— Трудно сказать, — ответил лейтенант. — Сначала я подумал, что она, возможно, увидела или услышала что–то и пошла к кабинке. Но не исключено, что за ней охотились специально. В нее выстрелили четыре раза. Пистолет наверняка был с глушителем, потому что никто не слышал выстрелов, а ведь это многолюдный отель!

Все это не имеет значения. Брэйер абсолютно прав. Возможно, они застрелили девушку, потому что она видела их лица. Наверное, их было двое. Им был нужен Ферраро. Но почему это произошло на нижнем этаже «Гранд–отеля», в сувенирном магазинчике? Она посмотрела сквозь витрину на протекавшую мимо толпу. Легко представить, как они это сделали: проскользнули в магазин и выполнили свою работу. Может, один из них остался у двери, чтобы опустить штору и развернуть табличку с надписью «Закрыто». А через несколько минут они просто вышли и растворились в людском потоке. Наверное, прошло немало времени, пока кто–нибудь не поинтересовался, почему это магазин сувениров в половине одиннадцатого утра в среду закрыт.

Но почему? Оставалось согласиться с тем, что сказал Брэйер: началась борьба за первенство, и в ее гамбите — террор, которым одна сторона пытается убедить другую, что лучше подчиниться. Они словно говорят: мы можем достать кого угодно где захотим и когда захотим.

Он вернулся к машине и тщательно завернул деньги в газету, в аккуратную тугую пачку. Потом перевязал ее и упаковал в проложенный войлоком ящик для посылок. Маурин молча наблюдала за территорией стоянки, пока он занимался своим делом. Он вернулся на почту, размашисто написал на ящике печатными буквами: «Бокс 937, Тонаванда, Нью–Йорк, 14150» и опустил его в специальное отверстие.

Когда он вернулся, Маурин произнесла с упреком:

— Так вот из–за чего все происходит.

Он завел мотор и выехал со стоянки.

— Что ты имеешь в виду?

— Собираешь яички в свое гнездышко?

— Отчасти.

— И отправляешь их!

— Трудно было бы отрицать это, не так ли? Я предпочитаю путешествовать налегке.

— Пожалуйста, только я надеюсь, что ты не из тех парней, у которых где–нибудь сидят жена или подружка, ожидая этих посылок?

— Маурин, ты ревнуешь? — Он рассмеялся. — Я должен сказать, что ты очаровательна и трахаешься грандиозно, но давай кончим эту тему.

— Речь не о том, и ты прекрасно это знаешь, — резко ответила она. — Я только хочу сказать, что, если ты отправляешь свои посылки в ненадежное место, я должна знать об этом. И я хочу получить мои деньги сейчас же, потому что я выхожу из игры. Если по этому адресу кто–то живет, в его распоряжении окажутся и деньги, и обратный адрес.

Он повернулся к ней лицом. Она смотрела на него пристально, сжав зубы.

— Расслабься. Это абонентский ящик. Я время от времени его использую. У меня их несколько, и все в разных местах. Одни были нужны людям, которые хотели связаться со мной, чтобы предложить работу. Другие служили мне адресами легенд — туда можно было посылать счета по кредитным карточкам, за перерегистрацию лицензий и тому подобное. О них знает только один человек — я. А есть адрес для того, чтобы хранить деньги. За много лет я воспользовался им всего три раза. Я никому его не сообщал, и никто не знает, что я бывал в этих местах. Достаточно безопасно, ты согласна?

Маурин помолчала, глядя на дорогу, потом ее лицо посветлело.

— Да, ты не пальцем деланный. Ничего особенного, конечно, но все как надо, я думаю.

— Значит, решено.

— Что решено? — изумленно спросила она.

— То, что мы избавляемся от машины, от обломков четы мистера и миссис Прентисс и исчезаем в лучах закатного солнца. Мы совершим один бросок, а потом заляжем на дно ненадолго.

Они достигли Пеории почти в два часа. На этот раз Маурин решила объехать квартал, пока он сходит в банк.

Деньги не поместились в портфель, и часть пришлось распихать по карманам. Этого будет достаточно. У него еще есть сбережения в семи банках в разных уголках страны, но они могут подождать. Ни один из вкладов не был настолько большим, чтобы представлять какую–то опасность для него. Пусть они полежат, пока все успокоится. Заодно набегут проценты. А потом их по частям можно будет перевести на новый счет. Тогда у него уже будет другое удостоверение личности.

Разделил он все правильно. По крайней мере восемьсот тысяч осталось на счетах, триста тысяч будут ждать в абонентском ящике, двести — у него с собой. Теперь можно и подождать.

Подождать, пока Тосканцио, Балаконтано и прочие умрут или отойдут от дел и отправятся в Италию, пока Малыш Норман и другие, кто знает его, умрут. О нем все забудут. Потому что ему больше не надо работать. Он богат. Он может снимать деньги со своих счетов и жить в свое удовольствие, но не настолько роскошно, чтобы привлекать внимание. И с каждым днем, который он купил себе, будет уменьшаться возможность того, что итальянцы найдут его. С каждым днем он будет казаться все менее опасным для них, и каждый день станет приносить им очередные новости, о которых стоит подумать, поскольку они обещают прибыль. И в один прекрасный момент они вообще о нем забудут. Через пять лет это превратится в проблему, которая решилась сама собой. Через десять — трудно будет найти человека, который мог бы наверняка сказать — убили его или он удрал.

Краули полагался на интуицию. Просто ждал его в Детройте и выслеживал. Он бы и сам так поступил. Сопляк, которому нужно исчезнуть, попытается улизнуть на самолете куда подальше, где никогда не бывал. Но профи постарается осесть в знакомом месте. Однако Краули мертв. Его немного беспокоило лишь то, что Краули видел машину и ухитрился разыскать ее за пределами Чикаго. Никогда еще Краули так не везло. Или он работал не один?

Он стоял перед банком, высматривая свою машину. Маурин должна была кружить по кварталу, пока не увидит его. В центре оживленное движение, ей может потребоваться несколько лишних минут, чтобы вернуться, поэтому он занялся разглядыванием прохожих. Он подумал, что в этом занятии нет ничего особенного: вот и напротив него стоит целая группа людей, ожидающих автобуса или своих приятелей. Он знал, что в принципе не очень выделяется на фоне остальных. На нем спортивный пиджак, в руке — пластиковый чемоданчик. Единственное отличие — он набит деньгами.

Он даже нашел двоих, которые выглядели гораздо более подозрительно, чем он. Один был коротышкой с темными курчавыми волосами; он стоял на противоположной стороне. Коротышка был в сером костюме–тройке с портфелем. Он не мог ждать автобуса, потому что стоял прямо на углу. Подчиняясь светофору, люди переходили улицу, а он оставался на месте. Чего бы ни ждал коротышка, нетерпения он не проявлял. Он не смотрел на часы, не вертел головой по сторонам. Может, пришел слишком рано.

Другой был метрах в сорока от перекрестка, рядом с витриной транспортного агентства. Он тоже кого–то ждал, но при этом нервничал. Об этом можно было догадаться по тому, как он уставился в витрину. Так обычно поступает тот, кто боится, что привлекает к себе внимание. Ему кажется, что надо чем–то заняться, а то окружающие подумают — этот хрен торчит здесь уже двадцать минут, его девица давно послала его, а он настолько глуп, что не понимает этого, идиот несчастный.

Где же, черт побери, Маурин? Наверное, ему изменило чувство времени, потому что казалось, что он ждет уже столько, что можно дважды объехать весь квартал. Никаких проблем возникнуть не должно, по крайней мере, он на это надеялся. В Пеории он не был как минимум год. Невероятно, чтобы кто–нибудь мог предвидеть, что он вернется сюда забрать свой капиталец, случайно здесь завалявшийся. Они должны быть уверены, что о деньгах ему беспокоиться незачем. Ведь меньше недели назад он получил двести тысяч. Но что задержало Маурин? Разве что она все–таки решила его продать, когда они разделились и его можно взять одного? Нет, не сходится. Маурин будет ждать обещанных сорока тысяч, потому что никогда не поверит, что те заплатят ей больше, — зная, что он рассказал ей о себе. Так где же она?