– ...Нет, солому мы поджечь не сможем. Во-первых, потому что у нас нет огня, а во-вторых, потому что она сырая.
– М-да. Действительно. А план был хорош.
– Который? Когда мы хотели притвориться мертвыми, чтобы стражники вошли сюда, а потом вскочить и перебить их, или когда осколками кувшина мы планировали сделать подкоп?
– Нет, их мы отбросили еще в прошлый раз. А это тот план, когда ты предложил запрудить ручей, чтобы началось наводнение, и когда тюремщики спустятся сюда и откроют окошечко, их сбило бы с ног потоком воды, а я как раз вспомнил, как Роланд-завоеватель, когда оказался в казематах Черного Генриха, из подстилки сделал веревочную лестницу...
Военный совет собрался в полночь, на новой квартире мастера Гугенберга. Санчес и Гарри принесли с собой лютню и тамбурин, суровый майор – мандолину, папа Карло и Мальвина Серый – большой оплетенный кувшин тарабарского красного, мастер Варас – пакет с фруктами, а Ерминок – корзину пирожков с капустой – мясо во внезапно осажденном городе уже становилось роскошью.
Вино разлили по стабильно немытым стаканам Джека Гугенберга, музыканты ударили по струнам, Серый – по пирожкам, и совещание началось.
Но началось оно как-то само собой не с изложения планов спасения, или хотя бы установления связи с узником королевских казематов, а с жалоб старого трактирщика на трудные времена, постоянные войны, осады и просто неподъемные налоги.
– Разве так было при прежнем Шарлемане, да упокоит его Памфамир-Памфалон с миром в своем лоне! – ностальгически вздохнул он и опрокинул в себя стакан каберне. – Нет, конечно, так, кто же спорит, да все равно не так.
– Что-то все равно было по другому, – поддержал его Мур.
– Если он каждый выходной объявлял соседям войну, скажем, или приказывал отрубить кому-нибудь что-нибудь, или вводил налоги на количество шагов по земле, превышающее в месяц сто двадцать пять – это, конечно, ничем не лучше, но все-таки была большая разница, – подтвердил Гарри.
– Какая разница? – не понял папа Карло.
– Большая разница, – пояснил Санчес.
– Да, – продолжил мастер Варас. – Он это делал с душой. Сразу было видно, что он любил свой народ, и казнил и миловал не потому, что он должен был это делать, а исключительно по велению сердца.
– Но почему же он не воспитал своего сына в таком же духе, сеньор Варас? – полюбопытствовал старик.
– Нынешний Шарлемань – не сын ему, а двоюродный брат.
– Он никогда и не должен был править, он не был рожден для этого.
– Но как же тогда случилось, что он оказался на троне, сеньор Мур? Извините, наша труппа первый раз в вашей стране, и мы не знаем ее благородной истории...
– Я эту историю слышал, – вмешался Волк. – Ничего благородного в ней нет. Кроме происхождения ее участников. Если хотите – я ее расскажу.
По окончании повествования Серого, густо приправленного его собственными комментариями и рассуждениями, директор театра закивал головой.
– О, это очень печальная история, и она напомнила мне одну пьесу – она называлась "Сердце змеи", и была написана по событиям, произошедшим в Ардоре двести лет назад – мы уже давно не играли ее, к сожалению...
– "Сердце змеи"? – встрепенулся Гугенберг. – Альфонсо Кабучо? Я читал ее. Теперь, когда вы упомянули об этом, я вижу, что эти истории действительно в чем-то похожи. Но только там в конце выясняется, что наследник остался в живых, и все эти двадцать лет его воспитывала семья герцога Какего, главного врага его семьи, и он потом убивает свою мать и сестру...
– Нет, нет, нет. Боюсь, что вы ошибаетесь, сеньор Джейкоб, – погрозил ему костлявым пальцем Карло. – Я понял, что вы имеете ввиду – это не "Сердце змеи", а "Крест и стрела" – тоже пера непревзойденного кавалера Кабучо. В "Сердце змеи" инфанта узнает его старая нянюшка по медальону, и тогда весь народ поднимается в восстании и возводит настоящего принца на престол. А какой там монолог Сесилии! – тарабарец вскочил, поставил одну ногу на табурет и, схватив нож со стола и размахивая им над головой, как мечом, продекламировал: "Изменник низкий! Проклят будешь ты! Проклятие падет на кровь детей твоих, и предки в царстве снов забудут покоенье..." – сеньора Гарджуло понесло.
– Он что, серьезно? – толкнул тихонько в бок стражника Сергий.
– Что – серьезно?
– Ну, про все это. Про потерянных наследников престола там, про нянек, медальоны, восстания... Или это типа "Лукоморских витязей"?
– Чего?
– "Приключений лукоморских витязей" – любимой книжки нашего Иванушки. Со сказками.
– Да нет, – подумав, ответил Мур. – Если припомнить, поскольку уж зашла речь, то в истории любого государства кронпринц, или, на худой конец, пропавшая принцесса, объявляющиеся из ниоткуда и узнаваемые по родимому пятну, медальону, привычке закладывать руку за борт камзола или декольте платья – самое обычное дело. Скорее, если исчезнувший без следа при таинственных и опасных обстоятельствах царственный младенец НЕ объявляется по достижении им совершеннолетия – именно это считается странным. А почему ты спрашиваешь? Если ты имеешь в виду ту битву, когда погибли наш король и юный Шарлемань – то это явно не тот случай.
– Но ведь тела их так и не нашли.
– После пожаров это бывает – иногда труп может сгореть так, что от него остается только кучка золы.
– Или не сгореть. Потому что не труп, – загадочно изрек Сергий.
– Что ты хочешь сказать? – тут заинтересовался и первопечатник.
– И как это может помочь батюшке Ивану-царевичу?
– Не предлагаешь ли ты объявить его чудом выжившим кронпринцем? – снисходительно хмыкнул Гарри. – Это же полная чушь!
– Сам дурак, – любезно улыбнулся ему Волк, а остальным торжественно провозгласил:
– Есть тут у меня одна идейка...
– Итак, любезнейший полковник Ольсен, вы говорите, что до сих пор не нашли этого мерзкого ярославского князя? – прервав доклад начальника королевских гвардейцев, принц Сержио, покручивая черный ус, поднялся с трона.
Король-отец чувствовал себя немножко нездоровым сегодня вечером после целого дня, проведенного в душных задымленных подвалах, а от воплей пытаемых у него, ко всему прочему, еще и разболелась голова, и поэтому принять ежедневный доклад высших офицеров королевства он поручил своему сыну и наследнику. Пусть мальчик приучается, почувствует себя взрослым, не все ему по кабакам шляться и с прохожими задираться.
И мальчик, почувствовав себя взрослым, не только приучался, но и приучал других. Например, все давно уже запомнили, что если юный принц говорит кому-то "любезнейший", то он имеет ввиду далеко не "милый сердцу". Хуже могло быть только "милейший", потому что, как правило, очень скоро про "милейшего" говорили или хорошо, или ничего.
– Ваше высочество, мы ненадолго прекратили поиски этого преступника, так как людей у нас осталось немного, а в городе зреет недовольство правителем после вчерашнего обстрела южной части Мюхенвальда из катапульт, и мы считаем своим долгом...
– Мне плевать, что вы считаете своим долгом. Вы должны делать то, что я считаю вашим долгом, вы поняли меня?
– Так точно...
– И где ваши люди, позвольте узнать, полковник?
– Его величество по просьбе герцога Айса передал половину моих гв...
– Моих, полковник, моих.
– Да, конечно, ваших гвардейцев ему для укрепления обороноспособности гарнизона, и поэтому...
– Поэтому вы взяли на себя смелость ослушаться моих приказаний, и полное безделье было вашей реакцией на них...
– Никак нет, ваше высочество! – глаза полковника Ольсена встретились с глазам принца, и в них офицер прочел: "милейший". – Мы старались! Мы узнали адрес того красильщика, у которого лукоморцы проживали все это время, и завтра я самолично хотел пойти и арестовать его, чтобы ваше высочество могли собственноручно... собственнолично допросить его!..