разорвать ее на груди. А еще хотелось выплюнуть сердце на пол, разорвать кожу, выпустить боль наружу, лишь бы она уже оставила в покое его тело и не терзала больше сознание. И кричать. Кричать так, чтобы стекла полопались, а люстра оборвалась и упала, рассыпавшись хрустальными кристаллами по паркету, чтобы птицы тревожно взметнулись в небо, а люди на улицах закрутили головами.

— Я пришел за тобой. — Ему тяжело говорить. Голос срывается, дрожит, затихает на полуслове. Нервозно выдранная сигарета, щелчок зажигалки. Жадный вдох сигаретного дыма, закрытые на секунду глаза. Лихорадочное состояние, которое невозможно унять...

— Ты зря проделал этот путь. — Анджей запрокинул голову назад и закрыл глаза, выдыхая тонкой струйкой сизый дым, пряча стоящие пеленой слезы. Пусть он уйдет, пусть оставит его. Он настолько привык быть один, что не потерпит больше чужих в своем малюсеньком черном мирке.

— Я шел к тебе пять лет. — Руки дрожат. Сигарета ломается. Падает на джинсы, пробегая по ноге десятком искорок. Он не замечает всего этого.

— Это не мои проблемы. — Анджей нажал кнопку селектора. — Ева, проводи гостя, он уходит.

— Том… — тревожно подался он вперед.

Анджей недовольно сморщился.

— Том умер пять лет назад. Давай не будем.

— Том! Том! Том! Том! — упрямо выкрикнул гость, вскакивая. — Том! Я искал тебя пять лет. Я знаю, что обидел тебя. Я сорвался, устал и сорвался, это был нервный срыв. Думаешь, мне легко было видеть тебя беспомощного? Думаешь, мне легко было разговаривать с врачами и слышать, что всё бесполезно? Думаешь, мне было легко? — Его трясло. Руки, губы, тело. В глазах стояли слезы. — Прости меня… Мне нужен был небольшой тайм-аут. Всего несколько часов, чтобы привести себя в порядок… — Он резко отвернулся, шмыгнул носом. — Я купил тебе всего… что ты любишь… — произносил на выдохе в сторону. — Самое вкусное… Я принес тебе из французской кондитерской ягоды в их вкусном креме… Свежие… Как ты любишь… Эти дурацкие фисташковые макарони… Я сам выбрал каждую для тебя… Тридцать шесть штучек… Ты ведь никогда не мог ими наестся… А тебя нет… Я искал.

— Нашел? — перебил его Анджей.

— Нашел, — повернул мокрое лицо.

Анджей швырнул платок на стол.

— Молодец. Вытри сопли и уходи.

— Том, — тихо произнес он.

— Том умер, — зашипел Анджей.

Он упрямо поджал губы и настырно отчетливо повторил:

— Том. Пожалуйста, прости меня. Пожалуйста, вернись домой. Если ты хотел наказать меня, то те пять лет ада я и врагу не пожелаю. Пожалуйста, вернись домой или позволь мне остаться рядом с тобой.

— Ты опоздал. У меня есть Ева. Я живу в маленьком домике, там нет места для чужих.

Он снисходительно улыбнулся:

— Для чужих?

— Для чужих, — раздраженно вскочил Анджей. — Уходи, иначе я вызову охрану.

Он сразу сник, ссутулился. Улыбка исчезла с лица. Подошел к нему вплотную, принялся любоваться, как будто гладя кончиками пальцев по щекам, скулам, подбородку, но не смея дотрагиваться.

— Знаешь, каково это разговаривать со своим отражением в зеркале? День за днем, — шептал он одними губами. Но каждое слово ударом молота отдавалась в голове Анджея, причиняя физическую боль. — Знаешь, каково это искать тебя взглядом в толпе и любоваться собственным отражением в витринах? День за днем. Знаешь, каково это просыпаться и думать, что вот сегодня-то у тебя совершенно точно все получится, а вечером засыпать и уговаривать себя потерпеть до завтра? Знаешь, что значит жить от рассвета до рассвета? Помнишь, я — это ты? Говоришь, Том умер пять лет назад?

Внезапно он крепко обнял его, уткнувшись носом в плечо, сжав так, что ребрам стало больно. Анджей замер от неожиданности. Лишь ноздри жадно втянули горьковатый запах дороги, неба, сигарет и парфюма. Тонкое тело дрожало, прижимаясь к нему. Он хотел отступить хотя бы на шаг, но руки не позволяли отодвинуться. Анджей почувствовал, как ноги подкашиваются, а грудь наполняется теплом. Сердце стучит так быстро, что, кажется, проломит ребра. Хотелось прижать его к себе, крепко обнять и больше не отпускать. Хотелось щекотать, дурачиться, как раньше. Но Том умер…

— Том умер… — отступил гость на шаг, глядя глаза в глаза. — Я жил только им эти пять лет. Только из-за него. — Улыбнулся кисло. Медленно пошел к двери, словно ожидая, что сейчас его остановят, спиной чувствуя взгляд.

Анджей вздрогнул, когда раздался хлопок закрывающейся двери. Устало потер глаза и помассировал виски. Хотелось умереть. Вяло улыбнулся. Том умер пять лет назад…

Это случилось ночью. Они были в туре, переезжали из Брюсселя в Оберхаузен. Последний концерт. Мысленно, они все были дома, вечером за ужином мечтали, как их встретят родные, обрадуются друзья. Но ночью турбус попал в аварию — сошел с трассы и перевернулся. Том этого не помнил. Он спал. А когда проснулся, врач, отводя взгляд, сообщил, что может быть, когда-нибудь, нужны операции, возможно… Он не помнил, сколько было операций, не помнил, сколько пережил боли, не помнил, сколько месяцев провел на больничной койке, сначала в окружении друзей, потом только брата, потом все чаще один. Когда после очередной операции они вернулись домой, окрыленный прогнозами Билл, оборудовал в его спальне тренажерный зал, чтобы близнец побыстрее смог встать на ноги. Том старался, он очень старался, но ноги не слушались, наплевав на все прогнозы.

Через несколько месяцев Билл увлекся каким-то интересным делом, стал все реже появляться дома, наняв для лежачего брата милую фрау, преклонных лет. Правда, с фрау Том быстро распрощался: у него в голове не укладывалось, что к его телу могут прикасаться чужие руки, это было стыдно и нелепо. Из-за этого Билл ужасно разозлился, орал и психовал. Свою ошибку Том понял сразу — теперь он почти совсем не выходил на улицу, лежал в постели в полнейшем одиночестве, гоняя туда-сюда всевозможные каналы. Иногда Билл забегал домой только для того, чтобы покормить его и снова убежать к друзьям. Том сходил с ума от тишины, бил пульты и крушил все вокруг, до чего только мог дотянуться. Потом приходил Билл и опять орал, крушил то, до чего не смог дотянуться Том. Однажды он схватил его за грудки и затряс со всей силы. Он кричал ему в лицо, что не собирается быть всю жизнь его сиделкой, возить дерьмо и мыть задницу. Что он слишком молод и хочет жить, жить полноценно, на полную катушку. Что у него есть друзья, которые из-за него, Тома, не хотят приходить к ним в дом. Что он стесняется приводить к ним девушек, потому что там его больной и беспомощный брат, от которого дурно пахнет. Что его позвоночник — это не проблема Билла, он и так делает все возможное, чтобы брату жилось хорошо, что Том должен сказать спасибо за то, что Билл не сдал его в интернат, что терпит его капризы и выделывания. Том пытался вырваться из крепких рук, потом двинул кулаком по скуле, оттолкнул кое-как. Разъяренный Билл подлетел к нему и ударил, потом еще раз, и еще. Он бил его по-настоящему, со всей силы, очень больно, а Том не мог защититься, лишь беспомощно закрывал лицо руками. Потом брат упал на колени перед кроватью, уткнулся носом в подушку, рядом с его ухом, сгреб близнеца в охапку и протяжно громко всхлипнул.