Сегодня концепция прямой причинной обусловленности политики экономикой не слишком популярна. От нее успешно сохранилась лишь идея безусловной взаимосвязи политики и экономики. Современные исследователи больше склоняются к мысли о том, что, скорее всего, искомая модель объяснения системных («переходных») политических изменений должна быть многофакторной. То есть она обязана учитывать не только экономические стимулы политического развития, но и социальные, религиозные, идеологические и другие социокультурные предпосылки, а также, что не менее важно, внутриполитические показатели (степень институциализации политики, уровень политического участия и др.).

Что же касается вопроса о наличии общих закономерностей в процессах крупных системных изменений мира политики, то наиболее основательно он представлен в теории политической модернизации.

Это, пожалуй, даже не единая теория, а некое теоретическое направление, включающее в себя весьма разноплановые концепции, объединенные лишь исходным замыслом. Суть его заключена в восходящей к М. Веберу идее выделения в истории двух типов обществ — традиционного и современного. В первом из них господствуют отношения личной зависимости, существует масса барьеров социальной мобильности, преобладает ориентация на религиозные и метафизические ценности, поведение людей определяют обычаи и традиции, власть преимущественно авторитарная. В Европе, например, такой тип обществ существовал примерно до XVII в. «Современный» же тип общества характеризуется рациональной организацией, секуляризацией основных институтов, автономизацией индивидов и их ориентацией на инструментальные ценности (технологии, точные науки, потребительство, прогресс). «Современность» предполагает высокую социальную мобильность и активность людей, подчинение закону, а не лицам, стремление власти к демократическим формам. На марксистском языке — это капитализм, в ныне принятой социологической терминологии — индустриальное и постиндустриальное общество.

Все нынешние развитые страны осуществили смену традиционного типа развития на современный примерно с конца XVII до начала XX в. Этот период в части изменения традиционных политических структур и приобретения ими современного облика и называется политической модернизацией. Таким образом, этот термин обозначает и определенную стадию в развитии политической системы, и процесс ее преобразования.

Обычно выделяются два основных типа модернизации: первичная (Западная Европа, Северная Америка) и вторичная, или «догоняющая» (Россия, Ближний Восток, Латинская Америка), модернизации. Последовательность процессов первичной (европейской) модернизации общеизвестна: Реформация и Просвещение преобразуют духовную сферу, затем трансформируются экономика и социальная структура, на основе чего возникает гражданское общество, формирующее, в свою очередь, соответствующую ему новую политическую систему.

«Догоняющая» модернизация осложнена тем, что невозможно соблюсти «естественную» логику созревания западных политических институтов — их приходится вводить искусственно. Но одни элементы общества могут к этому моменту вполне соответствовать необходимым кондициям, другие — лишь складываться, а третьи — и вовсе отсутствовать. Поэтому главным условием успеха вторичной модернизации принято рассматривать помощь стран, уже совершивших модернизационный переход.

Авторы теории политической модернизации (наиболее известные Г. Алмонд, Д. Аптер, С. Айзенштадт) первоначально исходили из постулата универсальности основных ценностей западной цивилизации и вытекающей из него необходимости для всех без исключения стран рано или поздно «модернизировать» свою политическую систему на современный (западный) лад. Политическая модернизация понималась, прежде всего, как ликвидация в «отставших» странах традиционных институтов власти и замена их на западные образцы, включая парламентаризм, партийные системы, разделение властей и т.д. Такая перестройка политической сферы подавалась как непременное условие успешного социально-экономического развития.

Однако на практике все оказалось не так просто. Попытки прямого внедрения западных политических стандартов в 1970—1980-е годы в странах афро-азиатского и латиноамериканского регионов отнюдь не привели их к процветанию. Да и сами внедряемые политические структуры оказались малоэффективными: произвол бюрократии, коррупция, растущее расслоение общества и повышенная конфликтность стали чуть ли не нормой жизни многих «догоняющих» стран.

В результате теоретикам политической модернизации пришлось ослабить упор на западные образцы и признать необходимость большего внимания своеобразию исторических и национальных условий реформирования политических систем. Было усвоено также, что традиционные институты и ценности совсем не обязательно препятствуют модернизации, но могут быть встроены в новые политические структуры. В связи с чем возникла идея «частичной модернизации». Кроме того, стало ясно, что вторичная модернизация вовсе не обречена на успех даже при массированной помощи Запада и что могут быть и регрессирующие, и даже тупиковые виды модернизации.

Но как бы то ни было, основные принципы понимания процесса политической модернизации остались прежними. Ее параметры описываются, как правило, такими характеристиками:

(1) централизация и усиление государственной власти на общенациональном уровне;

(2) растущая дифференциация и специализация политических институтов;

(3) постоянное расширение политического участия масс;

(4) ослабление традиционных политических элит (родовых, клановых) и замена их модернизаторскими;

(5) формирование зрелой политической культуры и т.д.

В целом же политическая модернизация рассматривается ныне как функция общей социальной модернизации традиционных обществ. Показатели ее осуществления: использование современных технологий, расширение вторичного (переработка) и третичного (услуги) секторов экономики, растущая социальная автономия и мобильность индивидов, развитие СМИ, идеологический и ценностный плюрализм и пр.

Что же касается ситуации в современной России, то ее вполне можно рассматривать в свете теории политической модернизации как типичный вариант модернизации «вдогонку». За последние двадцать лет наша политическая система пережила радикальные структурные преобразования: возникла многопартийность, появились институты парламентаризма, президентства, конституционного суда, поменялись органы власти на региональном и местном уровнях, выборы стали альтернативными и т.д. Однако бесспорные успехи модернизаторского толка сопровождаются и серьезными проблемами. Они также типичны для стран, переживающих вторичную модернизацию, — это и коррупция, и низкая эффективность государственного управления, и слабая легитимность власти, и многое другое. Причину невысокой отдачи новых представительных институтов многие политологи склонны видеть в их неукорененности в структурах рыночной экономики и гражданского общества, которые только начинают создаваться, в то время как по сценарию «первичной модернизации» они служат фундаментом политической системы. Ну а коль скоро фундамента еще нет, то вся политическая постройка оказывается шаткой и неустойчивой. В итоге политическая власть, пытаясь осуществить непопулярные меры по либерализации экономики и приведения ее к рыночным стандартам, вынуждена постоянно останавливаться на полпути, цепляться за традиционные, дорыночные механизмы и способы управления. Но каким бы ни был реальный ход ближайших событий даже в такой большой и влиятельной стране, как Россия, переломить общую тенденцию переходных изменений мирового политического процесса он не сможет. Направленность таких изменений однозначна: от тоталитаризма и авторитаризма — к демократии. Это эмпирический факт. В этом плане любопытно наблюдение американского политолога С. Хантингтона. Рассуждая о глобальной демократической эволюции в XIX—XX вв., он отмечает «волновой» характер этого процесса. Таких волн демократии Хантингтон насчитывает три. Первая из них растянулась во времени чуть ли не на сто лет — 1828—1926 гг. Пик же ее пришелся на период окончания Первой мировой войны — 1914—1918 гг., когда рухнули Австро-Венгерская, Российская и Оттоманская империи и демократический энтузиазм масс вылился в создание ряда, по крайней мере, претендовавших на демократичность государств.