И вдруг он увидел. Так неожиданно, что едва не вскрикнул. Но сдержался. Оставалось только поблагодарить выдержку, благоприобретенную в странствиях.

Нет, то, что предстало взору Годимира, опаски не внушало. Но оно было необычным.

Из зеленого куста проступило лицо. Так появляется из тумана на осенней дороге фигура встречного всадника. Лицо женское. Миловидное… Да что там миловидное! Попросту красивое. Куда там пани Марлене, куда там панне Стасе, дочке рыцаря из соседнего маетка, его самой первой, отроческой, неразделенной любви? Кто знает, может, и среди дочек князей и королей за редкость покажутся подобные изысканно-утонченные черты. Все линии соразмерны. Огромные глаза цвета спелой лещины, тонкий нос, полные губы приоткрыты, обнажая полоску жемчужной белизны зубов. Годимир пожурил себя в душе, что пользуется затертыми и затасканными сравнениями, присущими больше ярмарочным певцам, чем благородному рыцарю, мнящему себя шпильманом. Ну и пусть! Опошлить такую красоту не способно ничто. Напротив, набившие оскомину слова приобретают пряный привкус новизны рядом с ней. Правый глаз лесной красавицы смотрел на Годимира прямо, а левому мешала прядь черных с прозеленью волос…

С прозеленью?!

Именно!

Да и кожа незнакомки, смуглая, будто у красоток Басурмани, виденных однажды им в Хороброве, когда посол далекой южной державы прибыл к королю Мечеславу, явственно отливала зеленью.

Не человек, и к бабке не ходи!

Помимо воли ладонь рыцаря скользнула по поясу туда, где находилась рукоять меча, ставшего привычным за долгие годы странствий.

Меча не было.

Проклятый Желеслав со своими прихлебателями!

Но раз меча нет, это не сон, а явь? Ведь во сне всякий волен увидеть на себе не одно лишь оружие, но и полный доспех.

Красотка, проследив глазами его движение, хитро улыбнулась, на мгновение показав маленькие, но даже на вид острые клыки, и погрозила пальцем.

И вот тут Годимиру стало по-настоящему страшно.

Он помянул Господа и проснулся.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

ПАН ТИШИЛО ГЕРБА КОНСКАЯ ГОЛОВА

Едва-едва открыв глаза, Годимир вознес краткую, но горячую молитву Господу. Кто бы ему ни привиделся во сне, создание это слишком мало походило на доброжелательное и благодушное. Что ж, рыцарь хорошо уяснил – против нечисти прежде всего помогает добрая сталь, слово Господне и Вера, хранимая в сердце.

Олешек безмятежно сопел, скрутившись в калачик. Еще бы! Утро выдалось довольно прохладным, а зипун у него тоненький, кое-где протертый до кисеи. Под правой рукой и вовсе по шву пошел. Годимир даже задумался ненадолго: будить, не будить? Уж очень жалко выглядел шпильман. Словно подросток – тонкая шея, худые плечи, полуоткрытый рот. Потом плюнул на сострадание и толкнул мариенбержца в бок:

– Вставай! Рассвело!

Музыкант вскочил:

– А! Что? Ну, ты даешь, пан рыцарь! Едва-едва солнце взошло, а ты туда же!

– Кто рано сапоги обувает, тому Господь помогает, – ответил Годимир расхожей пословицей.

– А смысл-то какой рано вставать? Чай, не в дорогу… – проворчал Олешек, хлопая себя ладонями по бокам.

– Замерз?

– А то?

– Сбегай к речке, умойся. Пока туда-сюда, как раз согреешься.

– Глумишься, пан рыцарь? Вон Пархим, поди, до сих пор дрыхнет!

Годимир глянул под телегу:

– А вот и не угадал, пан Острый Язык! Нету его! Сельские – они знаешь как рано встают? Ого-го!

– Да и пускай. Хвала Господу, хоть под утро его храпа не было слышно…

Рыцарь не ответил. Он уже понял, что Олешек ворчит не со зла, просто по привычке. Вернее, шпильман придумал сам себе такой образ и старается его поддерживать, за что частенько получает по шее. Но не прекращает бурчать и издеваться над окружающими.

Вот ведь упорство!

Годимир крякнул, скинул жак на траву и, оставшись в одной тонкой рубашке, проделал несколько быстрых движений. Словно был с мечом в руках. Да обычно он и упражнялся по утрам с мечом. Немного, для разминки. А вот вечером перед сном частенько изнурял себя до седьмого пота. И с мечом, и с утяжеленной палицей. А что? Хочешь жить, старайся. Меч для рыцаря не просто инструмент, как топор для плотника или мастерок для каменщика. Он друг. Потому, что не только кормит, но и защищает. Попробуй, не окажи ему должного почтения – подведет в трудную годину. Застрянет в кости врага и вывернется из руки, а то и вовсе скользнет по косматой шкуре волколака. Заклинит в ножнах… Да мало ли? Меч нужно холить и лелеять. Точить, направлять оселком лезвие, смазывать в сырую погоду. И, конечно, упражняться! Упражняться, упражняться и еще раз упражняться, как сказал какой-то знаменитый рыцарь древности. Злые языки поговаривали, что он совсем не то имел в виду, но большинство рыцарей охотно начертали бы его изречение на щите, словно девиз. Особенно странствующие рыцари, вынужденные полагаться лишь на силу своих рук, да на меч, да еще на удачу и милость Господнюю.

То, что Годимир лишился оружия, не освобождало его от необходимости повторять прочно заученные движения. Повторение, как говорится, мать учения. А отец учения, в таком случае, труд.

Рыцарь двигался с закрытыми глазами. Тело выполняло движения само, без вмешательства разума. Разум часто мешает, заставляет дрогнуть, оступиться, совершить ошибку.

Начало – из стойки Плуг[25]. Невидимый меч направлен снизу вверх и глядит в лицо мнимому противнику. Шаг вперед, клинок устремляется во врага – «длинное острие». Переход в стойку Быка. Раскрутка и раскалывающий удар сверху. Клинок взлетает. Крыша. «Гневный» удар наискось слева направо. Меч возвращается ударом снизу. Взлетает снова в Крышу и падает опять «гневным» ударом. На это раз справа налево. Поперечный, или плоский, удар. Если противник со щитом, то лезвие летит под щит. Шаг назад. Меч в Ключе. В правом Ключе, что несколько необычно, но Годимир гордился этой находкой. Поперечный удар справа. Поворот на носке правой ноги, меч сзади, в Гневной стойке. Раскалывающий удар. Бык. Укол «длинным» острием. Меч возвращается в Плуг.

Словинец вздохнул и разжал пальцы. Меча-то нет все равно… И добыть его ой как трудно. Тут только он заметил, с каким восторгом наблюдает за ним Олешек. Виновато улыбнулся. Мол, и рад бы тебя поучить, но не с чем.

– Здорово… – с легкой завистью протянул шпильман. – Мне бы так…

– А зачем тебе? – не выдержал Годимир. – Для чего? Ты же не собираешься убивать врагов. А если надумаешь, так острым словечком вернее прикончишь, чем я клинком.

– Так-то оно так, – кивнул Олешек. – Но иногда приходится постоять за себя не только словом, но и оружием. Вот сам подумай, пан рыцарь, были бы мы вчера оба при мечах, да выученные как следует?

– А неизвестно, что лучше, – нахмурился рыцарь. – Их восьмеро было. Понимаешь? Восьмеро! Вдвоем против такой силы никак нельзя. А попытались бы сопротивляться, только раззадорили бы вояк Желеславовых. Кто бы нас тогда живыми отпустил? Знаешь, мертвый свидетель – молчаливый свидетель…

– Все равно, – упрямо сжал губы певец. – Хочу уметь с мечом обращаться. Иногда, знаешь, бывает, не одного себя защищать приходится…

– Ну…

– И тогда бывает все равно. Потому что если не защитил, то хуже, чем погиб. Знакомо тебе такое чувство? – Обычно улыбчивый Олешек посуровел, даже стал казаться старше своих лет.

Годимир кивнул. Что возразишь? Прав шпильман. Как ни крути, а прав. Одна беда – поздновато начинать учиться, когда тебе больше двадцати. Стойки, удары, движения заучишь, но мастером тебе не стать. Так же, наверное, и в любом другом ремесле. Да, именно в ремесле. Умение здорово драться – то же ремесло. И пусть возражают ревнители рыцарской чести, путь морщатся и оттопыривают презрительно губу. Ремесло и есть. Потому что не передается с кровью, как цвет глаз или волос, а приобретается навыками, упорным трудом, не без участия известной доли таланта. Так же как и кузнечное дело, и плотничье, и гончарное.