Стражник облегчился, завязал гашник штанов, зевнул с подвыванием.

Проследив за ним взглядом, Годимир шепнул разбойнику на ухо:

– Где Доброжир преступников держит?

– Вон там – за углом и в подвал. Три ступеньки, – также шепотом отвечал тот.

– А охрана?

– Да какая охрана? С вечера стражник замок запер, утром отопрет, покормит.

– А как же с замком быть? – растерялся рыцарь. – Ключ-то, небось, в караулке… Или, того лучше, у мечника здешнего. Как его зовут-то?

– Забыл, с кем связался? – оскалился Ярош. – Да мне замок вскрыть – раз плюнуть. Здешние мастеровые – неумехи косорукие. А настоящих замков, из Лютова или Белян, днем с огнем не сыщешь – дорого для местных королей да рыцарей.

– Я думал, ты больше на дороге проезжих режешь, – не удержался от подначки Годимир.

– Это ты меня с Сыдором перепутал, пан рыцарь, – скрипнул зубами Бирюк. И, не дожидаясь ответа, нырнул в темноту.

Годимир поспешил за ним, стараясь не слишком шуметь и не отстать от шустрого разбойника.

По правую руку, судя по щекочущему ноздри аромату перепревающего навоза, находилась конюшня. Привязанные в стойлах скакуны гостей и хозяйские животные время от времени фыркали, били копытами об утоптанную землю, хрустели сеном.

«Где-то мой рыжий?» – подумал рыцарь. Жаль будет потерять отлично выезженного коня…

– Ворон не лови! – ткнул его локтем в бок Ярош.

– А? – дернулся Годимир.

– Борона! – насмешливо ответил разбойник и показал пальцем на едва различимую в темноте дверку.

Да, такую преграду можно и не охранять. Доски пригнаны плотно, на совесть. Толщина тоже – дай Господи. Замок висит на мощных скобах. Без шума не выломать. Да и сам замок с полпуда весит. Поди подступись…

– Ерунда. Раз плюнуть… – Бирюк, похоже, придерживался иного мнения о крепости запоров. В его пальцах мелькнула продолговатая железка – не то гребенка, не то игрушечный мечелом. – Зареченские кузнецы думают испугать всех своими замками. Увидят, мол, и обделаются – вот это силища, – насмешливо проговорил разбойник легкими движениями тыкая своим хитрым инструментом в замочную скважину. – А на деле вскрывать их легче легкого. Ни тебе секрета, ни тебе ловушки какой… Крепкие конечно, не спорю… – Он напрягся, надавил посильнее. – Вот пожалуйте, не обляпайтесь… Я же говорил!

Ярош показал Годимиру раскрытый замок. Сколько же времени он отнял у взломщика? Десяток ударов сердца, не более. Если бы еще трепался меньше, справился бы вдвое быстрее.

Хорошо смазанные петли провернулись без скрипа.

– Кто там? – раздался слегка дрожащий голос Олешека изнутри. – Кого среди ночи несет?

– Подымайся, музыкант. На свободу отправляешься. С чистой совестью, как говорится… – проговорил Ярош.

– Что-то я не понял… Ты кто, добрая душа, а? – подозрительно откликнулся шпильман.

– Все хорошо, Олешек, – вмешался Годимир. А то еще, чего доброго, подумает, что наемные убийцы среди ночи по его душу заявились. – Это я.

– Ох, ты, мать честная! Годимир! – нескрываемая радость зазвенела в голосе музыканта. – Вот спасибо! Порадовал! А с тобой кто?

– Да есть тут один! – пробурчал Ярош. – Эх, достал бы кистенек из-под полы, да накинуты на руки кандалы… Не припоминаешь?

– Неужто колодочник? – чего-чего, а соображал Олешек быстро. Этого не отнять у мариенбержца. – Погоди-ка, дай вспомню сам… Ярош? Ярош Бирюк!

– Молодец, догадался!

– Я смышленый, – проговорил шпильман.

– Оно и видно! – напустился на него рыцарь. – От большого умища в буцегарню[42] залетел, видать?

– Поклеп! Гнусный поклеп! – Олешек, отряхивая со штанов и зипуна прилипшие соломинки, выбрался наконец-то на волю.

– Так можешь остаться и подождать королевского суда, – невозмутимо произнес Ярош. – Про Доброжира говорят, мол, справедливый. В меру. Глядишь, и оправдает…

– Э-э, нет! – затряс Олешек головой. С такой силой затряс, что Годимир подумал: еще чуть-чуть, и отвалится. – Пускай он хоть трижды справедливый и честный, этот суд королевский, а свобода мне дороже!

Он огляделся по сторонам. Почесал затылок.

– Коня угнать, конечно, не получится… Вы со мной, а?

– Не «акай»… Мы подождем, – ответил Годимир. – Если помнишь, мне еще Господний суд предстоит с Желеславом. Или с мечником его.

– Мне тоже кой-кого еще найти надобно, – в свою очередь отказался Бирюк. – Ты, музыкант, говорят, Сыдора видел тут?

– Кого?

– Нам он Пархимом назвался, – пояснил рыцарь. – А на самом деле – это Сыдор из Гражды.

– Вот оно что! – протянул Олешек. – Вижу, у вас, разбойнички, старая дружба.

– Ага, – кивнул Ярош. – Друзья до гроба.

Шпильман рассмеялся:

– Хорошо сказал! Можно, я в какой-нибудь песне использую?

– Да какой разговор? За кружкой пива я тебе еще не таких пословиц навыдаю… Так где ты Сыдора видел?

– Боюсь, мне нечем тебе помочь, – развел руками музыкант. – Вчера это было. Так, лицо знакомое в толпе мелькнуло… Я за ним. Он – от меня. Не догнал, само собой. Он верткий, как угорь. Окликать не стал. Думал – выслежу да выясню, кто ж он такой… Теперь ясно, чего он бежал.

– Не ясно только, что он в королевском замке делает, – рассудительно заметил Годимир.

– Что делает, что делает… – ворчливо проговорил Ярош. – Замыслил чего-то. Между прочим, в корчме Андруха ваших коней его люди свести намеревались.

– Да ну?

– Вот тебе и «ну»!

– Знал бы ты, пан рыцарь, с какой радостью я Вакулу колом по башке приложил… – Бирюк даже глаза закатил, вспоминая.

– Эй, братцы-освободители! – вмешался Олешек. – Хватит болтать. Ишь, вечер воспоминаний устроили. Давайте мою цистру, и я пошел. Чем быстрее, тем дальше.

– Ох ты ж… – Годимир хлопнул себя по лбу. – Забыл я цистру! В комнате оставил.

– Лучше бы ты голову оставил! – окрысился шпильман. – Как я теперь без цистры?

– Нет, я должен был с музыкой по ночам шастать, всяких певцов освобождать! – возмутился рыцарь. – Ты б еще с барабаном мне предложил по ночному замку погулять!

– Мог бы и догадаться…

– Может, мне к Божидару зайти нужно было и сказать: так, мол, и так – иду шпильмана из подвала выпускать?

– Все равно!

– А ну тихо! – шикнул Ярош. – Не пропадешь без своей музыки. Выйдешь из Ошмян, пойдешь на юг по тракту. Одно поприще до села Подворье. От него пойдешь через балку. Спросишь, ежели что. Разыщешь брод через Птичью. Еще два поприща, и будет село Гнилушки. Крайняя изба – Дорофей-бортник. Живет бобылем, ни жены, ни детей. Передашь ему поклон от меня. Запомнил?

– Я-то запомнил. А к чему это ты?

– Дождешься пана рыцаря у Дорофея. Он тебе и цистру привезет. Может, и я приеду, только мне сперва с Сыдором встретиться надо. Кровь из носа надо.

– А сколько ждать? – нахмурился Олешек.

– Как турнир закончится, так и жди, – отрезал Годимир.

– Это сколько же ждать? Я не согла…

Грохнуло! Глухой хлопок раздался над головами, словно кто-то ударил тяжелой киянкой в днище гигантской бочки.

Багровые блики скользнули по лицам, осветили грубую каменную кладку основания замка, дощатые перегородки конюшни, кучу навоза, стог сена, черные зубцы стен.

Годимир вскинул голову и увидел мерцающий малиновый с золотистыми прожилками клубок, вырвавшийся из верхнего окна. Словно небывалых размеров опухоль, он завис на фоне звездного неба и… лопнул, рассыпаясь тучей искр.

Истошный женский визг разрезал ночную тишину, как нож рыбника брюхо жирного карпа.

– Это ты сделал? – помертвевшими губами произнес Годимир, уставясь на разбойника.

– Ты совсем сдурел, пан рыцарь? – озадаченно ответил Ярош и вдруг рявкнул: – За конюшню, живо!

Вцепившись в рукав обалдевшего, а потому напрочь забывшего об осторожности шпильмана, Бирюк кинулся в укромный угол. Как раз между навозной кучей и завешенной сохнущими рогожами стенкой. Запах здесь стоял такой, что слезы на глаза наворачивались. Зато, случись нечаянный насморк, ноздри пробьет почище лукового сока.