Все участвовавшие в этом деле матросы получили повышения. Лазарев испрашивал у морского министра награду Нахимову. Он писал в донесении от 10 декабря 1823 года: «Сию готовность г. Нахимова при спасении человека жертвовать собою я долгом почитаю представить на благорассмотрение гг. членов государственной адмиралтейской коллегии и лыцу себя надеждою, что таковой подвиг не найдется недостойным внимания правосудного моего начальства»1.
В столице представление не поддержали, ибо награда полагалась за десять спасенных, а в данном случае никого не спасли. Завалишин по этому поводу замечал: «Как будто удача или неудача изменяла сущность подвига и как будто не было примеров, что спасли и многих, ничем не рискуя, вследствие благоприятных обстоятельств»101 102.
В донесении Лазарев упоминал о Нахимове как о мичмане, не зная, что еще 22 марта 1823 года молодого офицера произвели в лейтенанты103.
В Сан-Франциско Лазарев смог избавиться, наконец, от Кадьяна, списав его по слабости здоровья на «Ладогу». Интересно, что капитан-лейтенант И.И. Кадьян в 1827 году командовал бригом «Усердие» и вновь вступил в конфликт с экипажем, так что Гейдену пришлось его назначить историографом эскадры104 105. Только на время он принял корвет «Наварин», чтобы затем сдать его Нахимову. Так через годы вновь пересеклись пути двух офицеров.
Пока же плавание на «Крейсере» продолжалось. В кают-компанию фрегата на смену Кадьяну пришел лейтенант Никольский. Через месяц после этого события, 4 января 1824 года, Нахимов писал другу Рейнеке: «Компанию офицеров имеем прекрасную, все офицеры и команда, благодаря бога, здоровы». Но в том же письме он сообщал о том, что Завалишина по высочайшему требованию вызвали в Петербург^.
У этого события необычная предыстория. Завалишин пытался создать «Орден восстановления», написал его устав и даже принял несколько членов. Осенью 1822 года из Лондона он направил письмо Александру I и просил его вызвать к себе106. Император дал соответствующее повеление. Однако выполнить высочайшую волю сразу не удалось. Фрегат простоял в Сан-Франциско до 17 февраля, запасся пшеницей и после трудного перехода прибыл в Ситху 18 марта. Оттуда Лазарев в мае отправил Завалишина в Охотск на бриге Российско-американской компании «Волга»107. Так разошлись пути двух товарищей. 3 ноября 1824 года Завалишин был уже в Санкт-Петербурге. Моряк представил записку об «Ордене восстановления», но Император признал идею «неудобоисполнимою». 14 декабря 1825 года, в день восстания декабристов, Завалишин находился в отпуске далеко от столицы, но был арестован 30 декабря, отпущен 18 января 1826 года, снова арестован весной 1826 года и осужден на 20 лет каторжных работ108 109.
«Крейсер» оставался в Новоархангельске. 12 августа 1824 года ему на смену прибыл шлюп «Предприятие». Лазарев решил ожидать из Охотска известий, которые могло доставить компанейское судно. Получив 8 октября предписание начальника Морского штаба от 9 апреля о возвращении, капитан 2-го ранга выждал, когда установится попутный ветер, и выступил 16 октября. Фрегат был в хорошем состоянии. Преодолевая бурную погоду, за 37 дней он дошел до Сан-Франциско и встал на якорь 21 ноября.
Буря нанесла повреждения как стоявшим в порту судам, так и домам поселения; с некоторых ветром срывало крыши, валило старые деревья. Несмотря на то что «Крейсер» прекрасно выдерживал непогоду, пришлось задержаться для ремонта и подготовки к переходу вокруг мыса Горн. Матросы за это время отдохнули после сырого климата Новоархангельска. 21 декабря фрегат продолжил плавание. До мыса Горн не встретили земли, в том числе и там, где на испанских картах располагался остров Ска Дудоза; лишь в одном месте видели парящих фрегатов, и, хотя появление этих птиц свидетельствовало о близости суши, островов там не обнаружили2.
Преодолевая частые штили, фрегат после 93-дневного плавания прибыл 23 марта в Рио-де-Жанейро. По пути умер матрос, еще десять были больны, и по требованию врача Алимана Лазарев поместил их в нанятом на берегу доме. Двое больных умерли, остальные выздоровели. 22 апреля Лазарев продолжил путь, намереваясь идти прямо в Кронштадт. Однако штили затянули плавание до 72 дней, и пришлось зайти 3 июля 1825 года в Портсмут для пополнения запасов провизии и ремонта такелажа. 20 июля «Крейсер» вышел с Портсмутского рейда, перенес в Скагерраке сильный шторм. 25 июля моряки увидели мыс Ска-ген и далее лавировали до Копенгагена, где несколько часов простояли на якоре. 30 июля при благоприятном течении фрегат оставил Зунд и вернулся 5 августа в Кронштадт. При осмотре корабль оказался в превосходной исправности3.
В рапорте от 10 августа М.П. Лазарев среди трех отличившихся офицеров отдал должное П.С. Нахимову, «...добровольно жертвовавшему собою при спасении канонира Давыда Егорова...»1. Лейтенанта 1 сентября 1825 года наградили орденом Св. Владимира IV степени и двойным жалованьем, а годы выслуги за время плавания были установлены двойными110 111.
Боевое крещение
После возвращения из похода на «Крейсере» Нахимов некоторое время оставался на берегу. В отпуске он узнал, что его кандидатуру намечали для Гвардейского экипажа.
Морской Гвардейский экипаж сформировали 16 февраля 1810 года на основе существовавших с XVIII века команд придворных яхт и гребцов. Экипаж, оснащенный по-сухопутному, отличился в боевых действиях 1812—1814 годов. После войны с Наполеоном к экипажу приписали суда, преимущественно придворные яхты. Изредка корабли, укомплектованные гвардейцами, ходили в заграничные плавания. Однако все же основной задачей их оставалось обслуживание Императорского Двора. Служба на придворных яхтах давала возможность проявить себя перед монархом. Для многих Гвардейский экипаж являлся предметом мечтаний. Но лейтенант стремился служить на море, о чем 1 февраля 1826 года писал другу М.Ф. Рейнеке из деревни: «Скажи — я — кандидат Гвардейского экипажа; ты знал всегда мои мысли и потому можешь судить, как [это] для меня неприятно. На этой же почте пишу брату П [латону] С [тепановичу] и прошу его употребить все средства перевести меня в Архангельск или куда-нибудь, только не в Гвардейский экипаж. Итак, прощай все воздушные замки и планы, которые мы с тобой строили в Архангельске. Жаль мне очень Мих [аила] Петр [овича], что он болен, я бы написал к нему и тогда, может быть, я бы исполнил мое желание. В следующем письме уведоми, пожалуйста, любезный Миша, о состоянии его здоровья»112.
Моряк надеялся на помощь М.П. Лазарева. И помощь пришла. Лазарева назначили командиром 74-пушечного корабля «Азов», который строили в Архангельске. Пользуясь правом набирать офицеров, он предложил Нахимову поступить на корабль, и тот согласился.
«Азов» заложили на Соломбальской верфи 20 октября 1825 года по проекту корабельного мастера А.М. Курочкина. Корабль водоизмещением 3000 тонн должен был нести 74—80 24 — 36-фунтовых пушек. Строили его А.М. Курочкин и В.А. Ершов. Спустили «Азов» 26 мая 1826 года1.
Для достройки корабля экипаж направили на Север. Сразу же по прибытии в Архангельск Нахимова захестнула работа по оснащению корабля. В письме Рейнеке, оправдываясь, что долго не отвечал, он рассказывал: «Скажу ль, что с пяти часов утра до девяти вечера бывал на работе, после должен был идти дать отчет обо всем капитану, откуда возвращался не ранее одиннадцати часов, часто кидался в платье на постель и просыпал до следующего утра. Таким образом протекал почти каждый день, не выключая и праздников, а ежели и приходилось несколько свободных минут, то они посвящаемы были дружбе и любви присутствующих»113 114.
Последние строки имели особое значение. В Архангельске лейтенант в первый и последний раз влюбился и даже хотел жениться. Его избранницей стала дочь командира Архангельского порта115. Но скромное положение флотского офицера и то малое внимание, которое он мог среди дел уделять своей избраннице, привели к неудаче: Нахимов получил отказ. Об этом он вскользь пишет другу: «Да, любезный Миша, если б я несколько более имел времени видеться с ней, тогда прощай твой бедный Павел без сердца и головы. Куда бы был тогда он годен?» Видимо, после этого случая Нахимов решил, что морская служба и женитьба несовместимы, особенно для молодого офицера, ибо далее писал: «Вижу, что ты нахмурился, всегда строгий и благоразумный, ты делаешь возражение, — разве дружбу должно забыть для любви? Отвечаю — все то же — виноват! Но кто из нас не был молод? Кто не делал дурачеств? Дай бог, чтобы дурачество такого роду было со мною последнее»116.