– Что это ты такое делаешь, Абу? – к их компании присоединился караванщик.

– Ты когда-нибудь слышал о старинном поверье, о мудрый Хасан, что чтобы вернуться еще раз в Шатт-аль-Шейх, надо бросить золотую монетку в этот фонтан?

– Да, естественно. Каждый раз так делаю.

И в фонтан полетела еще одна монета.

Чего не сделаешь, чтобы поддержать авторитет всеведения перед молодежью!..

– Абу, Хасан-баба, что там у вас интересного? – окликнули их из одного из караванов.

– Исполняем древний ритуал перед отправлением, – важно отозвался юнец.

– Какой ритуал? – заинтересовались в другом.

– А разве вы никогда о нем не слышали?..

Ворота с визгливым скрипом захлопнулись, старый чинар у забора содрогнулся и посыпал листьями. Старьевщик, вытерев рукавом засаленного халата пот со лба, оглянулся по сторонам.

– Ну, как? – коршуном бросился к нему человек в синем бурнусе, перепрыгивая через три ступеньки крыльца большого дома.

– Он в наших руках, брат! – изрезанное морщинами, как скомканный лист бумаги, загорелое лицо старьевщика озарилось торжествующей улыбкой, – Все, как мы и рассчитали! Надуть караван-сарайщика было парой пустяков. Хотя, почему надуть? Кувшин за котелок – все честно! – и братья расхохотались.

– Ну, где же он? – подпрыгивая от нетерпения, младший брат – Иудав, дипломированный черный маг третьей степени, нырнул в кучу хлама на телеге.

– Здесь, – откинув борт, одним движением руки старший брат, не менее дипломированный черный маг четвертой степени по имени Гагат, сбросил верхние слои, и на самом дне, среди дырявых тазов и гнутых стремян, во всей своей зеленобокой красе, пред ними предстал помятый кувшин.

– О, как он красив! В жизни ничего не видал прекраснее! – протянул к нему дрожащие руки Иудав. – Вот оно – наше могущество, наше богатство, наша власть над всем миром!.. Мы им всем еще покажем!.. Они у нас еще поплачут!.. Они у нас попляшут!..

Зашло солнце, и слуги зажгли факелы во дворе.

Серый безрадостно выловил из воды небольшое состояние, достаточное для покупки всего караван-сарая и его окрестностей в радиусе километра.

Иван так и не появился.

Вздохнув, в который раз отчаянно-безуспешно пытаясь придумать хоть какой-нибудь план поисков пропавшего друга, он натянул сапоги и направился к зданию.

И натолкнулся на старика.

Вернее, если быть точным, это старик налетел на него, выскочив внезапно из не успевшей еще прочно приклеиться к земле темноты и, обогнув его и даже не извинившись, прихрамывая и держась за поясницу, под скрип суставов, спешно заковылял дальше.

Впрочем, его "дальше" было не так уж и далеко.

Доскакав до мусорной кучи неподалеку от фонтана, старик коршуном набросился на нее и стал яростно расшвыривать, кряхтя, охая и горестно причитая, как будто в поиске случайно выброшенного семейного бюджета на тридцать лет вперед.

– Дедуль, – обратился к нему Волк, посочувствовав незадачливому пенсионеру. – Чего ищем-то? Может, помочь чего? Может, факел принести? Или лампу?

– Принеси, – бросил через дрожащее плечо старик, и снова чуть не с головой зарылся в хлам.

Когда лукоморец вернулся, кучи как таковой уже не было.

Повсюду – даже в фонтане – валялись и плавали ее бывшие составляющие.

А на ее месте лежал, скорчившись, растрепанный старик и плакал.

Волку стало не по себе.

– Послушай, дед, эй, дедуль! Ты там потерял чего, что ли? – осторожно тронул он за тощее плечо старика. – Деньги, что ли? Так дам я тебе денег, не убивайся ты так из-за ерунды какой-то! Сколько тебе надо?

– Уйди, отрок!.. Дай мне умереть в одиночестве!.. Мне теперь ничто не поможет!..

– Да что случилось-то?

– Его нет здесь... Нет!.. Его украли... Он пропал... Я погиб... Я погиб... – всхлипывал он, не слыша ни единого слова, обращенного к нему.

– Да перестань ты стонать, дед! – не выдержал Волк. – Не будь бабой! Можешь ты мне толком рассказать, что у тебя пропало, или нет?! Подумаешь, потерял! Найдется завтра! Утро вечера мудренее.

– Я могу не дожить до утра, о громогласный отрок, – прервав на секунду свои стоны и утерев грязным рукавом глаза, мрачно сообщил старик. – Насколько я знаю, без него я могу умереть с минуты на минуту. И это будет достойным наказанием за мою глупость и гордыню, да будет проклят тот час, когда пришла в мою бесталанную голову эта дурацкая идея!..

– Да без чего – "без него"-то?!..

– Без моего кувшина!..

Первым порывом Серого было расхохотаться, но он заметил при свете факела выражение лица старика, и смех костью застрял у него в горле.

– Какого кувшина?

– Моего кувшина. Я там живу. Я джин.

– Джин?.. Это такая вонючая водка?.. – уточнил лукоморец.

Мгновенно позабыв про свое бедственное положение, старик то ли с ужасом, то ли с надеждой уставился на него.

За много столетий ему первый раз приходилось объяснять одно и тоже очевидное явление два раза за два дня.

– Нет, о, гость из далекой страны, – медленно покачал он головой – то ли из-за дежа вю, то ли из-за остеохондроза. – Джин – это я. И мне никогда еще никому не приходилось растолковывать... вот уже целый день... и даже больше... кто такие джины.

Взведенная до предела нервная система Серого выстрелила.

– КОМУ ЕЩЕ?! – яростно ухватил он за грудки старика. – НЕМЕДЛЕННО ГОВОРИ, КОМУ ЕЩЕ!!!

– Вчера... Тоже чужеземцу... Его звали... Звали... Такое трудное иностранное имя... На "Н" начинается... Или на "В"... Нет, на "А"...

– Где он?!

– Кто, чужестранец?..

– Да!!!

– В кувшине...

– Чево?.. – хватка Серого от изумления ослабла, и старик смог, ойкая, опуститься на землю.

– Кхм... Извини... Я не хотел... так вот... Погорячился. Но у меня друг пропал. Иваном звать, – опустился рядом и Волк.

– Вот-вот! Кажется, это он. Иван. Как я и говорил.

– Что ты с ним сделал, старый пень?!.. – снова подскочил Серый.

– Я не хотел... Я хотел вернуться... Вскоре... Когда-нибудь... Может быть... Эта куча лежала тут сорок лет!.. И никто ее не трогал!.. Я погиб...

– Вот что, как тебя там...

– Шарад.

– Да. Шарад. Пойдем сейчас ко мне в комнату, и все по-порядку расскажешь, пока я тебя не убил.

Настал великий день и звездный час братьев, о котором они мечтали с самых младых ногтей, со школьной скамьи, как о манне небесной.

Возможно, не в последнюю очередь из-за своей мечтательности они и оставались на этой скамье гораздо дольше положенного остальным ученикам – сначала на дополнительные занятия, а, когда и этого оказывалось мало – на второй год.

Не то, чтобы они испытывали какую-нибудь склонность к творению зла вообще и к черной магии – в частности, но это была их семейная традиция, длинная династия знаменитых колдунов и чародеев, и, поэтому перед их отцом никогда не стояло выбора, какому ремеслу отдать учиться своих отпрысков. Хотя, на пятнадцатый год посещения родительских собраний, каждый раз с чувством невинно осужденного, ведомого на публичную казнь, он уже искренне жалел, что их семейная профессия – не погонщик верблюдов или подметальщик улиц.

Единственное, что удалось привить Гагату и Иудаву за время обучения – жажду отомстить одноклассникам и учителям за долгие годы насмешек и присвоенные по окончании школы прозвища.

Вообще-то, их присваивали всем магам. Например, среди тех, кто выпускался в один год с ними, были Ахурабан Зловещий, Джамаль Коварный и Кровавый Хамза.

У них же в дипломах, которые они затолкали в старое ведро и закопали в огороде в выпускной вечер, было кровью по белому записано: "Косорукий Гагат" и "Лопоухий Иудав". Хотя втайне все эти годы старший брат гордился своей более высокой степенью – ее принесла ему настоящая находчивость. Когда экзаменаторы хотели написать ему, как и брату, третью степень, он нахмурился и сказал: "Нет, не надо третью. Я лучше еще на один год останусь." Четвертая степень была ему вписана в мгновение ока.