Аделия сперва осторожно, а потом все смелее и смелее хлопала его по щекам. Даже удивительно как-то. Слышать шлепки – полновесные, уверенные, а ничего не чувствовать. Будто и не тебя лупцуют, а кого-то другого…
Отчаявшись, а может, просто отбив ладошки, Аделия перескочила к Ярошу. Для начала позвала, потом тряхнула – у разбойника аж голова о глинобитный пол стукнулась, – а после съездила по щеке. Ойкнула, едва не завизжала.
«Наверное, в кровь залезла. Не зря Якуня с ножиком над Бирюком колдовала».
Королевна легко перепрыгнула через Годимира. Снова присела.
«Все правильно. Слева Олешек должен лежать. А ну-ка, поглядим, что выйдет у нее?»
Годимир даже подивился своему нездоровому азарту. Тут молиться надо, чтобы кто-то очнулся и помог девчонке остальных выручать, а он размышляет, прикидывает. Словно в «любит – не любит» играет на ромашке.
– Пан шпильман, пан шпильман… Олешек! Да очнись же ты, проклятущий!
Пощечина. Еще одна!
«А ну, давай-давай. Музыканты, они к побоям не привычные, вдруг получится!»
Не получилось. То ли Олешек оказался к затрещинам и оплеухам еще более приученный, нежели сам Годимир, то ли зелье Якуни не собиралось так быстро выветриваться.
Аделия заметалась по избе. Что-то придумала? Или просто от безысходности, как зверь в западне? Удирала бы, пока не поздно. Чем там дед занят? Неровен час, вернется, а с ним так запросто, как с бабкой, не совладаешь. В этом рыцарь почему-то не сомневался.
Уф-ф!
Целый водопад обрушился сверху, залил глаза, рот и ноздри. Холодными пальцами проник за ворот жака, потек по полу вдоль хребта, подбираясь к гашнику штанов.
«Вот это постаралась, твое высочество! Благодетельница, мать тво…»
Ой, нет! Нельзя. Не положено странствующему рыцарю подобные выражения употреблять по отношению к прекрасным паннам и особам королевских кровей. Тем паче, что мать ее, как ни крути, тоже королева. Но додуматься до такого! Это ж надо! Вот теперь лежи, пан Годимир, на полу, в луже, с мокрыми штанами и жди прихода приторно-благостного Якима. Уж он-то ножичек Якунин подберет и использует по назначению, не задумываясь о смысле бытия или борьбе добра со злом. Чик, и все. И хорошо, если сразу зарежет, а не начнет в отместку за жену по кусочку кромсать.
– Пан Годимир! – Уже с рыданием в голосе королевна вновь принялась трясти рыцаря за плечи. С его усов слетали брызги. Выходило так, будто собака, заскочившая под кров после дождя, отряхивается. А вернее, не сама отряхивается, а ее кто-то схватил и отряхивает…
Тьфу ты, Господи, Пресветлый и Всеблагой, укрепи и наставь на путь истинный, а то в предсмертный час такие мысли в голову лезут, что на голову не наденешь… Ну, вот опять! Разве позволительно эдакое ерничество в мгновения, которые следует встречать сурово и с достоинством, просветлев лицом и разумом?
– Пан Годимир! Годимир! Вставай! Слышишь, вставай! Мне страшно! Там кони так ржали жалобно, а больше не ржут! После топор звенел… Я боюсь… У Якима этого пальцы… Он – убийца. У него глаза пустые…
«Что у него там с пальцами? Не забыть, глянуть перед смертью. А что касается пустых глаз убийцы, так это еще как посмотреть. Вон, у Сыдора из Гражды обычные глаза. Лукавые, цепкие, но не пустые. И Яроша тоже не зря в двух королевствах Бирюком прозвали. Поди, смертей на совести предостаточно. А разве глаза у него пустые? Какие угодно, но только не пустые…»
Что-то горячее капнуло словинцу на щеку. Потом еще и еще.
Не вода. Вода должна быть холодной…
– Па-а-ан Годими-и-ир… Вставай…
Это же Аделия плачет! Ну вот, довели королевну до слез, негодяи!
– Не… го… дя… – он и сам не понял, как безвольные язык сумел пошевелиться, выталкивая звуки через онемевшие губы, – и…
– Пан Годимир! Очнись же! – Окрыленная успехом, Аделия удвоила усилия.
Словинец попытался приподняться, но сумел лишь пошевелить плечами и шеей.
– Ни… как…
– Ну, Годимир же… Я боюсь…
Королевна разжала пальцы и, прежде чем рыцарь успел осознанно обрадоваться ощущению боли от удара затылком об пол, наклонилась, мазнув мокрой щекой по носу, и поцеловала его в подбородок. Нет, конечно, она хотела попасть в губы, но в спешке промахнулась.
Правы ли старинные сказки, повествующие о пробуждении заколдованных красавиц, спящих в хрустальных гробах? Если уж поцелуй рыцаря может перебить чародейское заклинание, то уж поцелуй королевны, вне всякого сомнения, должен одолеть ведовство захолустной Якуни.
Годимир, изо всех сил стремящийся переломить позорную слабость, дернулся и… боднул Аделию. Лоб в лоб, даже искры брызнули из глаз.
Девушка охнула и уселась прямо в лужу. Ойкнула.
– Прощения прошу, твое высочество… – проговорил рыцарь, переворачиваясь на бок. Отдохнуть бы еще чуток, собраться с силами.
– Что ж ты дерешься, пан… – обиженно протянула королевна и вдруг сообразила, что к чему, просияла лицом. – Тебе лучше?
«Лучше ли мне? Это ж надо такую глупость сморозить! Стоит ответить, что ради лишнего поцелуя ее высочества я готов заколдовываться по десять раз на дню? Или это звучит, как у провинциального шпильмана?» – подумал Годимир и вдруг понял: никогда он такого не ляпнет. Ну, хотя бы потому, что это самая правдивая правда.
– Где меч? – Рыцарь встал на четвереньки, зачерпнул ладонью из лужи, плеснул в лицо. Штаны все-таки промокли не только сверху, но и до неприличия. Хорошенький вид у него теперь будет – с мечом наголо и в мокрых портках. Навевает смутные подозрения…
– Ой! Где-то был… – Аделия вскочила. – А! Вот он! Целехонек!
– Повезло… – пробормотал словинец и, как оказалось, сглазил.
Скрипнула дощатая дверь. Из сеней донесся голос, в котором мед и елей, присутствовавшие еще недавно с избытком, выветрились начисто:
– Долго возишься, старая! Иди мне помогать!
Годимир оттолкнулся от пола руками, опираясь локтем на край лавки, поднялся на одно колено…
– Нет, старая, я сам, что ли, туши свеже…
На ввалившемся в горенку Якиме был длинный – такие обычно используют ковали – фартук, забрызганный кровью. Капли крови пятнали седенькую бороду, щеки и нос, ухитрились даже забраться на голую, как колено макушку. В правой руке – свежевальный нож острием книзу.
– Ах, вот вы как!
Не избалованный с детства балами и охотами, Годимир знал лишь понаслышке, как бросается на свору подраненный кабан. Так вот, судя по рассказам бывалых ловчих, Яким от вепря отличался мало. Разве что не был столь быстр.
От первой атаки Годимиру удалось уклониться.
Дедок ударился коленками о лавку, потерял равновесие, упал животом на стол. Рыцарь от всей души пожелал ему отбить нутро, да не тут-то было! Старик живо вскочил и, вращая красным от бешенства глазами, махнул ножом наискось. Словинец шагнул назад со всей прыти, не то оказался бы распластан, как лещ перед копчением.
– Ах, вот вы как!
Новый удар.
Еще один!
Яким не баловал противника разнообразием атакующих приемов, зато поражал завидной в его возрасте силой и напором.
– И я так! И я так!
Хрипло выдыхая на слове «так», он вновь попытался разрубить рыцаря, который не успел подхватить с пола меч и теперь метался по избе, стараясь хоть как-то уцелеть. Ну, спрашивается, должен этот старый пенек умаяться? Или они до бесконечности будут играть в «кошки-мышки»? А тут еще лужа на полу, два тела, опрокинутая лавка… Хвала Господу, что Аделия с появлением Якима поступала единственно правильно – не помогала, но и не мешала. Забилась за печку и сидела там, испуганно выглядывая.
Вот зря он отвлекся на королевну!
Стоило только скосить глаза в сторону от дедка-убийцы, как тот ловко сократил расстояние и зацепил Годимира по плечу. Вскользь, самым кончиком лезвия, но очень чувствительно.
Зашипев от боли, рыцарь попытался поднырнуть под вооруженную руку, но Яким легко разгадал его маневр, полоснул на уровне живота – своего живота, само собой, – и едва не обрезал усы. Вместе с носом.